- Хоть "Ревизора"-то читала?
- Да читала, читала.
- И про что там?
- Как один облом, его Миронов играет, приезжает в город, а там его за шишку принимают. Ну а он, не будь дурак, начинает клеиться к губернаторше и к дочке ее заодно.
Обе покатились со смеху.
Из библиотеки вышел молодой человек, глянул на хохотушек. Одна толкнула другую:
- Такой, что ли, облом-то?
- Не, этот в джинсах.
Опять покатились.
- Слушай, это он на тебя или на меня глядел?
- На обеих, как на губернаторшу и дочку…
- Ох, - зашлась со смеха товарка, - Кончай, Лидка. На обеих!..
- Ну, а потом обвенчается с губернаторской дочкой и смоется. А после все и откроется, ну, что он не ревизор, а просто погулять вышел.
- Охо-хо! Ой, не могу, - уже басом гудела подруга, - Я счас рожу от тебя!..
- Все, конец. На этом поставлю точку и сдам. Законных три балла… Вечером закатимся в "Метель", отпразднуем?
- Ты как, с Витюшей?
- Сдался он мне. Прохора знаешь, с Плющихи? Давно на "БМВ" подъезжает. Только мигни…
Они снялись. Гоголь остался. Сидел сирый, забитый тополиным пухом, и сокрушался про себя, как страшно далек от народа. Сожалел, что уже не в силах переписать "Ревизора", а может. Что не сможет вечерком подкатить на "Мерседесе"…
Где-то читала, что Гоголь со всеми его фантасмагориями умещается в семнадцать килобайт дискового пространства. А в Интернете варятся миллионы мегабайт. Но равен ли Интернет Гоголю?
Не можешь ползать по сетям, не сечешь в разных примочках и наворотах, не знаешь основного закона двоичности чисел - на тебя смотрят, как на недоумка.
К управлению миром рвется интеграл. А я не могу справиться с этим изогнутым многоэтажным чудищем. Не могу разложить его на множители, более того, подозреваю, что он и на множители-то не раскладывается…
Зато мой брат, вскормленный из той же бутылочки с соской, что и я, хрумкает эти интегралы, как леденцы. Его не колышет, что за вопросы задавал миру Гоголь. Заложи любую задачу в компяру, и задача будет расколота в секунды. Чего тут заходиться в рефлексиях…
Телефонный звонок.
- Здрассте, Леша дома, - интонация безапелляционная, не терпящий отлагательств.
Лешка выхватывает трубку, разговор разносится по всей квартире:
- Привет, Киря!.. Что у тебя? Угу… не загружается… Ну, а память есть на винте? Оперативки хватает? Какая операционка?.. А системные требования?.. У тебя, лопух, вирус, наверное. Проверял? Тогда погодь. Ну, сейчас объясню. Все драйвера должны быть прописаны в конфике, в автоэкзеке…
Чтобы все это записать вот сейчас, на живую нитку, моей "оперативки" еще хватило.
Месяца два назад Лешка с приятелем задумали сеть. Компьютерную сеть на весь дом. В их снах и мечтах наша 24-хэтажная башня на улице Яблочкова вся опоясана кабелями, обставлена компьютерами, модемами, конверторами и прочей дребеденью. Будь их воля, ребята собрали бы всех старушек и в несколько суток образовали их в квакеров и юзеров. Представляю, как баба Клава с нашей вахты впиливается через модем в квартиру и начинает запрашивать пароли недельной давности для допуска в дом моих ошалевших друзей.
Глава 2
Поезд подали на запасную платформу. Притулили на задворках Киевского вокзала. Полчаса не прошло, прибыл расстроенный своим опозданием Серган - брательник. Увидев родню, просиял. Но тут же принял сдержанный вид.
- Нет, на вокзале одиннадцать перронов, а они еще один изобрели…
Добрались до штаб-квартиры, точней, масипусенькой "малосемейки" Денисенко. На одиннадцати квадратных метрах Серега здесь проживает с отцом, матерью и сестрицей на выданье.
Оттирликал звонок.
- Ой, а кто це приехал? - Пампушки-щеки тети Ганны зарумянились улыбкой.
- Здравствуйте! - ответно зарадовались мы, высвобождаясь из-под сумок.
- Приехали! - Брови, углы губ на круглом милом лице тети Гали приподняты. - Ну, как дорога? Папа с мамой? Как дела?
Хорошо, когда на кучу вопросов можно откликнуться одним "хорошо". И задать свою кучу вопросов, чтобы получить ответное "хорошо".
- Проходите на кухню, исть готово. А я вчера из деревни. Дед с бабою огород пахают. Вас ждут. Маша звонила, пытала, чи не приехали. Еще нет, кажу. Сережа - тот вообще, говорил, як шо они не приедут, каждый день буду на вокзал бегать, встречать.
Здесь мало что изменилось с нашего прошлого посещения. Тетя Ганна и дядя Петро живут бедно. Ну не то чтобы совсем бедно, но новыми украинцами явно не стали. Все та же комнатка на четырех человек, скромна и аккуратна. Полки старенького серванта заставлены простенькими шкатулками, по которым годами копилась всякая мелочь - нитки, сережки, помады, таблетки, батарейки… На шкафах - далекие от старины иконки. Полка косо лежащих книг: тут и Марк Твен, и "Рассказы о Ленине", и Новый Завет. Из роскоши - разве что хрусталь двадцатилетней давности, подаренный молодым в день свадьбы. Завершает обстановку доисторический, громоздкий телевизор "Славутич".
