– Они… – ответсек опять перешла на срывающийся шепот. – Они отдали материал в… – и она назвала вторую газету, кормящуюся из бюджета, но в отличие от главредовской не из областного, а из муниципального, в просторечии, городского.
А вот это уже был… Гром среди ясного неба? Вроде бы нет, он давно находился в состоянии ожидания. Вновь избранный губернатор проводил зачистку, и было вполне логичным – высшее политическое соображение! – назначить на должность главного редактора главной областной газеты своего человечка. Тем более, что на выборах газета явно и преданно отстаивала действующего главу, рвавшегося на второй срок, а если учесть назначение девяностых, то на третий. С другой стороны, новая губернская власть вроде бы выделила бюджет газете по вновь отрабатываемым схемам обязательного тендера, да и губернатор через неделю после инаугурации на встрече с редакторами ведущих СМИ долго руку тряс, улыбался – щурился ленинской улыбкой (и откуда что берется?):
– Вы – лучшие. И это ваша заслуга настоящего профессионала.
Дежурные, но обнадеживающие слова. И вот на тебе, бабушка, Юрьев день! В том месте, где ночью приснился анус, зазудело, как от глистов. Редактор потер затылок. И вдруг почувствовал неописуемую слабость, нет, не слабость, расслабленность во всех частях рыхлого тела, расплывающегося последние пару лет от нервов и брошенного курения. Причем внутри, то есть в голове – а где у нас еще душа с нашим "я" пакостным находится? – было все спокойно. Заднепроходное отверстие в затылке сделало свое дело.
– Да пошли вы все! – вяло буркнул редактор.
Ветер свободы ворвался через главредовские ноздри в расслабленную грудь хилого интеллигента, по-комсомольски вписавшегося в постперестроечное пространство. И в душе еще не пожилого, но уже смертельно уставшего человека, когда-то хорошего журналиста, может, даже нераскрывшегося писателя, расцвел мак от этого чумового ветра свободы, и голова у главреда пошла кругом.
Он встал, распахнул окно.
Посмотрел в зачумленную городскую даль с высоты седьмого этажа и, как истый крепостной, пользуясь царской благостью на право передвижения единственный раз в году, сорвался с места.
– В общем, я пошел, – и направился к выходу из кабинета, прихватив по дороге худосочный, больше для вида, чем для бумаг, редакторский кожаный портфельчик, благородного темно-коричневого цвета на пошлом золотистом замочке.
– А как же?..
– Что? – главред обернулся от двери, встретился с волооким печальным взглядом ответсека. – А-а-а, – протянул понимающе, раскрыл редакторский портфель, достал из недр тетрадочку в черном коленкоровом переплете. – Держи. Это Пашки нашего пропавшего стишки. Полагаю, подойдут для случая, – и растворился за дверью кабинета, незаметно, насколько это было возможно при его габаритах и весе.
2
Ответсек прочитала на белой наклейке: "Александр Цвет. Поморские стансы". Сердце предательски защебетало.
"Ох, Паша, Паша! Нужна была тебе эта коза недоделанная? И что теперь? Где ты теперь?"
И ответсек открыла тетрадь наугад…
Я поведу тебя в неведомые страны,
Где стынут голубых озер экраны
Нетронутою гладью естества,
Где изумрудом светится листва…
Из глаз ответсека предательски выкатились и побежали по морщинам стареющего лица первые две слезы. Она хорошо, очень хорошо знала эти стихи. Наизусть, вот уже двадцать лет. Их Пашка-стервец посвятил ей на последнем курсе филфака. Тогда она была значительно стройнее, и была любовь. И многоопытный цыган Пашка творил с ней все, что хотел. И в приличных местах с приличными постелями типа квартир друзей и дач знакомых, и в неприличных, типа строек, детских площадок и общежитских чердаков. А потом… А потом был суп с котом.
Павлик с тем же юным задором, с которым начал скакать за и на ней, втрескался в кобылу, козу недоделанную, неизвестно откуда выплывшую – то ли к подруге покутить приехала из соседнего городка, то ли по случаю познакомилась с кем-то из Пашкиных малочисленных мужиков-однокурсников на улице и была приведена на очередную попойку. Так или иначе, Пашенька вскипел, вскобелел и взревел одновременно.
