- Этого в разговорнике нет, - ответила я. - Очевидно, это часть какого-то коварного и ужасного плана. В решающий момент наверняка выяснится, что он, этот остолоп, слышит как нельзя лучше.
- Все это настораживает, - сказала Ева, наливая по рюмочке ликера. - Предлагаю прекратить занятия итальянским, а не то мы наберемся такого страху, что побоимся ехать.
- О нет! - сказала я. - Ты послала меня купить книги, и теперь уж я позабочусь о том, чтобы ты все-таки выучила итальянский и смогла обходиться без посторонней помощи в чужой стране. Как ты сама сказала: только самые необходимые фразы!
- Например? - спросила Ева.
- Например, вот эта, - ответила я, предварительно заглянув в книгу. - "Могу я попросить у вас понюшку табака?"
- Да, да, - глухо сказала Ева. - Ужасно, если бы мне пришлось блуждать по Венеции обезумевшей из-за отсутствия нюхательного табака. И все только из-за того, что я не знаю, как он называется по-итальянски.
- Такого случиться не должно, - решила я. - Ты совершенно спокойно подойдешь к пожилому синьору на пьяцце, трогательно посмотришь на него и совершенно непринужденно скажешь: "Mi favorirebbe ипа presa?" - "Могу я попросить понюшку табака?"
Ева кивнула:
- Это разумная просьба, на которую нельзя не откликнуться.
- Да, а туземцы совершенно обалдеют от восторга, если с ними станут разговаривать на их собственном прекрасном родном языке, ведь ты так сказала, верно? Старикашка сбагрит тебе целую табакерку нюхательного табака, уж поверь мне!
Глаза Евы засверкали от восторга.
- Я начинаю думать, - сказала она, - что мы здорово повеселимся в Италии. Но одно меня удивляет: что за люди составляют эти разговорники?
Я не ответила. Потому что нашла в книжке кое-что очень интересное: список "наиболее распространенных болезней". Начинался он очень многообещающе - алкогольным отравлением и кончался совершенно логично почечной коликой. Опасная страна эта Италия! Сразу видишь, до чего в Италии доводит неудержимая страсть к пьянству.
Я углубилась в названия болезней. Болезнь может быть либо "ereditaria", то есть наследственная, либо "di corso lento" - вялотекущая, либо "uncurabile" - неизлечимая, объяснял словарь-разговорник. Я тотчас же принялась зубрить все эти слова и выражения.
Но Ева сочла такое усердие преувеличенным.
- К чему это? - спросила она.
- К чему? - переспросила я. - Ты ведь сама сказала, что мы должны учить итальянский. А если в Италии я заболею, то, думаю, смогу сказать врачу на звучном итальянском: я подозреваю, что у меня вялотекущая почечная колика.
- Дерни меня за усы и поцелуй Карлссона, - сказала Ева, швырнув разговорник на пол.
VIII
Два Рыцаря Печального Образа стояли на перроне. Это были Ян и Альберт. При скудном освещении оба казались бледно-серыми и немного обиженными судьбой.
- Они производят такое же бодрое и смешное впечатление, как главные герои современного романа, - сочувственно сказала я.
- В то время как мы, напротив, кипим и прыгаем от радости, словно герои эпохи Ренессанса, - сказала Ева.
Ян с упреком смотрел на окно нашего купе.
- Послушай-ка, Кати! - сказал он. - Надеюсь, ты не слишком будешь прыгать от радости. Шведских девушек, которые, стоит им выехать за границу, срываются с тормозов, и без тебя хватает!
- И я, конечно, тоже сорвусь, - сказала я. - Все мои тормоза отпадут, как остатки кожи, которая шелушится после скарлатины.
Но в этот миг поезд тронулся, и если Ян и высказывал еще какие-то предостережения, то я, во всяком случае, не расслышала. Он исчез из поля зрения, и я его больше не видела. Некоторое время я по-прежнему стояла у окна, погрузившись в размышления. Почему-то я почувствовала, что Ян исчез не только из поля моего зрения, но и из моей жизни вообще. Я не хотела этого, но тут уж ничего не поделаешь! Я не могла избавиться от ощущения, будто оставляю нечто безвозвратно прошедшее. Это немного испугало и опечалило меня.
