- Ну, конечно, я и сам знаю, - заметил он. - Мы чуть не встретились. - Он переступил с ноги на ногу. - Я не знаю, как тебя зовут, - продолжал он. - Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Если он вернется, ты не должна его укрывать или предупреждать.
- Это что, приказ? - спросила она с мягкой насмешкой.
- Да, - сказал он и затем торопливо добавил, запинаясь: - Я прошу тебя. Не вмешивайся в это. Ты не принадлежишь нашему миру: шуму, ненависти. Оставайся с миром.
- А эти два мира так далеки друг от друга? - спросила она.
Он слушал, склонив голову набок и полузакрыв глаза, как слушают тихую музыку. Затем он прикрыл на минуту глаза рукой.
- Ты сбиваешь меня с толку, - сказал он.
- Так далеки? - повторила она.
- Не смешивай их, - сказал он с силой и горечью, - ты не можешь прийти к нам, а нам слишком легко прийти к тебе.
- Куда вы? - спросила она.
- Искать его, - ответил он. - Я найду его. Я слишком хорошо его знаю, чтобы упустить.
- Он тоже знает вас, - добавила она.
Карлион ближе подошел к ней:
- Возможно, он смеялся надо мной все то время, пока мы были друзьями. Он - трус, а трусы хитрые. Я рассказывал ему обо всем, что люблю. Читал ему, делился с ним всем, что люблю. Я могу заставить его забыть то, что говорил ему, только убив его, - добавил он с неуместным пафосом.
Элизабет сказала:
- Это что, такой большой секрет?
Он с подозрением попятился от нее, как будто испугавшись, что она тоже имела виды на его самые тайные мысли.
- Я предупредил тебя, - резко сказал он, - и больше не хочу тебя беспокоить. Ты бы лучше не говорила брату, что я здесь был. Я и ему не хочу никакого зла.
Он повернулся и очень быстро пошел к двери, как будто боясь, что какое-то слово может задержать его дольше. Когда он открыл дверь, холодный ветер наполнил комнату дымом и туманом. Он слегка поежился. Закрыв дверь, он отгородил от себя облик Элизабет, ее безмятежные черты, тронутые легким, едва уловимым сожалением.
5
Эндрю положил складной нож обратно в карман. Темнота, обдававшая его холодом, стала теплой и дружелюбной. Его переполняла безмерная благодарность - даже не хотелось открывать дверь и напоминать Элизабет о своем существовании. Он был в таком настроении, что она казалась ему недосягаемой, как картина, святой, как видение. Он вспомнил свой первый приход в этот дом и бледное, исполненное решимости лицо меж двух желтых огней, последнее, что он увидел, прежде чем упал в изнеможении.
Тихо, как будто присутствуя при таинстве, он повернул ручку двери и нерешительно, робко остановился на пороге. Она стояла у стола и мыла чашки и тарелки, которые они оставили.
- Это ты? - сказала она, не глядя. - Поставь это в буфет. - Когда он подчинился, она вернулась к огню и, нагнувшись, чтобы разгрести угли, пробормотала с полушутливой резкостью: - Два дурака - пара.
Эндрю переминался с ноги на ногу. Он вдруг понял, глядя в лицо убийственной сути вещей, что не может выразить вслух свою благодарность.
Он нервно дергал пуговицу и в конце концов выпалил почти с досадой:
- Благодарю.
- Так в чем же все-таки дело? - спросила она, протягивая руки в комическом замешательстве. - Я ненавижу тайны, - добавила она, пряча свои тайные думы в глубине темных глаз, подернутых только на поверхности веселостью.
- А ты не слышала, что он сказал? - ответил Эндрю и прошептал так тихо, что Элизабет пришлось наклониться вперед, чтобы уловить его слова: - Вроде Иуды.
- Ты думаешь, я поверила всему, что он наговорил? - Она поглядела на Эндрю, широко раскрыв глаза, полные невинного изумления. - Он - твой враг.
- А ты бы поверила тому, что я скажу? - сердито спросил он, заранее зная ответ.
- Конечно, - сказала она, - расскажи.
Он с изумлением посмотрел на нее, все его сентиментальные мелодраматические инстинкты поднялись в нем, чтобы воспользоваться удобным случаем. О! Благословенное облегчение, подумал он, броситься вперед, опуститься перед ней на колени, заплакать и сказать: "Я устал. За мной гонится тот, кто страшнее смерти". Он услышал, как его голос сломался на этой фразе. Но когда он уже был близок к тому, чтобы подчиниться этим инстинктам, его другое - жесткое и критичное - "я" заговорило с неожиданной определенностью: "Ты - глупец, она же видит тебя насквозь. Неужели у тебя не хватит благодарности, чтобы сказать правду?" - "Но тогда, - запротестовал он, - я потеряю всякую надежду на утешение". Однако, когда он взглянул на нее, критик победил. Он стоял, сцепив руки за спиной и немного наклонив голову, глядя на нее внимательно и сердито в ожидании малейшего знака презрения.
