Антоний молча развернулся, еще раз хлебнул водички из водопадика и, согнувшись, пополз обратно в пещеру.
- Видишь, презирает меня. Ненавидит буквально, - продолжал так же весело бывший легионер. - А за что? Вот спроси: за что?
- Так понятно, за что, - неприязненно буркнул Прокл. - Ну что ты его достаешь? Зачем издеваешься?
- Кто? Я? Да ни в жизнь! - Иларион по-прежнему развлекался. - Наоборот, я понять хочу.
- Что ты хочешь понять?
- Логику. Простую житейскую логику. И серьезную логику жизни. Но ни на один вопрос не получаю ответа. Только плевки, метание кала, ругательства или полное игнорирование моего присутствия. Почему? Только потому, что я задаю неудобные вопросы?
- Нет! - неожиданно раздался голос из пещеры, и вновь показалась голова Антония. - Не из-за того, что задаешь неудобные вопросы. А из-за того, что ты не истину хочешь узнать, а вовсе напротив Князю Лжи служишь и меня пытаешься на его сторону затащить всеми силами, прости Всевышний!
- Да Господь с тобой, Антоний! - Иларион горестно покачал головой. Прокл потерялся окончательно и вообще перестал что-либо понимать в происходящем. - Куда я тебя пытаюсь затащить? Только потому, что я спросил: "Зачем Всевышний создал женщин, если от них бегать и сторониться общения с ними?"
- Именно! Именно поэтому! Ибо сам знаешь, для чего послано нам искушение, но прельщаешь пакостными вопросами лукавства ради!
Антоний опять исчез в глубине пещеры. Иларион развел руками:
- Вот, Прокл, видел? Сие называется: "Иларион задал вопрос". Ну что в этом такого, что меня нужно всячески обзывать и честить?
- Видишь ли, - неуверенно начал Прокл, - я, конечно, не большой знаток, но попробую тебе объяснить. По нашему учению есть два мира: мир материальный, тот, что окружает нас, и мир духовный, находящийся вне нас, но отражающийся в нашем сознании. Высочайшее благо для смертного человека - оторваться от мира материального и слиться с миром духовным.
- Ну так и прыгните все вместе с высокой скалы, моментально, скопом - и отправитесь в духовный. Нет?
- Нет. Ибо по своей воле оставить этот мир мы не вправе. Только по Его воле. Поэтому мы молимся, чтобы приблизить тот час, когда мы соединимся с Господом в идеальном мире.
- Так я ж о том и спрашиваю, я ж именно это и понять хочу! С какой целью создан тогда материальный мир? Если все так стремятся к идеальному и прекрасному духовному? Логичней было бы создать сразу духовный мир и жить в нем себе спокойно, без всех этих глупостей!
- Лжец! - Антоний, видно, не выдержал и снова вылез из своего убежища. - Наглый и беспардонный лжец! Тебе ли не знать про первородный грех?
- Ну да, - терпеливо продолжал Прокл, - раньше так и было: первые Его творения и жили в идеальном духовном мире вечного блаженства. Но потом ослушались - и были изгнаны в этот мир, материальный.
- Да что ты ему, змею, объясняешь-то! - кипятился Антоний. - Он это лучше любого из нас знает.
Иларион от души хохотал:
- Антоний, душа моя, ну что ж ты так нервничаешь? Хорошо, представим, что так оно все и было. И материальный презренный мир был создан только для того, чтобы праведный человек отринул его соблазны и стремился вернуться туда, где ему по чину и место. Еще раз - предположим, потому что все это намного сложнее твоей примитивной формулы. А теперь скажи мне: тот, кто вкусно ест изысканные блюда, сладко спит с прекрасными женщинами, имеет власть над другими людьми, покорными ему во всем, повелевает народами и сокрушает царства земные - есть ему место в духовном мире?
- Нет! - выкрикнул Антоний. - Только праведный человек, праведный и благочестивый получит счастье сесть подле Всевышнего и вкусить вечное блаженство!
- Хорошо, - с покладистостью, за которой наверняка последует какая-нибудь каверза, согласился Иларион. - Следовательно, в дивный светлый мир попадут единицы вроде тебя, Антоний? Или вот еще Прокл. Да?
- Да. Но таких нас много.
- Да нет, вас таких практически нет никого, - тихо пробормотал Иларион, но Прокл его услышал. А громко легионер сказал: - Так я тебе и предлагаю просто, быстро и максимально приятным способом вкусить это самое вечное блаженство! Что ж ты отказываешься-то, прости Господи?
Антоний покачал головой и плюнул в сторону легионера.
Чем дальше, тем больше по ходу разговора нарастало в душе Прокла странное чувство. Этот Иларион был вовсе не так прост, как показалось сначала. Веяло от него чем-то таким, не то чтобы неприятным, но внушающим опасение. Страхом от него пахло. Прокл после долгого ожидания мучений знал, как пахнет страх, и сейчас прямо-таки ощущал этот запах. Неожиданно стало заметно, что Илариону вовсе не весело, хотя он очень удачно изображал, как развлекается философской беседой с умными людьми. Что-то тут было не то. Ох, не то!