Через месяц они уже с этой новоявленной пустышкой снимали квартирку, жили, как говорят, в гражданском браке, а через полгода, к самому Пашкиному диплому, "расписались". Те, что были приглашены на свадьбу, наблюдали заметный округлый животик из-под облегающего платья невесты. Пашка лыбился, целовал прилюдно свою избранницу долго и взасос, так что "Горько!" орать народ уже опасался. И тут – паразит! – во всей своей нахальной красе выставился. И жена, видать, ему под стать: даже платье зауженное сшить не постеснялась. Впрочем, ответсек все это знала с чужих слов, поскольку естественным образом от Пашкиного хамского приглашения на свадьбу – "А что такого?" – отказалась наотрез, еще и пощечину ему влепила. Зря, конечно… Но ведь…
А потом, как водится, прошло время. И жизнь их снова свела. На этот раз – по профессии. Пашка-стервец служил журналистом в их чудной газетенке. Хорошим, надо заметить, журналистом. Да что там хорошим – лучшим. Главред в нем души не чаял. А она… А что она? Перемололо время прошлое – и все. У каждого своя жизнь. У него – семейная, жена, сын. У нее – житуха одинокой бабенки, перебивающейся от случая к случаю. Деток Господь не дал. В общем, ничего личного: работа, работа и еще раз работа…
Пашка, пользуясь особым расположением со стороны начальства и будучи натурой творческой, увлекающейся, периодически выпадал из рабочего процесса на три дня, а то и на неделю. Появлялся так же неожиданно, как пропадал: опухший от пьянства, смурной, растрепанный (будто не заходя домой – сразу же из подворотни или подвала), но обязательно с каким-нибудь исключительным, убийственным материалом.
– Как его жена терпит? – судачили редакционные сплетницы.
Однажды Пашка вовсе пропал: позвонил через неделю, сказал, что увольняется и пришлет по почте заявление. Еще какую-то лабуду нес, мол, встретил девушку своей мечты, с женой разводится, из города этого постылого валит.
А сегодня заявилась какая-то юная особа из неведомых краев (девушка Пашкиной мечты, не иначе) с вопросом: "Не появлялся ли?". Выслушав отрицательный ответ, оставила у главреда тетрадку с Пашкиными стишатами и упорхнула – навсегда.
Тетрадка подвернулась как нельзя кстати. Это, конечно, против правил, заливать рифмоплетством драгоценные газетные страницы. Но коль главред сказал: "Валяй", то почему нет? Его проблема. Тучи сгустились – лишний мазок тушью не помешает, если что. Тут главное – лови момент: редакторское кресло, вот оно, рядом, еще теплое.
И было утро. Настроение у теперь бывшего, как ему казалось, главреда ведущего регионального издания, начинающегося с традиционного ключевого слова "Правда…", а далее по принадлежности, – так вот настроение у относительно пожилого, сделавшего необратимый и заключительный шаг к полтиннику, мужика было отменное. И не только потому, что сны пакостные сегодня не снились и спал он, как положено, аки убиенный. Жена даже отметила:
– Сегодня ты практически не храпел.
Хотя лучше бы за собой следила: такие рулады выводит, мама не горюй! Однако скажи попробуй – обижается. Слабый пол, одно слово.
Потом спросила:
– Ты что, на работу сегодня не идешь?
Он вспомнил вчерашний день, блаженно растекся в улыбке:
– Не-а.
Жена даже напевать перестала от этого детского счастливого "Не-а", как у школьника, у которого отменили уроки. Подошла к широкой семейной постели, на которой на спине, раскинув руки, высунув из-под одеяла бочковое пузо, плыл в полудреме главред.
– Случилось что?
– Почему сразу "случилось"? Просто все в полном порядке. Газету вчера выпустили, сегодня выпуска нет. Могу я себе позволить…
– Конечно, можешь. Я тебе давно говорила: не обвалится там потолок без тебя.
– Точно, не обвалится, – подтвердил главред.
– Слава Богу, поумнел на старости лет, – и жена наклонилась к нему, чмокнула в нос и слегка потрепала пальчиками редкие седые лохмы. – Постригись сегодня, раз свободен.
– Обязательно, дорогая. Что бы я без тебя делал?! Твое воспитание, – в голосе редактора не было даже намека на иронию.
Супруга почувствовала неистребимое желание раздеться и нырнуть в постель к этому обрюзгшему с годами, ноющему и ворчащему, храпящему и сквернословящему, но такому родному, все понимающему, ВЗРАЩЕННОМУ ЕЮ МУЖЧИНЕ.
– Милый, – и она присела на кровать.
Главред почувствовал исходящие от жены флюиды.
От секса он никогда особо не отказывался. Но сегодня, в первый день свободы, ему не хотелось начинать с семейного разврата. И он сказал умно и правильно (опыт не пропьешь!):
– Может, ты тоже не пойдешь на работу, родная!
– Ах, милый! – вздохнула, возвращаясь на бренную землю, главный бухгалтер крупной фирмы и по совместительству жена главреда. – Должен же сегодня хоть кто-то из нас двоих исполнить долг трудовой.
Супруга поднялась с кровати. Главред вздохнул в ответ – впереди маячила новая счастливая свободная жизнь. Может, Рите позвонить по старой памяти?
Жена расслышала во вздохе сожаление и всхлипнула:
– Ничего, дорогой, вечером обязательно наверстаем. Ты только получше отдохни. В холодильнике, кстати, сметанка свежая, – и она игриво, как умеют это только дамы к пятидесяти, подмигнула супругу. – Как же я тебя люблю!
Главред послал жене воздушный поцелуй из подушек и простыней, натянул одеяло до подбородка, прикрыл глаза. Наконец-то от порога прокричала жена:
– До встречи, милый!