- Как ты здесь оказался? - спросила она. - Ты не отсюда. Я думаю, ты, должно быть, студент. Ты похож на человека, который грезит наяву.
- А разве студенту не нужно мужество? - спросил он горько. - Я не мечтатель. Я ненавижу грезы.
- Есть что-нибудь, что ты любишь или хочешь? - Она смотрела на него, как будто он был новым странным животным.
- Стать "недействительным", - без колебаний сказал он.
- Умереть?
Этот звук, казалось, притянул его взгляд к окну, которое глядело теперь в абсолютную темноту.
- Нет, нет, - сказал он, - не так. - Он слегка поежился и заговорил снова: - Когда звучит музыка, не видишь и не думаешь, едва ли слушаешь. Вот чаша - и музыка льется в нее, пока не исчезнет "я". Я и есть музыка.
- Но почему, почему, - спрашивала она, - ты ведешь такую жизнь? - Она сделала легкий жест, который, казалось, вобрал в себя страх, несчастье, его беглое тело и душу.
- Мой отец жил так до меня, - ответил он.
- И это все? - спросила она.
- Нет. Я был очарован, - сказал он. - Я знаю одного человека с голосом почти как музыка. Ни у кого больше я не слыхал такого голоса, - он поколебался, а затем посмотрел на нее, - кроме тебя.
Она не обратила внимания на комплимент, но слегка нахмурилась на огонь и закусила губу маленькими острыми зубами.
- А он не может тебе помочь сейчас, когда ты в беде? - спросила она. - Ты не можешь пойти к нему?
Он в изумлении уставился на нее. Он забыл, что она не знает о его истории, о его бегстве от Карлиона, и, так как он забыл об этом, ее замечание прозвучало для него со всей силой мудрого совета.
- Эндрю, Эндрю, - эхо нежного грустного голоса дошло до него.
- Чего ты боишься? Это Карлион, всего лишь Карлион. - Голос был окрашен прохладной чистой поэзией, которую он любил.
Почему бы ему, действительно, не пойти к Карлиону, признаться в своем дурном поступке и все объяснить? Он пойдет, как грешница к Христу, и это сравнение не казалось ему богохульством, так силен был порыв встать, пойти к двери и выйти в ночь.
- Это его ты боишься? - спросила она, наблюдая за меняющимся выражением его лица.
Он подумал, что ее голос тоже почти что музыка, и теперь сидел неподвижно, безучастно наблюдая, как две мелодии пришли в столкновение, оспаривая власть над ним. Одна, неуловимая, состояла из намеков и воспоминаний, другая - ясная, чистая, звенящая. Одна говорила о бегстве в мечты из реальности, другая была самой реальностью, неторопливо-рассудительной. Если бы он остался, то рано или поздно должен был бы встретиться лицом к лицу с тем, чего боялся, если бы он ушел, то променял бы покой, чистоту, инстинктивную мудрость на неопределенное и ненадежное убежище. А как Карлион отнесется к его признанию? Карлион был витающим в облаках романтиком и ненавидел любого, кто заставлял его спускаться на грязную землю. Эндрю вспомнил вдруг - пока его рассудок носился между двумя различными мелодиями - другого Карлиона, Карлиона, который выстрелил одному из своих людей в спину, потому что ночью, когда они переправляли груз, этот человек изнасиловал молоденькую девушку. Хлопот с этим не было, так как человек этот был трусом и его не любили в команде, которая при всех своих грехах и злодействах имела одну добродетель - храбрость. Эндрю вспомнил лицо Карлиона, когда он отступил назад от темного тюка, лежащего на пляже, посеребренном луной. Задумчивые глаза, смотревшие с обезьяноподобного лица, были полны отвращения и своего рода разочарования. Они погрузились с предельной скоростью на тот случай, если бы выстрел поднял таможенников, но Карлион Последним поднялся на борт. Он шел с явной неохотой, как человек, оставивший любовницу на берегу, и он действительно оставил любовницу, которую не видел потом много недель, прекрасную романтическую мечту искателя приключений.
"Эндрю, Эндрю", - голос потерял свое очарование. Эта музыка больше не была заклинанием, ибо Эндрю вспомнил теперь, что и с согрешившим контрабандистом Карлион разговаривал с той же мягкой грустью и сожалением. Указывая на море, он сказал: "Погляди. Что это там такое?" - и человек повернулся спиной, чтобы рассмотреть простор, покрытый маленькими гребнями, которые возникали, мчались вперед, падали и отступали и продолжали возникать, мчаться, падать и отступать, когда его глаза уже потускнели в смерти.
- Я не могу пойти к нему, - произнес он вслух.
- А если бы он пришел к тебе? - спросила она, как будто собираясь помирить двух школьников, повздоривших из-за своего достоинства.
- Нет, нет, - сказал он и внезапно вскочил от мучительно кольнувшего его чувства страха. - Что это? - спросил он.
Элизабет наклонилась вперед на своем стуле, прислушиваясь.
- Тебе показалось, - сказала она.
С неожиданной грубостью он ударил ее кулаком по руке, которая лежала на столе, так что у нее перехватило дыхание от боли.
