12
Было не больно. Встать из пепла. Может быть, сигаретного.
Я знала, что я несправедлива к Сергею. Что мои упования пустячны, ни на чем не основаны, ни на что реальное не рассчитаны.
Инна пришла и принесла яблоко.
- Не бойся, я вымыла его хозяйственным мылом.
- Как же его теперь есть… Когда пахнет мылом, да еще - хозяйственным?
- Зато нет бактерий.
Заглянула Нюра, на нее замахали руками.
- Куда прешь, рожа?
- А ей сказать…
- Что - сказать?
- Сказать. Все живы.
- Все - да не все!..
- Если ты будешь такая мрачная, - сказала Прасковья Федоровна, - то тебя опять вечером переведут в первую палату.
- Да не трогайте ее, у девчонки горе.
- Здесь у всех горе, Наталья Валерьевна, как вы не понимаете. Погоревать тут не дадут никому - вкатят дозу, и глаза закатились.
В светлой палате было очень тихо. И надо взять себя в руки, но я, по-моему, не могу. Не получится.
- Дали бы ей какую-нибудь таблетку!
- Да какую уже таблетку, уже все дали, что могли.
- Валерьянку.
- Ха-ха. Мы не держим тут валерьянки. Это строгое отделение, милые мои.
- Надо ее переводить.
- Не надо, оставьте ее, нам не страшно.
- Вам не страшно, а мне лично страшно.
- А в первой палате, что - не люди? Какая разница?
- Люди, но те люди не соображают ничего.
- Родители не могут забрать ее отсюда?
- Куда заберешь - она в таком состоянии.
- Господи, да сделайте что-нибудь. Отпустите ее, пусть умрет, раз ей так хочется.
- Это дурдом, здесь никто не умирает - всех откачивают.
- Ладно. Пойдем, Елена. Бери свои вещи.
Я поднялась. Любое движение все же лучше. Может, наконец, не надо уже будет ничего чувствовать или думать.
- Вы понимаете, у нее умер муж…
- Дуры бабы. И вы ей поверили? Жив он, здоров. Да и не муж он ей, и мужем никогда не был - и слава Богу, а был бы, так она уже давно сидела бы тут, с вами.
- А чего она так расстраивается, если он жив?
- Вот - спроси ее! Совсем ума решилась. Запустила себя, не борется уже совсем.
- Отборолась.
- Ша, кликуши. Пока никто не умер. Постель свою собери, у меня новой нет для вас всех тут!..
Сняла наволочку и пододеяльник, свернула, как пришлось, простынь. Короткий темный путь по коридору я уже проходила много раз, но, видно, так и не прошла, как следует.
- Укольчик не забудьте ей поставить.
- Да уж не забудем… Тебе укольчик сделать?
- Только чтоб уже совсем ничего-приничего, - сказала я.
- А и не будет, милая, ничего и не будет.
Я вернулась на кровать со знакомым дырявым матрасом, в угол. Милаида Васильевна вытаскивала из глотки существа, чьего имени я не запомнила, свернутый в жгут конец одеяла, который та заглатывала.
- Ложись.
- Я уже лежу. Давно.
- Чего ты не ешь-то ничего?
- Почему ничего?
- Ты второй день уже не ешь.
- Да это как бы не я.
- Не я! А кто?
- Не знаю.
- Ясно. Ничего, бывает. Терпи.
Нюра всунулась в первую палату, отсюда обычно ее не гнали.
- Просто на нее бес уныния напал, - сказала поучительно.
- Ах, да замолчи ты! - воскликнула Милаида Васильевна. - Я сама сейчас на тебя нападу!..
Она и вправду разозлилась, рассвирипела. Бледная тень Нюры растворилась в коридоре. Потом - когда-нибудь - они меня выпустят. Они же не могут держать меня здесь вечно. Ведь я здорова. Им это даже невыгодно: корми ее, пои.
- Иванова, тебе укол сделали?
- Да сделали уже, всё.
- Врет она! Не делали ей!
- Так, Иванова, вставай, марш в процедурный!..
И сестра рывком за руку подняла меня с железной кровати.
Железная кровать с шишечками. Груда подушек, белый тюль. За окном мыкнула корова, раздалась звонкая птичья перекличка, рассыпалась серебряными монетами. И Арсений спросил:
- А ты читала Пушкина? Вот это:
Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой…
- Какой еще край?.. - вскидывается сестра. - Что ты мелешь!..
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
- А ты почему такой бледный?.. - спросила я.
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.
- Не уходи, ладно? Я не сплю, а в процедурный, вернусь, сейчас. Ты только подожди меня еще немного. Осталось немного - совсем.
- Так, ждать тебя еще, Иванова! Прекратила!..
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой -
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…
- Нет, нельзя, - говорю я. - Ничего ты не дождешься. Я обещала не тебе.
- Уже все равно, - отвечает он.
И лица его я не вижу.
Эпилог
C: \Documents and Settings\Иванова\Мои документы\Valentina\Vademecum
Version2.doc
Она оторвалась от яркого компьютерного экрана и вгляделась в теплый сумрак комнаты. Два окна выходят на березовый перелесок. Ветер раскачивает деревья так сильно, что кажется: они ходят. Точнее, толкутся на одном месте, не решаясь сделать несколько шагов. Деревья неестественно оживлены по сравнению с комнатой, где стоят на своем месте кровать, стулья, стол, на столе - чашки, стеклянная банка с растворимым кофе, прямоугольный пакет молока.
Здесь она уже давно разговаривает сама с собой. Молча. Разговор течет на экране, нет соглядатаев. Их так и не будет: очень скоро компьютер перегорит. Пиксели на экране, которые складывались в черные буквы, перегруппируются в квадратики. Заставить квадратики разложиться на буквы и снова отобразить однажды забытую информацию не получится.
Она вряд ли станет сожалеть об этом.
Валентина выключила компьютер, встала из-за стола.
Взяла с полки у зеркала тускло поблескивающую полоску ключа, надела туфли, подцепила с вешалки сумочку. На дворе уже тепло. Даже на лестничной клетке сквозь стекло солнце греет перила, а если прошлепать босиком, то, наверное, и ступеньки.
Валентина шагает по направлению к метро, и мир будто двигается вместе с ней и вокруг нее, показывая себя с разных сторон. Вот у киоска с мороженым мамаша покупает пацану сладкую палочку эскимо - эскимо называется почему-то "Награда".
Бабуля, поправляя берет, другой рукой придерживает тележку на колесиках - металлические ручки тележки потускнели от вечного соприкосновения с человеческой ладонью, но они отражают деревья, небо, асфальт, автомобили, только вытянутыми до неузнаваемости, состоящей из одних цветных промельков.
Собака, припадая на одну лапу, ковыляет к магазину "Пятерочка" - ее правая передняя лапа вспухла и сочится кровью.
Солнце то скрывается за рваными облаками, то снова блестит, проявляя и гася прозрачные цветные тени.
Пролетает над "зеброй", качнувшись, крупный тяжелый автомобиль. Обдает горячим автомобильным дыханием, запахом разогретого железа.
Ветер доносит полынный дух степи.