Громкий уверенный голос за его спиной произнес:
- Плохо!
Буффальмакко обернулся. Сзади никого не было. Смеркалось, наступала ночь.
- Кто здесь? - резко спросил он.
- Разум! - громко ответствовал уверенный голос.
- Где ты? - подозрительно спросил Буффальмакко, оглядываясь.
- Везде, - самодовольно сказал голос.
- А почему я тебя не вижу?
- Тебе обязательно надо увидеть, чтобы убедиться?
- Обязательно, - твердо заявил Буффальмакко. - Я живописец.
- Живописец! - проворчал голос, и рядом появился седовласый старец благородной наружности, немного кривой на левый глаз, в роскошных одеждах.
- Ты Разум? - спросил его подозрительный Буффальмакко.
- Я, я, - недовольно отозвался тот, и в руке его появился посох, похожий на епископский. Опираясь на него, Разум подошел близко к стене и стал ее осматривать. На лице его появилась гримаса недовольства. Обернувшись, он спросил:
- Я тебе говорил, что это плохо?
Буффальмакко скрестил руки на груди.
- Говорил, - с вызовом произнес он.
- И еще раз скажу, неразумный ты человек! Вдумайся, что ты пишешь?
- Фреску.
- О боги! Фреску! Думаешь, просто фреску? Одну из тысячи, коими скоро вы, мазилы, украсите все соборы Италии? Да?
- Меня вызвали в Пизу… - начал Буффальмакко.
- Во-во! - уставил на него палец Разум. - Продолжай. Вызвали в Пизу - по чьему наущению?
- Граф Бонифацио…
- Дурья твоя голова! Это я наставил его на эту мысль. Думал, ты оправдаешь мои ожидания. А ты что? Что ты тут изобразил? - вопросил он громко, тыча в стену посохом.
- Я изобразил правду, - твердо сказал Буффальмакко.
- Боги! Он изобразил правду! Позволь же сказать тебе, что ты пишешь. Ты создаешь одно из величайших в мире творений живописи. Тебе, и одному тебе, выпала такая ответственная задача. А ты что вместо этого? Смотри, - принялся Разум указывать, - здесь, в числе этих бездельников, ты написал графа Бонифацио. Тут у тебя черти утаскивают в ад монаха. Тут валяются во рву знатные люди, и некоторых, подчеркиваю я, ты наделил портретным сходством. Здесь у тебя знатные люди, занятые похвальным делом - изучением древних философов (которые, между прочим, кое-что знали о разуме, в отличие от тебя, остолопа), не приравниваются к остальным сословиям - с этим бы я еще мог примириться, сейчас такое изображать модно, - нет, смерть их забирает первыми. И, наконец, здесь святой отшельник - отшельник! - у тебя подыхает в своей пещере трусливой смертью. Да ты знаешь, кто приедет смотреть на твою фреску?
- Да куда уж мне, - попытался съязвить Буффальмакко, но Разум его не слушал:
- Сам папа! Его святешейство - и даже несколько святейшеств - будут на нее смотреть. И князья, и епископы, не считая всех прочих. И что они увидят?
- Ну, не знаю, - упрямо сказал Буффальмакко.
- А увидят они неуважение к закону и власти князей и глумление над духовенством, уже не говоря о нарушении всех традиций изобразительного искусства! С тебя-то самого взять нечего, но ты ведь это несмываемыми красками запечатлеваешь, на посмотр грядущим поколениям. Вот, мол, любуйтесь, что мы тут в четырнадцатом столетии думали. Да?
Буффальмакко молчал.
- А я тебе скажу, - назидательно произнес Разум, - как следует писать. Перво-наперво, графа следует изобразить в одеждах, подобающих его званию, с лицом, исполненным величия, восседающим на престоле. Ну, пусть не на престоле, но с лицом, исполненным величия, - это непременно. Если вообще собираешься его писать. Я бы тебе этого не рекомендовал: тема не та. Далее, монаха убери - пусть в ад утаскивают кого-нибудь другого. Нам не нужны неприятности с духовенством. Трупы во рву переодень, пускай валяются вперемежку разные сословия, наводит, знаешь, на правильные мысли - что перед нею все равны, что бренность бытия, тщета всего сущего и прочее. То же со знатными книгочеями - мол, и вы не убережетесь. Это ничего, это можно. Главное, эпизод с отшельником. Из него ведь конфетку можно сделать. Дескать, вот он, путь к спасению - через веру, через смирение. И прочее.
- А где ж ты раньше был? - рассердившись, спросил Буффальмакко.
- Спал я! Спал! А мой сон, как известно, порождает чудовищ. Поспал немножко - и вот народилось их без числа. Впрочем, тебе об этом знать еще рано. Ты все понял?
Буффальмакко молчал.
- Ну, я тебя предупредил. Я еще разок загляну, посмотрю, как ты справляешься. И помни - ты создаешь одно из величайших…
- Да помню я, помню.
- Тогда прощай. - Разум еще раз с сомнением оглядел его, покачал головой и исчез.
Раздосадованный, возвращался Буффальмакко в дом Франческо Траини. Он мне скажет, как надо писать! А сам, небось, и кисти в руках держать не умеет. Однако было что-то в словах Разума… разумное. И, придя домой, Буфальмакко начал метаться. Из своей комнатушки появился ставший похожим на тень Траини, спросил слабым голосом:
- Что-нибудь случилось, Буонамико?