- Прости меня, Ян, - прошептала я, прижавшись лицом к стеклу.
Ведь если даже иногда его предупреждения надоедали мне и я чувствовала себя чуточку оскорбленной его недостаточным вниманием к моему внутреннему "я", все же он был всегда так добр ко мне! И я дружила с ним целых три года. Мне вовсе не нравилось это новое ощущение, словно он ускользает от меня.
Но Ева не оставила мне ни минуты для подобных размышлений. Ведь мы были на пути к солнечной Италии, и радость Евы, ее восхищение были слышны всему поезду. Еще долго после того, как мы влезли на полки в спальном вагоне, она хихикала, и болтала, и журчала, и ворковала, так что пассажиры соседнего купе, которые явно не были людьми эпохи Ренессанса, в конце концов стали стучать в стенку, чтобы заставить ее замолчать.
В Копенгагене светило солнце и уличные торговки предлагали нам фиалки, а Ева сказала, что всем телом ощущает, как мы приблизились к континенту и как тормоза уже начинают отказывать, так что… бедный Ян, если бы он только знал!
Мы пообедали у "Лорри", в ресторане Драхмана, где два милых маленьких старичка с серебряными волосами пели нам песни Бельмана, так что глаза наши увлажнились слезами, и, почувствовав себя патриотами, мы задались вопросом, не слишком ли мы поторопились, оставив наше любезное отечество, где жили такие поэты?!
В ресторане было очень людно. Неподалеку от нас сидел веселый господин в сером полосатом костюме. Он пил водку "Ольборг" и пиво "Карлсберг" и становился все веселее. Он действительно соответствовал цитате из Драхмана, вырезанной на одной из живописных потолочных балок: "Здесь мое чело разгладилось так, что уже никакие морщины не в силах были избороздить его".
Нет, у этого господина в самом деле никаких морщин на лбу не было. Он с головы до пят был одно сплошное солнечное сияние.
В тот момент, когда мы в Евой накинулись на жаркое из свинины с красной капустой, он поднялся и подошел к нашему столику.
- Густафссон, - представился он и поклонился. - Вижу, дамы обедают здесь в полном одиночестве?
- Нет, мы здесь играем в карты с братом, - холодно ответила я, потому что, если даже Бельман и настроил нас на патриотический лад, все же наш патриотизм не распространялся на первого попавшегося шведа, заблудившегося в чужой стране.
Господин Густафссон совершенно не обратил внимания на мою убийственную иронию. Он по-прежнему весь сиял.
- Как приятно слышать за границей шведскую речь, - продолжал он. - Мне кажется, о ней можно по-настоящему тосковать.
Снедающую его тоску только долгое изгнание могло объяснить, и Ева сочувственно спросила господина Густафссона:
- Давно вы из Швеции?
- С сегодняшнего утра, - ответил господин Густафссон.
Мы онемели.
- Я еду в туристическую поездку в Италию, - продолжал он, хотя никто его об этом не спрашивал.
Ева поперхнулась. Наша туристическая группа должна была отправиться из Копенгагена на другой день, и мы еще не видели будущих спутников.
Но мы немало размышляли о том, какими они будут. Ева оптимистка и все время была непоколебимо уверена в том, что большинство из них окажутся молодыми, статными, широкоплечими мужчинами, которые смогут защитить нас во мраке катакомб и вместе с нами будут мечтать под венецианской луной. Я отчетливо увидела, как при словах господина Густафссона жгучее сомнение начало закрадываться в ее душу. Подумать только! Что если он едет с пашей туристической группой! Подумать только! Что если с нами не будет нескольких молодых, статных, широкоплечих мужчин, а только такие, как господин Густафссон! Да, разумеется, Форум Романум - он всегда Форум Романум, но видеть некоего господина Густафссона, четко вырисовывающегося на фоне разрушенных колонн и выветрившихся руин, она явно не хотела. Это было заметно. Она так поникла, что бедный господин Густафссон в конце концов недовольно вернулся к своему столику. У нас было впечатление, что мы сильно испортили ему вечер.