- Прекрасно! - продолжал тем временем странный легионер. - А вот если бы вам сказали, что те, кто будут наслаждаться напропалую, пустятся во все тяжкие, те, чьи самые потаенные, самые низменные желания исполнятся, - все равно попадут в духовный, идеальный, прекрасный мир, то сколько бы людей продолжало молиться и избегать соблазнов?
- Да уж остались бы такие люди, - ответил Антоний. - Но ты этого не поймешь. Потому что нет выше наслаждения, чем такое подвижничество. Ты считаешь, что гурман - это тот, кто жрет за обе щеки паштет из ласточкиных языков, а я считаю, что гурман - это тот, кто ест грубый хлеб, сделанный собственными руками, но приправленный искренней молитвой, осененный благодатью Господа. Ты считаешь, что упиваться властью над другими - это прекрасно, а для меня прекрасное - упиваться властью над собой. Ты считаешь, что нет слаще податливого женского тела, а я считаю, что нет слаще наслаждения укрощением плоти во имя великой цели.
- Ну да, - прервал его Иларион, - а как же род человеческий? Не будет продолжаться, коль скоро все плоть начнут укрощать.
- Глупости! - отрезал Антоний. - Всегда и везде найдутся те, кто извергнет семя во имя будущих поколений. Но нужны и те, кто, презрев плотские наслаждения, насладится духовным. Неужели эта простая мысль так тяжела для твоего понимания? И вообще, почему ты пришел именно ко мне, а не к бесчисленному сонму грешников, которые бы с радостью откликнулись на твое предложение?
- На какое предложение? - встрял Прокл.
Иларион отмахнулся:
- Грешники мне как раз ни к чему. Вот уж кто не нужен, тот не нужен. Потому я и пришел именно к тебе. Ибо ты есть тот, кому это все предназначено, но я никак не могу понять твоей логики.
- И не поймешь. Я тебе уже столько раз объяснял, а ты просто не хочешь понять.
- И не пойму. Если тебе это ничем не грозит - вообще ничем! - то почему хотя бы не попробовать пожить другой жизнью? Просто попробовать. Из интереса. Познать другие творения Всеблагого, посмотреть, как устроен мир, испытать власть над людьми - исключительно с самой благородной целью. Например, призвать как можно больше людей к посту и молитве во славу Его? Разве не этого Он хочет?
- Откуда я знаю, чего хочет Он? Мне Его пути неведомы. Мне ведом только мой путь. Им и иду. С какой стати мне его менять?
Антоний залез - в очередной раз! - в свою пещеру, давая понять, что разговор окончен.
Иларион молчал, глядя куда-то в сторону. Улыбка сошла с его лица, похоже, он над чем-то мучительно размышлял. Потом вытащил откуда-то шерстяной плащ, кинул Проклу.
- Ложись спать, Прокл. Завтра новый день. Хлеб будем печь. Вон там, у камней ложись, в пещере все равно места нет.
Всю ночь Прокл ворочался, то проваливаясь в спасительную дрему, то мучаясь самыми разными мыслями, то перебирая сказанное накануне и пытаясь понять, что бы это значило. Слышал, как выползал из своего убежища Антоний, что-то бурчал, забирался обратно.
Встал невыспавшийся, разбитый.
Иларион уже прилаживал жернова маленькой ручной мельницы, Антоний подтаскивал мешок, дружно крутили камни, превращая зерно в грубое подобие муки. Добавляли воду, замешивали тесто, разводили огонь в самодельном очаге, выпекали толстые негнущиеся лепешки, с одной стороны горелые, с другой - сырые. Но это все равно была еда. Не хлеб, конечно, опресноки, но только так и питался Антоний - пресные лепешки да вода. Зато ни от кого не зависел, ни к кому на поклон не ходил, милости ни от кого не ждал. Сам выращивал хлеб, тут уж как Господь даст сколько вырастет на крохотном поле, столько и слава Богу. На все Его воля.
Хочешь не хочешь, а так же ели все, кто к нему приходил. Никто тебя не звал, получил свой кусок - скажи спасибо. Хочешь разносолов - выход вон там, никто никого не держит.
Ну Проклу-то после тюрьмы и скитаний все равно было, он и горелой лепешке рад, а Иларион, похоже, вообще ничего не ел. Что было странно. Мужчина он крепкий, мускулистый, как-никак бывший легионер, а вот не ел ничего. Во всяком случае, Прокл не видел.
Да и Антоний едок был так себе. Пару раз отломил по кусочку, пожевал, водой запил - и обратно в пещеру. При таком расходе хлеба оставалось еще на пару дней.
Прокл очень хотел побеседовать со старцем, да все как-то случая не представлялось: пока работали, не до того было, а как только выдавалась свободная минутка, Антоний забирался в пещеру и молился.
Иларион же, по своему обыкновению, то сыпал шуточками, то неожиданно замыкался и будто смотрел куда-то внутрь себя. С Антонием они больше не разговаривали, сухо перекинулись парой фраз по делу, пока хлеб пекли, да и все.
Эх, как бы остаться с отшельником наедине, без этого назойливого солдафона с его примитивным подходом и житейской логикой? Прокл ломал себе голову, но решение пришло неожиданно, и со стороны, откуда не ждали.