- Это все правда, - сказал он.
- Расскажи мне, - повторила она.
Тебе это вряд ли будет интересно, - запротестовал он, тщетно надеясь избежать дальнейшего унижения.
Она села и, опустив подбородок на руки, дружелюбно и насмешливо посмотрела на него.
- Ты должен заплатить за ночлег этим рассказом, - сказала она. - Иди сюда.
- Нет. - Он в отчаянии цеплялся за положение, в котором мог, по крайней мере, физически смотреть на нее сверху вниз. - Если я должен говорить, я буду говорить отсюда.
Он крутил пуговицу до тех пор, пока она не стала свободно болтаться на нитке. Он не знал, с чего начать. Он закрыл глаза и нырнул в быстрый поток слов.
- Мы возили спиртное из Франции, - сказал он, - и я предал их. Вот и все. Я написал чиновнику таможни в Шорхэме и назвал дату, час и место. Когда мы приплыли, таможенники ждали нас. Была схватка, но я ускользнул. Кажется, одного таможенника убили. - Он открыл глаза и сердито взглянул на нее. - Не смей презирать меня, - сказал он. - Ты не знаешь, почему я это сделал, мои мысли, чувства. Я - трус, я знаю, и никто из вас не может понять труса. Вы все такие храбрые, тихие, спокойные.
Она не обратила внимания на его сердитый выпад и задумчиво посмотрела на него.
- А почему ты это сделал?
Он покачал головой и ответил с глубокой безнадежностью:
- Тебе не понять.
- Но почему, - спросила Элизабет, - ты вообще начал заниматься контрабандой? Ты не создан для такой работы.
- Мой отец был контрабандистом, - сказал Эндрю, - обыкновенным тупым контрабандистом, но чертовски ловким. Он скопил этим денег и послал меня в школу. Зачем было учить меня греческому, если я должен так проводить свою жизнь? - И его рука сделала неопределенный всеобъемлющий жест, включивший в себя голую комнату, холодную ночь, грязную одежду и страх. Он подошел немного ближе к огню. - Я скажу тебе, зачем он послал меня в школу, - проговорил он, наклоняясь вперед, как будто хотел сообщить что-то конфиденциальное, - чтобы этим хвастаться. Он гордился своей удачей, тем, что его ни разу не ловили и не имели никаких улик против него. Его команда боготворила его. Скажу тебе, он стал легендой на этом побережье. Я никогда не осмеливался так говорить о нем ни с кем до тебя. И все время, пока я был в море, я видел, что они недоумевали, как могла такая гора родить такую мышь.
- Почему ты так ненавидишь отца? - спросила Элизабет. - Из-за этого? - И она воспроизвела всеобъемлющий жест, который он сделал минутой раньше.
- О, нет, нет, - сказал он. Он смотрел на нее отчаянно и безнадежно, страстно желая найти хотя бы намек на понимание. Он обращался к ней не как адвокат к присяжным, а как заключенный, уже осужденный судом. - Ты не можешь понять, - сказал он, - на что была похожа жизнь среди этих людей. Что бы я ни делал, меня сравнивали с отцом, и сравнение это было не в мою пользу. Они постоянно говорили мне о его храбрости, о том, что он делал и каким был героем. А я знал все время то, чего они не знали: как он бил мою мать, каким был самодовольным, невежественным и грубым хвастуном. В конце концов они махнули на меня рукой, - сказал он, невесело улыбаясь. - Я был не в счет. Они были добры ко мне, щедры, потому что этот человек был моим отцом.
- Но зачем, - спросила она, - зачем ты вообще с ними связался?
- Из-за Карлиона, - тихо сказал он, удивляясь странному чувству в своем сердце - то ли любви, то ли ненависти, - когда он произнес это имя. Во всяком случае, это было нечто горькое и безвозвратное.
- Это тот человек, который был здесь?
- Да, - сказал Эндрю. - Моего отца убили в море, и они выбросили его тело за борт, так чтобы и после смерти у правосудия не было против него улик. Моя мать умерла года за два до этого. Я думаю, он разбил ее сердце, если существует такая вещь, как разбитое сердце. Во всяком случае, он изломал ее тело. - Лицо Эндрю стало белым, как от слепящего жара внутреннего огня. Я любил мать, - сказал он. - Она была тихой, незаметной женщиной, которая любила цветы. По праздникам мы обычно гуляли вместе и собирали их у изгороди и канав. Затем мы засушивали их под прессом и помещали в альбом. Однажды мой отец был дома, я думаю, у него был запой, и он застал нас за этим занятием. Мы были так увлечены, что не слышали, как он нас позвал. Он вошел, стал рвать листы из альбома и комкать их в кулаках, больших, тяжеловесных кулаках. Он был весь громоздкий, большой, неуклюжий, бородатый, но с хитрым умом и маленькими глазками.
- Почему твоя мать вышла за него замуж? - спросила Элизабет.
- Они сбежали, - сказал Эндрю. - Моя мама была неисправимым романтиком.
- А когда отец умер?