Ви спросите, а где же стоял аквариум? Аквариум стоял там, где без конца подыхали рыбки. Подставкой ему служил тот самый табурет, что теперь стоит под телефоном. При виде аквариума бабушка регулярно начинала пересказывать "Аэлиту", не книгу, а фильм. Последних дохлых рыбок никто даже не вылавливал. Дольше всех держались водоросли - кажется, уже начинались проблемы с алкоголем… Нет, не в смысле злоупотребления, усмехнулся Самойлов невидимому собеседнику, а в том смысле, где взять?
"Хорошо растет валлиснерия. Хорошо растет… Только она - растет и не стареет, вечно зеленая. Зеленее валюты. Сухой и пыльный сачок убрали в кладовку вместе с отвертками, плоскогубцами и единственным в доме напильником. Отчего такая чувиха, как Плазма, стареет, почему умер Марк… Маркуша, Маркуша", - не похожим на свой голосом вымолвил Самойлов, сжимая и разглаживая пятерней скатерть.
Под нею должен был сохраниться струп от пролитого им ацетона. "Растворитель" звучит понятнее. Раньше он прикрывал это безобразие фотокарточками любимых ансамблей. После известного ему и соседям инцидента уцелевшие открытки были удалены с глаз долой.
Одни разбивают окна. Другим хватает окаянства только расколошматить стекло на письменном столе.
Опять же, кроме как себе самому, покаяться и в этом проступке было больше некому.
Собственно, это была даже не скатерть, а обшитое бахромой покрывало с кресла. Самойлов и от него избавился, потому что кресло напоминало ему продырявленный барабан, оно было куплено другими обитателями этой квартиры в тысяча девятьсот семьдесят лохматом году, когда Самойлову хотелось тратить деньги на совсем другие вещи, а он не мог афишировать, что они - деньги - у него водятся. Причем не "керенки" и не рейхсмарки, а нормальные советские чирики и пятерики - "годные", как говорили его сверстники про патроны и не отсыревшие от дождя или мочи алкоголиков спички.
Он был согласен жить в пустой комнате, где нет ничего, кроме плакатов на стенах и полок, или просто коробок с дисками - такими, чтобы каждый из них, взяв в руки, хотелось слушать, высасывая звуковое содержание в сладостно-скорбном оцепенении вампира, пьющего кровь под вывеской закрытого магазина.
Кресло выносили вдвоем. Потом распивали стаканами все, что не было сил сберегать для более радостного повода. Самойлов таскал бутылку за бутылкой из чулана, как в старые добрые времена. Сидели до утра - слушали "Master of Reality", а когда пластинка доигрывала и смолкала, было ощущение, будто и она, и глянцевый черно-синий футляр прислушиваются к разговору двух давних иродов, повторяющих ими самими придуманные заклинания, умиляясь шероховатости слов и нелепости содержания. Самойлов понимал, что былого умиления больше не возникнет.
Приятель (он с тех пор всегда подыскивал другие слова и образы, прежде чем самому себе напомнить, что с тем случилось) разбился на "кукурузнике". То ли куда-то ехал, то ли летел. Вечно спешил - домой, в отпуск, за впечатлениями. Вот и уехал. Вот и улетел… Окончательно. По-азизяновски выдержав паузу, Самойлов повторил: окончательно.
"О, как люблю я эту сказку лунной ночи", - пропел Самойлов мысленно, не раскрывая рта.
Ему хорошо удавалось имитировать голос этого покойника, даже в ту пору, когда он еще не подозревал, что обладатель подлинного голоса умер и созрел для полного забвения… А сейчас, извините меня, пожалуйста, но я вам таки расскажу совсем другую сказку-малютку на две минутки… Это будет зимняя сказка, поскольку впереди - Новый год!
* * *
Подобно многим малолетним фанатам "Блэк Саббат", во время летних каникул Самойлову нравилось слоняться без цели по солнечной стороне улицы, чувствуя сандаликами зыбкий, волнистый от зноя асфальт, воспроизводя губами и ртом пассажи, очень подходящие для такого рода прогулок. Мальчик почти не потел, солнце нещадно пекло ему голову, но она не болела. Раскаленные тротуары заменяли ему морские курорты, куда его никто не возил. Экономные старшие уверяли, что ему с его "легкими" Крым почему-то противопоказан. Однако встреча со страшной, неадаптированной для детского читателя сказкой произошла зимой, в канун Нового года, когда к витринам прилипали морские звезды снежинок-могендовидов. Прохожие, не стесняясь друг друга, волокли мертвые елки… Самойлова отпустили в кино, а он почти умышленно опоздал и сэкономил пятьдесят копеек.
