Неужели проворонил? - мучил себя Самойлов, покамест нагревался кинескоп. - Неужели опоздал? По экрану расползлось изображение, и он убедился, что поспел как раз вовремя, к тому же месту, что и вчера. Ну и что же, собственно, увидел он без прикрас, без тех обязательных самоуговоров, с чьей помощью советский человек убеждает себя, что потратил силы, время и деньги не напрасно, не псу под хвост?
Темой передачи была экология. Заводские трубы, отравленные реки, люди в противогазах. Самойлов никак не мог увязать эти картины с тем, что ему показали вчера. Он запомнил слово "казнь". Если уж "казнь", тогда подавайте "Элис Купер" с гильотиной и тому подобное… Но ведущий рассказывает о шумовом загрязнении окружающей среды: какофония сигналящих машин, беспардонно гремят ящиками ранним утром какие-то грузчики, рев сверхзвуковых бомбардировщиков… вернее, истребителей. Все это, конечно, очень вредно, однако причем тут вчерашний эпизод? Зачем понадобилось городить так много демагогии ради нескольких секунд…
И тут из уст диктора за кадром вторично прозвучало слово "казнь", настал черед уделить внимание одной из ее самых чудовищных разновидностей, и безупречно поставленный баритон вымолвил:
"… ежедневная битовая казнь".
Самойлов не увидел ничего нового. Ему доводилось целоваться с девочками, прикасаясь губами к губам, по мере способностей проявляя артистизм, действуя как в кино, и каждый раз было одно и то же - ничего нового, ничего особенного. Можно и не повторять.
На черно-белом экране, как на газетном листе, несколько секунд маячили Битлы, совсем ранние - с короткими стрижками, в пиджаках без воротников (сейчас в точно таком же ходит учитель физики Гриша Иткин), они, что называется, пару раз "рыпнулись" под фонограмму совсем другого времени - вторая часть "Сержанта", наиболее забойная и до обидного короткая, в отличие от той туркменской лажи, что Харрисон наверзал. В "Сержанте" вообще говна хватает. В Индии все дрянь - и кино, и музыка.
Самойлов остывал, сознавая, что зря сегодня удрал с уроков. Он был разочарован и собой, и сюжетом. В трехстах с лишним метрах матерился недовольный завхоз. Хитрые школьники спустя рукава перекладывали металлический хлам. Девочки отдельно от мальчиков занимались домоводством. И только он в одиночестве переживал очередное поражение, отдавая отчет, что этот самовольный поступок не останется без последствий.
Он выключил телевизор. Под окнами и в подвале громыхали ящиками два бухарика, совсем как до этого в кино, только громче и нахальнее. Третий, положив руки на борт грузовика, командовал, подражая голосом Высоцкому. Нашел, кому!
Самойлов взялся за фаянсовый грузик цепочки, уходящей в чугунный бачок под потолком уборной.
"One, two, three, four!" - отчеканил он, прежде чем смыть за собой. Пора отвыкать от детской привычки заполучить все подряд, в том числе и недавно поглощенный им кусок информации. Игра не стоит свеч. Надо же такое выдумать - "ежедневная битовая казнь"! ‘74-й год на дворе, через три месяца наступит ‘75-й.
Болтаться возле дома, в котором он живет, не следовало - кто-нибудь увидит и накапает. До шестого урока - до той самой математики, оставался почти час. Шагая в направлении школы, Самойлов снова попробовал отсчитывать шаги, но сбился и понял, что с математикой покончено бесповоротно. Может быть, ну ее?
Ему вдруг захотелось с тем же упрямством, что ранее влекло его к телевизору, ринуться, подчиняясь порыву, на поиски такого места в городе, где бы колдовское присутствие бабьего лета чувствовалось как можно сильнее, невыразимое никакими воплями, неописуемое словами. Теперь он совсем иначе относился к хрупкой тишине пустынных улиц - теперь ему хотелось не забыть, а запомнить. Он уже готов был сменить маршрут, но понял, что сделать это будет непросто.
Самойлов вспомнил, что его портфель заперт в слесарной мастерской.
4.03.2009
КУЗИНА
Фруктовое мороженое разобрали как всегда мгновенно. Его подвезли после обеда, когда многие уже начали сомневаться, что сегодня оно будет. Хотя тётя Люба Белостоцкая своих предупредила заранее, и они паслись под магазином чуть ли не с половины первого. Самый дешевый сорт - семь, иногда почему-то девять копеек за порцию. Дешевле могло быть только в воображении самых наивных пионеров - эти и мороженое по пять копеек покупали, и четвертую серию "Фантомаса" смотрели… Фруктовое действительно утоляло жажду и от него не пахло молочной кухней, но, если ковырнуть палочкой, оно напоминало кровавые плевки, втоптанные в снег перед входом в детскую зубную больницу.
Привезли немного - всего четыре ящика. Очередь погалдела и быстро рассосалась. Стало одинаково тихо - что на улице, что в квартире. Снаружи тарахтел компрессор, на кухне гудел холодильник. Самойлов был дома один. Он отворил дверь в прихожую, и узкое боковое окно в эркере. На письменном столе, прикрытом пляжной подстилкой (словно портрет Дориана Грея) лежала расшнурованная папка с вырезками из газет и журналов.