Буффальмакко остановился, приблизился к нему.
- Когда ты писал свой "Суд"… когда ты его писал, Франческо… тебе подсказывал что-нибудь Разум?
- Живописцу всегда следует полагаться на разум.
На все у него готова цитата из старого Тафи! Буффальмакко взял Траини за плечи, легонько потряс.
- Говорю, Разум, Франческо, Разум. Не лез он к тебе со своими указаниями - тут не так, здесь не эдак?..
Траини взглянул на него с испугом.
- Ты тоже не спишь ночами, да, Буонамико?
Буффальмакко отпустил его, вздохнул.
- Сплю-то я хорошо… он, правда, всего один раз мне явился… сегодня… Разум я, говорит.
- Он что, мешал тебе во время работы? Так можно выпросить у Альберичи стражников для охраны.
- Не то чтобы мешал… он вообще-то дельные вещи говорил.
- Ну вот видишь, разум подсказывает тебе, что делать. И спишь ты хорошо. Я вот что тебе хотел сказать, Буонамико. Граф заказал мне еще несколько фресок, но я боюсь не справиться. Очень уж плохо сплю я по ночам, стал слаб, дрожу иногда. Мы можем поделить работу пополам. Я возьму "Распятие"… у меня уже и наброски готовы… а ты - сцены из жизни отшельников, прямо рядом со "Страшным судом"… там, правда, тоже нужно позаботиться о единообразии. - Траини умоляюще посмотрел на Буффальмакко.
- Хорошо, - устало вымолвил Буффальмакко. - Только я теперь прямо не знаю… а вдруг он опять явится?
- Кто явится, Буонамико?
- Разум.
- Так это же хорошо. Пускай является. Он же дельные вещи тебе подсказывает. А ты его слушай, он плохого не посоветует. А… что он говорил тебе?
- Разное, - неохотно ответил Буффальмакко. - Не понравилась ему моя работа. Давай мне указывать - то не так, это не эдак… Это, говорит, я тебя в Пизу вызвал, а не граф.
- Видишь, Буонамико, он даже к графу вхож. Ты бы его послушался. А то нашепчет графу что-нибудь… знаешь, какие здесь в Пизе казематы глубокие?
- Да вот и он на это намекал.
- А каков он из себя?
- Знаешь, я, пожалуй, лягу… устал.
- Ложись, ложись… так каков он из себя? Может, он мне тоже являлся, да я его не признал?
- Признал бы, коли явился… старый такой, с бородой.
- Как Альберичи?
- Да, Франческо, как Альберичи.
- Буонамико!
- Что?
- Помнишь слова учителя: "Мерою всему избери разум"?
- Помню, Франческо, помню. Покойной ночи.
Траини, вздыхая, вышел из комнаты, и всю ночь сквозь сон слышал Буффальмакко его вздохи в соседней комнате.
Наутро, угрюмый и сумрачный, Буффальмакко заявился в Кампосанто. Разум уже поджидал его. Буффальмакко, не поздоровавшись, прошел мимо и принялся замешивать штукатурку для арриччо. Разум молча за ним наблюдал.
- Тебе что, больше нечем заниматься? - наконец, не выдержал Буффальмакко.
- У меня остались сомнения в том, что ты меня понял, - заявил Разум своим громким голосом. - Помни, ты пишешь одно из…
- Слушай, Разум! - возопил Буффальмакко. - Может, греческие философы тобой и восхищались, разные трактаты писали, не знаю, я в этом несведущ. Но разве ты не знаешь, что под руку говорить нельзя? Тоже мне, Разум! Я-то тебя понял, не дурак, тем более, что ты несколько раз это повторил. Ты пойди лучше графа вразуми или наших, флорентийских. Там тебя очень не хватает. А теперь убирайся и приходи, когда фреска будет закончена.
Разум вздохнул.
- Хорошо, хорошо. Это не первый раз, когда меня гонят.
В следующую же секунду его не стало, и Буффальмакко с облегчением вернулся к своему делу.
Работа над фреской заняла у него почти год. Все это время его редко видели в городе. Иные, знавшие его по рассказам, даже удивлялись - да Буффальмакко ли это, известный своими забавами? Он сделался угрюм, зарос бородой, и если и шутил, то весьма ядовито. Он знал, что ему предстоит писать по меньшей мере еще три фрески, и мерой этим фрескам тоже, видимо, будет служить Разум. Сама мысль об этом повергала его в глубочайшее уныние и отбивала всякую охоту веселиться. Зато фреска получалась как надо - в разумных пропорциях, с использованием подходящих образов, кои, не лишенные фантазии, выписаны были с всем тщанием и рассудительностью.
В канун Рождества взглянуть на фреску пришел сам граф со свитой патрициев и советников Синьории. Блестящие господа, негромко переговариваясь, взирали на фреску, и вдруг Буффальмакко заметил среди них Разум - тот, помолодевший, в придворной одежде, подходил то к одному, то к другому и что-то шептал на ухо, и тогда человек раскрывал рот и что-нибудь изрекал. Выглядел Разум посвежевшим - видно, выспался. Вот подошел он сзади к графу, шепнул ему что-то, и граф Бонифацио повернулся к Буффальмакко.