Так получилось из-за того, что по пути в кинотеатр он заглянул в магазин "Дневной свет" и направился прямо в отдел радиотоваров. Никто его там, конечно, не ждал, тем не менее, как только Самойлов, стащив с головы сырую шапку, приблизился, словно к гробу с мертвецом, к прилавку, из массивной по тем временам "Ригонды" ебанул Black Dog… После дьявольски отрывистой коды второй общеизвестной вещи, Самойлов непроизвольно громко полуспросил:
"Лед Зеппелин?"
Глухонемой продавец с короткой прической лишь улыбнулся в ответ, подумав, наверное:
"Какой грамотный лилипут!"
В общем, накрылись его "Белые волки" в "Комсомольце". Дорогой, уже не дневной сеанс (Самойлов рассчитывал выпить в Центральном гастрономе два стакана кровавого томатного сока и съесть пирожное-картошку, если их еще не расхватали другие сладкоежки в неописуемых пальто и шляпах) - 16.00. Сок Самойлов пил с крупной, как в пивных, солью. А "Белые волки" он успел посмотреть летом, и в памяти отпечаталась фантастическая фраза, ее произносил понравившийся ему злодей в лапсердаке по кличке Ядовитая Змея:
"Лично я готов дать на это дело пятьсот долларов!"
Из публикуемого в "Известиях" курса валют, Самойлов знал - это меньше, чем пятьсот рублей.
От последней вещи - "Когда дамба прорвется" - его начало покачивать. Дамба, дамба… Так перевели по "Голосу". Если дамба прорвется… Зеленому Яру пиздец. Довольный, полный впечатлений Самойлов вышел из магазина на слабый мороз.
Справа от крыльца находился подземный переход, но еще не все привыкли им пользоваться. По обе стороны проспекта собиралась толпа. Самойлов увидел милиционера в тулупе, мигающую стоп-сигналами "Волгу", а на асфальте - человека, застывшего в позе саксофониста, только горизонтально. Чуть поодаль валялась слетевшая зимняя шапка. Надевать ее было не на что.
* * *
Он поймал себя на том, что сидит и щелкает настольной лампой:
"Да что я как Бекас!"
Ни за окном, ни в комнате не становилось темнее.
Лампа загоралась и гасла… Сумерки. Один восьмиклассник путал эти два слова: "сумерки" и "суеверия".
"Тебе такая работа подойдет, - уговаривали Сермягу товарищи. - Пришел - включил - ушел. Пришел - выключил, и - свободен".
Сермяга же крохоборствовал, где только мог. "Кругозоры" не покупал, караулил по субботам "Утреннюю почту", авось каких-нибудь французов покажут, певичку чешскую с матерной фамилией, венгра. Он был уверен, что действует умнее тех, кому бабки некуда девать…
"Так, похоже, наш маяк заело", - констатировал Самойлов.
Лампа больше не выключалась.
"Мой единственный маяк…" - пропел он, откинувшись на спинку стула.
Жизнь прошла. Столько лет пролетело, а думаю все об одном и том же, одно и то же слушаю. Что будет последним - вспышка или затемнение? Свет или темнота - пусть об этом гадают авторы текстов песен. Хотя… вероятно, пора призадуматься и мне. Что я и делаю, в очередной раз выскочив сухим из воды. В отличие от того обезглавленного пешехода.
Дверца шифоньера не закрывалась плотно еще с прошлого века. Тоже его вина - танцуя рок-н-ролл, не удержал покойницу Шею, и она, врезавшись жопой, повредила фасад некогда по блату приобретенной мебели.
"Баста - переходим на твист", - решили они тогда, разливая "Десну" по стаканам.
В данный момент Самойлов поглядывал туда, словно за дверцей его ждала лестница, ведущая либо на башню, либо в подземелье. Вещей в шифоньере почти не осталось: вязаный шарф, летняя маечка жены, давно уже из нее выросшей… Все? Нет - не все. Плюс кубометр "Саббата", добытый им за годы безделья, бездействия… внешне бессмысленных опытов над самим собой и относительно посторонними людьми… Чего в шкафу точно не было, так это еще одной потайной двери.
Самойлов сидел на месте - он не мог сообразить, чем ему заняться дальше. Хата - есть, средства - тоже есть, даже диски - есть! И при всем этом: Никого. Не воззовешь, как один жрец:
"О мои недешевые братья и сестры!!!"
Пришел домой… Называется - "пришел домой". Вышел сухим из воды… Называется - "вышел сухим из воды". Начудил, но сошло с рук. Начудил, начудил… И скрылся впотьмах. Самойлов еще раз надавил кнопку - не работает. Он встал со стула и, ступив несколько шагов, приблизился к розетке. Отставшие от стены обои загибались и топорщились, словно надорванная упаковка, скрывавшая все эти годы уготованный ему подарок судьбы, который он так и не осмелился распаковать.
"Тогда сделаем так", - сказал Самойлов, и выдернул вилку.
14.08.2008