К Самойлову должны были придти, и в ожидании гостей он разбирался с материалом, отделяя нужное от ненужного. Ему было известно, что в его отсутствие эту папку регулярно просматривают и изучают на предмет порнографии, но до сих пор придраться к чему-либо так и не смогли. Потому что Самойлов кладет в нее исключительно то, к чему он примерно с третьего класса проявляет нескрываемый интерес: западная музыка, люди необычного вида, средневековье в его современных проявлениях (Ку Клукс Клан, культ Сатаны и т. п.) - в общем, вещи его сверстникам пока совсем не интересные, а взрослым якобы уже не интересные. Поскольку взрослых пугает и манит только "антисоветчина" и "голые бабы". Кстати, хорошо, что сегодня они, все до одного, куда-то разбежались - он подумал о домашних во множественном числе и с привычной неприязнью, как о подросших котятах.
Самойлова давно уже возбуждали и шокировали не картинки (типа груды ночных горшочков в "Обыкновенном фашизме", заимствованных с того же склада, что и в "Операции "Ы"), а порождаемые определенными звуками ощущения, и слова, и возникающие с их помощью образы: … а по другой стороне улицы ее всю ночь преследовала мужеподобная лесбиянка. Пальцы его левой руки дрогнули, нащупав под тканью рубец, обезобразивший поверхность стола.
А картинок все равно становилось все больше. И не только от того, что он не выбрасывал старые - детская мнительность не позволяла… Знаете, как школьники, прочитав у Куприна про "белые пятна во рту", воображают, будто "подхватили сифилис", ищут перед зеркалом знаки тления - морщины на лбу, мешки под глазами…
Все эти страхи здесь не при чем, попросту Самойлов больше не мог противиться воплощению своих желаний, а они - словно рыбки в перенаселенном аквариуме - плодились и дохли, заражая воду.
Совсем еще недавно ему хотелось, чтобы портреты военачальников и сказочных персонажей на открытках обернулись его лохматыми любимцами, а пионерский галстук - ковбойским платком. Ничего не вышло. Но вот уже второй сезон какие-то люди с оленьими и антилопьими рогами на обычных, как в паспорте, головах волокут ему со всех сторон то, чем он впервые в жизни успел пресытиться - фотокарточки Джими Хендрикса и "Роллинг Стоунз".
Близится время, когда ему придется, как можно точней уяснить себе, чего и когда он хочет - например, он точно хочет повидаться с этим ненормальным созданием сегодня, или нет?
А по другой стороне улицы за ней всю ночь бежала мужеподобная лесбиянка…
Самойлов неоднократно пытался вообразить внешний вид "мужеподобной лесбиянки", и неизменно возникала страница польского фотоальбома "Мой пёс".
Год прошел как сон пустой, но он так и не сумел восстановить загубленный им собственноручно "Let it Bleed". Каждый раз, внимательно прослушивая уцелевший обрывок ленты, он, словно терзаемый призраками раскаяния актер, мучился из-за того, что пропавшая часть с детскими голосами звучит у него в голове отчетливей того, что уцелело. Подумаешь, казалось бы, хор мальчиков! Можно подумать, здесь ими мало тошнят: "И молоды мы снова, и к подвигу готовы…"
Год прошел как сон пустой… Зато появился проигрыватель. Правда, без колонок. И, между прочим, никто из взрослых обитателей квартиры не был причастен к его появлению.
Страдальческий взгляд вытаращенных глаз, с укором, как на Распятии, обращенных куда-то в сторону. Растрепанные кудри и борода, поджатые ноги в лаптях. За выгнутым хребтом самодельные крылья, в данном случае бесполезные.
"Русский Икар" вращается, время от времени застывая в воздухе по желанию Самойлова. Он надел вырезку из журнала "Техника молодежи" на шпиндель выключенного проигрывателя.
Звонок в дверь прозвучал столь мелодично, что он не обратил на него внимания. Мелодичный звонок - подарок полоумному дедушке от армянина-валторниста, которому прошлой осенью была продана машина вместе с гаражом.
В левом углу над входной дверью звякнуло еще раз, и Самойлов скорыми шагами (так ходят по дому, когда никто не видит) пошел открывать. Прежний звонок, бережно убранный в кладовку, дребезжал по-школьному.
Вместо Элеоноры, предупредившей о визите по телефону, на пороге стояла юная Нэнси. В той же самой юбке из замши и лимонно-изумрудной водолазке - люрекс мерцал под лучами солнца, косо падавшими сквозь пыльное окно верхней площадки.
Самойлов сию минуту устыдился своей детской забавы с "Русским Икаром" (таким способом он изживает страх перед некоторыми картинками, напугавшими его в детстве) и, взяв девушку за запястье, втащил ее через порог в темный коридор. Нэнси спокойно подставил ему губы. От ее шеи и плеч пахло тяжелыми духами "Красный мак".