- Не пойму, о чем ты.
- Иван обмолвился на выставке, что эти фотографы - слепцы. Я думала об этом и мне кажется, что я его понимаю.
- Скажи это своему Виталию.
- Он не мой. Обязательно скажу. Мы ведь совсем не знаем страны, в которой родились и живем. Мы и не хотим ее знать. Мы не видим старух в деревнях…
- Что же удивительного, если я не хочу видеть старух? Я не хочу стареть, - вскинулась Лотта. - Вечно ты, извини меня, говоришь, как плакат. Да еще со своими старухами.
Она встала с парковой скамьи и заходила по аллее. Прохожие заоборачивались на высокую странно одетую девушку, а она сверкала яркими полосками на короткой юбке - пеппи длинныйчулок - потрясала кулаками и выплевывала слова:
- Я вообще. Ничего. Не хочу знать. Об этой. Стране. Стране неудачников, пьяниц, воров и тупиц! Здесь ничего нельзя сделать красиво. Мужчины не умеют любить, женщины не умеют отдаться - здесь не едят, не целуются и не курят, как надо! Не понимаю только одного - почему я до сих пор не свалила отсюда.
Новая Лотта, тихая, задумчивая, стремительно влипла в хорошо известную Лотту, экспансивную, эмоциональную, привлекающую общее внимание. Валентина тоже встала. В последнее время бури в стакане воды стали утомительными. Она стояла возле подруги молча. Лотта заметила это. И еще больше развинтилась:
- Ну, обругай меня, как обычно! Разве у тебя есть, что возразить? Посмотри вокруг - здесь только непролазная грязь и общий идиотизм. Ни порыва, ни красоты, ничего, ничего и никогда!
Валентина уткнулась взглядом в кончики острых Лоттиных туфель, покачала головой.
- А как ты думаешь, я могла бы выйти замуж? - вдруг тихо спросила Лотта, приблизясь.
- Ну, могла бы, - осторожно произнесла Валентина. - А зачем тебе?
- Надоело. Хочется новенького.
Действительно, тогда мы встретились с Валентиной возле памятника Гоголю, на Гоголевском бульваре, это одно из моих любимых мест в Москве. Там огромные фонари, такие, что где-нибудь в испанском городке каждый из них сам по себе уже выглядел бы как центральный памятник на милой маленькой круглой площади. В подножии фонаря лежат, повернув головы, бронзовые львы с крупными лапами.
Мы присели на скамью.
Она была в подавленном настроении.
- Все эти фотографы, там, на выставке - настоящие слепцы, - заявила она.
- В каком смысле?
- Они ничего не видят. Не хотят видеть ничего, кроме того, что видели мы все. Например, есть одна деревенька в Подмосковье, мои родители снимали там дачу на лето. Там по двору ходили куры…
- Куры. Это здорово. Действительно, где-то ходят куры, как подумаешь. Трудно себе представить отсюда.
- Ага. Погляди, какие у нее сапоги!
- Где?
- А вон, вон…
- "Бальдинини".
- Серьезно?
- Да.
- Как это ты всегда определяешь марку, да еще с такого расстояния?
- Очень просто, я сама их меряла неделю назад. Знаешь, сколько они стоят?
- Сколько?
- Сорок тысяч.
- Да ты что!
- Точно.
- Кем нужно работать, чтобы получать такие деньги?
- Для этого нужно не работать.
Мы помолчали.
- Ну так вот, куры, - снова начала Валентина, - а кормила их одна подслеповатая бабка. Иногда она выходила почему-то с серпом - может быть, ей уже трудно было поднять косу - и срезала траву при дороге. В детстве я ее боялась. Мне казалось, что она вообще уже мертвая.
- Вот бы сфотографировать ее, правда?
- Да. Я видела в Интернете одну фотографию. Сейчас ими весь Интернет забит. Там два монаха встречаются в каком-то северном краю… И они рады друг другу. Может, давно не виделись… Один из них держит в руке камилавку, другой обнимает того за плечи. Он смущен и отводит взгляд, но улыбается.
- И что?
- И все.
- Мне кажется, я понимаю, о чем ты. Но сейчас это мало кому интересно. С этим ты ничего не можешь поделать.
- А если попробовать этим увлечь Виталия?
- Ну, допустим.
- Ну да. Сделает он выставку. А толку?
- На самом деле нужно идти сдаваться. - Спотыкаясь, произнесла Валентина. - Я даже знаю, кому. Мне, знаешь, в последнее время не по себе.
- Сдаваться! А они пленных-то берут? Кому сдаваться?
- Нужно позвонить Нектарию.
- Зачем?
- Неважно.
C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum
Vitaly.doc
Виталий был сыном банкира из Сыктывкара. В девяностые отца "грохнули с фейерверком в собственном автомобиле", как выражался сам сынок. Был он мальчиком, подающим надежды измлада. Сначала молодой Очеретько зарабатывал тем, что "кидал страховые компании".