- Не можешь говорить шепотом? - спросил он. - Ты хочешь всему свету рассказать, что здесь кто-то есть? Теперь ты слышала?
На этот раз ей показалось, что она слышит очень слабое шуршание гравия, не громче шелеста листьев. Она медленно кивнула.
- Кто-то вдет по тропинке, - пробормотала она. Рука, по которой он ударил, сжалась в маленький твердый кулак.
- Ради Бога, - пробормотал Эндрю, оглядываясь по сторонам.
Она рывком указала на дверь, которая вела в сарай, где он спал прошлой ночью. Он почти бегом, на цыпочках, бросился туда, и когда оглянулся, то увидел, что она вновь принялась за носок, который он уронил на пол, так и не воспользовавшись им. Красный блик огня взмыл вверх и окрасил ее безмятежное бледное лицо. Затем он закрыл дверь и притаился в темноте сарая, вздрагивая время от времени, как в лихорадке.
Следующее, что он услышал, был голос Карлиона. Его внезапное появление пронзило Эндрю. Он надеялся, по крайней мере, получить предупреждение, хотя бы в виде стука или щелчка поднимаемой щеколды, и время, чтобы укрепить колени и сердце.
Голос проникал к нему через замочную скважину и трещину, добрый и успокаивающий.
- Простите меня, - сказал он. - Я совсем заблудился в тумане.
В ответ на обманчивую музыку голоса Карлиона раздался чистый звук голоса Элизабет, они скрестились, как шпаги.
- Почему вы не постучали? - спросила она.
Поняла ли она, думал Эндрю, внимательно слушая из темноты, что это тот человек, которого он боялся. Перепуганный, он тщетно искал способ, как предупредить ее. Он представлял себе обезьяноподобное лицо Карлиона, глядящее на нее с обезоруживающей искренностью.
- В таком месте осторожность не помешает, - сказал он. Его голос прозвучал немного ближе, как будто он перешел к камину. - Вы не одна? - спросил он.
Эндрю прижал руку к горлу. Что-то выдало его. Возможно, пока он стоял в темноте, как слепой, она беззвучно указала, где он прячется, подмигнув или подняв бровь. Ему на миг захотелось распахнуть дверь и броситься на Карлиона. По крайней мере, они схватились бы, как мужчина с мужчиной, подумал он, пока недремлющий внутренний критик не усмехнулся: "Ты не мужчина". По крайней мере, трус может быть хитрым, возразил он и, встав на колени, приложил глаз к замочной скважине. Почти сразу он увидел говорящих Элизабет сидела на стуле с носком в руке, спокойно выискивая дыры. Она переигрывает в спокойствие, по-думал он со страхом. Карлион стоял над ней и наблюдал с явной смесью почтения и сожаления. Он слегка повернулся в сторону двух чашек, которые с бесстыдной наглостью стояли на столе.
Она закончила исследование носка и положила его на колени.
- Я одна, - сказала она. - Мой брат только что вышел. Он рядом, - добавила она. - Мне ничего не стоит позвать его, если вы не уйдете.
Карлион улыбнулся.
- Не надо меня бояться. Может быть, я знаю вашего брата. Немного выше среднего роста, хрупкого телосложения, темноволосый, с испуганными упрямыми глазами.
- Нет, мой брат не такой, - сказала Элизабет. - Он невысокий, коренастый и очень сильный.
- Тогда я ищу не его. - Он взял одну из чашек. - Он, должно быть, совсем недавно был здесь, - сказал он. - Чай горячий. Он так спешил, что не допил свой чай. Любопытно, что мы не встретились. - Он оглядел комнату, даже не пытаясь скрыть свое любопытство.
- Вы взяли мою чашку, - сказала Элизабет и добавила саркастически: - Вы мне позволите допить?
Эндрю, стоя на коленях у замочной скважины, ослабил воротник, в то время как губы Элизабет коснулись чашки и она допила остатки его чая.
"Странная чаша любви", - с горечью подумал он. Но горечь исчезла перед волной смирения, которая на миг очистила его рассудок от ощущения страха. Он стоял на коленях, чтобы видеть комнату за дверью, но сейчас в душе он стоял на коленях перед Элизабет. Она святая, подумал он. Милосердие и мужество, с которыми она спрятала его от врага, он принял как должное, но то, что она пила из его чашки, поразило его запутавшееся воображение своим удивительным благородством. Этот жест задел его самое уязвимое место - сознание собственной трусости. Стоя на коленях в потемках не только комнаты, но и своей души, он представлял, как, без колебаний, она нежно коснулась его губ и осквернила свои.
- Я не встретил вашего брата, - повторил Карлион, по-прежнему с нежностью и сожалением.
- Есть другая дверь, - сказала она не раздумывая.
Карлион повернулся, и Эндрю, наблюдавшему через замочную скважину, показалось, что их глаза встретились. Его смирение и вера исчезли так же быстро, как появились. Карлион сделал шаг по направлению к двери. Она предала меня, подумал Эндрю, в панике нащупывая нож. Однако он не отважился открыть лезвие, даже когда нашел то, что искал, так как щелчок могли услышать через закрытую дверь.