В ванной, сырой и темной, под зеркальцем сеструха пришпандорила разворот цветного журнала, с которого ободряюще улыбается Мерилин Монро. В коротком коридоре - политическая карта мира с розовым румянцем СССР…
Массивная тетя Ганна ловко орудует в тесной кухоньке. Вмиг на столе появляются тарелки с молодой, обсыпанной юным укропом картошкой, салат, от души заправленный олиею, упитанная киевская колбаса, схваченная портупеей из бечевы… О, украинское застольное радушие!
Если нашей родней затевается жарка-готовка, она поразит любого. Все варится и печется в масштабах глобальных. Иначе не стоит и браться - больно велика орава едоков. Особенно в селе.
Просыпаюсь в Дударкове - в проеме высоких белых дверей, ведущих на кухню, мелькает мама, бабушка, мамины сестры - Варвара и Ганна. От стола к печи и обратно. На столе мука, тесто, противени.
А я лежу, нежусь в обширных, бездонных глубинах бабушкиных перин. Тяну носом вкусный воздух. Тяну на разные лады - то жадно, то едва-едва, раздразнивая рецепторы. Пятна солнца лежат на полу квадратами. В лучах роятся пылинки. Под шагами стряпух пол тонко поскрипывает.
Все! Это выше сил человеческих. Встаю и сомнамбулой двигаюсь на густые запахи.
- О, так проснулась? - Весело интересуется бабушка.
- Нет еще, - смеется мама, - Она у нас сова.
Рань ранняя, по моему разумению:
- Еще и десяти нет.
- А я, деточка, ложусь в одиннадцать, подымаюсь в пять. Коровку треба выгнать. - Говорит под прихлопы теста бабушка.
Она отщипывает клок теста, ловко разминает его и вкладывает начинку. Заворачивая пирог, бабушка скоро перебирает пальцами. Мысленно сопровождаю каждое движение ее пальцев звуком. Быстрые гаммы пробегают по хребтам пирогов. Вот бабушка шаркнула заполненным противенем по столу, сунула в печь, поддела пехлом, повела вглубь:
- Через десять хвылын будут пирожкы, - Она легонько подтолкнула пехло в "подпичче", подпечье - черная от времени деревянная лопата скользнула далеко, как сом в глубину.
Задумчиво прохаживаюсь туда-сюда, заглядывая в жерло печи. Там в отсвете углей зреют, крепчают на глазах, так и прут в рост пироги с картошкой, морковью, рисом, курагой. Нет, в московской духовке все происходит по-другому.
- Без пяти минут пирожки! - Оглашаю штейкбреккерским лозунгом соседнюю комнату, где мои трудолюбивые братья с утра белят потолок, щедро усеивая кляксами коричневый пол. Бедняг запрягли в телегу неизбывных деревенских трудов, должно быть, вообще ни свет ни заря.
- Докрасим? - Вопрошает Лешка, с тоской озирая огромный потолок. Потолок серый от непросохшей извести. Серый, но не весь.
И тут же ссыпаются вниз со столов, застеленных газетами. Пятнистые, веселые, садятся за обширный стол. За столом сейчас примерно треть маминой родни, восемь человек. Если собрать всю семью бабы Софьи и деда Ивана, места не хватит.
Взрослые едят сосредоточенно, пристально. Мы же накидываемся на пирожки, вернее, пирожищи, с азартом и вожделением. Уминаем их, за ушами пищит. Приятно смотреть на здоровых, сильных людей, которые одинаково вдумчиво подходят и к работе, и к еде. Все делается внимательно, ловко, много. Мне обидно - не могу поспеть за ними ни в том, ни в другом. Выкатываюсь из-за стола после тяжкой победы над вторым пухлым пирогом и продолжительной возни с третьим. Третий - вполне безобиден на вид, но так жарко дышит в лицо, что я сдаюсь. Корочка с желтым кантом взбитого яйца тайно скормлена псу.
Уползаю. Стараясь не смотреть на пироги, от которых ломятся несколько огромных мисок.
- Дак скольких одолела? - Звучит вопрос мне вдогонку.
- Троих, - переводя дух, привираю я.
- Мало, - выносится приговор.
Со стоном скрываюсь. А вслед - привычный ритуал извинений бабушки:
- Ешьте шо есть. А чего нема, так извиняйте.
Посреди стола одиноко белеет брошенное Лешкой письмо. Куда его теперь? В ящик стола - отвечать придется самой.
В столе кавардак. Чего только нет: двестирублевка с портретом Ленина, кассеты, программка забытого концерта, зачетка, какие-то камни с прошлогодней поездки в Крым. Перебрать все это? Вытаскиваю ящик, опрокидываю на стол. С грохотом покатились крупные бусины. Вот так же я собирала их на станции метро Театральная, где они разлетелись под гогот малолетних идиотов, которые радовались возможности подхватить самые блестящие камушки. Оставить эти бусы пацанам на растерзание я не могла - мамин подарок - и дралась за каждую бусинку, взывая о помощи. В конце концов на сбор бусин был мобилизован даже милиционер.