- Я приезжал, страховался на не слишком большую, но все же приличную сумму, так только, чтоб хватило на погулять и выпить-переспать - в молодости у нас не слишком большие запросы! - и подбирал такой страховой случай, чтоб нельзя было проверить. Например, перелом ключицы. Она зарастает, эта умная косточка, и понять, происходило ли в ее костячьей жизни что-нибудь ужасное, уже невозможно. Справка от доктора, задобренного считанными ласковыми баксятками, и - привет, девульки, я вроде страховался у вас. А потом векторнулся на сто восемьдесят и в обратном дайрекшене - в соседнюю область. Мы тогда все так пробавлялись. Сынок губернатора до сих пор мой приятель. В аппарате президента теперь служит. Раз ты спрашиваешь у меня совета…
- Я не спрашиваю у тебя совета.
- Короче, совет будет такой: если тебе роют яму - не мешай. Используешь под бассейн! - довольный остротой, явно давным-давно взятой им в "плотный прокат", Виталий хохотнул. - Конечно, я не скажу, чтобы у меня напрочь отсутствовала совесть. Ты знаешь, что это за девайс? Глас Божий. Встроенный в каждого человека на подобие миниатюрного жучка. С портативным управлением. Но я же не людей кидал - и они мне ничего не сделали, и я им. Я кидал государство. А оно вообще всех кидануло.
- Интересно, что ты станешь говорить через несколько лет. Ты ведь станешь чиновником?
- Я стану отличным чиновником, не беспокойся.
- Отличным крючкотвором.
- Почем ты знаешь, может, это и есть добро для государства? Еще не родил мир человека, который дал бы исчерпывающие определения, что добро, а что зло. С этим каждый разбирается в меру собственных способностей, - возгласил Виталий.
- Определения не может быть, потому что это только отчасти дело разума - отличать добро от зла, - сказала Валентина.
- Скажи еще, это дело души, сердца. Ну, так? Угадал? До чего мне нравятся эти черти: накосорезят по полной, а потом - мы не знали, что есть добро, а что - зло. Нет, братцы! В глубине души человек всегда знает, совершает он добро или зло. Он может притворяться перед другими и даже самим собой. Конечно, от некоторых событий он может вообще впадать в непонятки. Или, как это тут говорят, оптика может смещаться… И люди могут переставать различать… Мы ведь никогда не бываем полностью уверены в себе. Но чувство добра и чувство зла - это исключения, они всегда понятны и даже не оставляют места, чтобы сомневаться. Как будто у нас есть некий эталон, идеальные весы внутри, как бы встроенные, и они почти никогда не сбоят.
- Ничего себе, рассуждать на такие темы! - сказала Валентина.
Виталий вдруг разозлился:
- Мне ни к чему вообще эти замороты, ты поняла? Упоротые в шлонь любят порассуждать, а нормальные люди вообще меньше разговаривают вслух. Дела делаются не так. Вот мы с тобой перетерли, я потом сцифровался, замониторил, че-как, и разрулил - но чтоб мне за это на карман приплыли стайкой ласковые баксята. А вся эта достоевщинка - для тупачков-интеллектуалов, которые, подскатушевшись, пообломались по всем вариантикам. Чокнутые на все четыре головы! Русский народ - бестонтовец и беспределец. В основном нашим людям надо мало. Кэшочек для приятного времяпрепровождения, кропалик, чтоб на илюзняках повестись, и чтоб до утрянки зашторило по самые баклажаны.
В "Московке" Виталий Очеретько закончил институт культуры и занимался тем, что приносило не только известную прибыль, но и какое-никакое реноме: он организовывал выставки и сам немножко снимал.
- Это сейчас несложно, любой кролик в состоянии научиться нажимать на кнопочку фотика. Только одно важно, запомни: профессионалы должны подбирать тебе освещение, искать модель, накладывать гримм и дрессировать ее.
- Дрессировать?
- О Господи, одевать - слова "дресс-код" ты тоже не слышала никогда?.. И будет лучше, если какой-нибудь фотограф, собаку сожравший на композиции, поможет тебе с установкой камеры и всеми делами. Тогда останется только нажать на кнопочку.
- Зачем тебе все это надо, если ты не принимаешь участие в процессе?
- Да я один принимаю участие в процессе! Я соединяю всех этих безголовых профи, я совмещаю их в одном пространстве и времени, весь результат их деятельности - он мой по праву. Без меня они вообще нефункциональны, понятно?.. И ам-ам тоже всем хочется, так что никто не в накладе.
Раньше Валентина не могла понять, зачем Виталий, по его выражению, постоянно "выцепляет" ее, зачем ему вообще их общение - она боялась, что понравилась ему, но все обстояло проще: она была ему полезна.
- У тебя мозги, конечно, наглушняк вывихнуты всем этим тупым интеллигентским гуманизмом, но иногда ты толкаешь правильные телеги.