– Стали мы жить втроем. Хорошо, дружно. Отец с Катей друг на друга не нарадуются. Я крепнуть стал, здоровье наладилось. Только кто-то позавидовал или мать все же сглазила, но случился у отца второй инфаркт – и он из него не выкарабкался. Мне как раз восемнадцать стукнуло. Призвали в армию. Катя провожала грустная такая. Как сейчас помню, прижалась ко мне: "Возвращайся поскорее, сыночка. Одна я совсем". У меня сердце так и захолонуло: жалко ее до слез, и родная она такая стала в ту минуту. Короче, как мать. Помню, подумал тогда: "Вернусь, все для нее сделаю…" А ее через полгода не стало. Какие-то отморозки по весне, когда она домой с работы возвращалась, сумочку из рук вырвали, а саму оттолкнули. Она как-то неловко упала виском о бровку. И не стало моей тети Кати. Мне соседи в армию написали. Командиры отпускать не хотели: "Кто она тебе?" Потом, правда, замполит вмешался. Приехал я уже к Кате на могилку. Поправил крест деревянный, пообещал после армии памятник справить – и обратно на службу. Да неудачно. Послали нас как-то на стройку на объект для семей офицерского состава. Там мне крюком крановым по башке и прилетело. Раскроило крепко. Вставили пластинку и комиссовали. Вот пощупай, – он наклонил голову. Я ткнул пальцем, чтобы не обижать. – Чувствуешь? Вот так. Вернулся, значит, в одинокую квартиру. Пошел автослесарем по армейской специальности. Кате памятник справил, как обещал, оградку. А на душе все кошки скребут. И вот как-то раз возвращаюсь с работы, подходит ко мне синюха. Вид, как положено, замызганный, вокзальный: "Не поможешь рублем на хлебушек?" Как сказала, я ее сразу и признал. Приволок домой, отмыл, в оставшееся от Кати одел. Наутро она отошла, поняла все, на колени бухнулась, прощения стала просить. Она к тому времени и правда на вокзале да в подвалах жила, потому как и вещи все, и квартиру нашу трехкомнатную прокурорскую пропить умудрилась. Проплакали мы с ней на пару весь день. Согласилась она лечь на лечение. Закодировалась. На макаронку устроилась. Началась более-менее сносная жизнь. Жили без скандалов, истерик. За могилами отца и Кати вместе ухаживали. Характер, правда, у матери стал угрюмый, скрытный. Но это, говорят, у большинства бывших случается. Но не привилась хорошая жизнь к ней. Года три назад сорвалась. И покатило по новой. А потом и я к ней присоединился. С бабами у меня как-то все не клеится, все один. Да и башка все чаще болит. Недавно ходил в поликлинику, опухоль нашли. Дали направление в онкологию. Чувствую, недолго мне еще лямку тянуть. С кем мать останется? Кому она такая нужна? А с другой стороны, и слава богу, что от меня приплода не будет: должно же проклятие на ком-то кончится. Как иначе! Без проклятия здесь не обошлось. Кто-то из материных предков подкузьмил. Знать – бы кто. Да только теперь это ни к чему. Мать как-то по пьянке взвыла, что ее мать нагуляла от вертухая в Гулаге. Вот и получилась несуразица. Кто его знает? Мать сейчас всякую фигню сочинит, дорого не возьмет. Она уже давно в другом мире обитает. А ты вот, братан, смотрю образованный. Стишки, небось, сочиняешь. Рассказал бы мою историю, глядишь, и кому-то урок будет. Ну, че, расскажешь?
– Расскажу, – сболтнул я, лишь бы только прекратить этот тяжелый ночной разговор.
– Смотри, ты слово дал. Приду оттуда, проверю, – и подмигнул мне. Протянул руку на прощанье. – Прощай, – и отвернулся, будто и не было разговора.
Знать бы тогда – не бери на себя чужого. Не обещай невыполнимого.
Протаскал я эту историю незримым скарбом за плечами и не понял, как прожил на свой лад. Теперь вот рассказываю чужую, как свою. Прости, братан, через тридцать лет.
Ну что, легче тебе там стало?
7
Лето, ах, лето!
Лето красное, звонче пой!..
Ах, как пелось мне на излете мая в том звонком таксопарке! От струй воды, от хруста бумажек с ленинским абрисом.
Местный сторож сидел на турникете и шлагбауме, гонял чаи и пропускал машины по путевкам. Мой пост был внутри. Располагался я в доминошной, где днем механики забивали "козла" и перекусывали. Ночью – тишь да благодать. В чем заключался глубинный смысл моего присутствия в таксопарке – одному Богу известно. Путевки и выручка курсировали мимо меня. А что касается бензина и запчастей, так, кто знает, кроме начальства, которое присутствовало постоянно (будь то начальник смены или диспетчера), что сливала, что тырила веселая шоферня. Иногда среди ночи прикатывал сам директор, собирал коллективчик у гаражей и тер с мужиками какие-то терки, по-итальянски живописно размахивая руками. Мат звучал громко.
Я как-то спросил отраслевого сторожа:
– Нагоняй дает?
– Не, премию делит. Мужики довольны.
На самом деле мужики были всегда недовольны, но в меру. Начальник знал, что берут они не по счетчику, установленному в каждой желтой "Волге" с шашечками на боках, а по тарифу, крутящемуся в голове шофера и пассажира. Особенно это касалось ночных поездок. Фраза "двойной тариф" была введена задолго до шокового перехода в состояние рынка. Родоначальниками и носителями ее можно справедливо считать советских таксистов. Рынок всего лишь де факто отменил ставший давно не нужным счетчик.
В свою очередь водилы знали, что директор зажимает премию, деля ее среди конторских.
Истина была посредине, когда, как известно, молчание – золото. Причем двустороннее.
Первая моя ночь на новом посту прошла тускло и неинтересно. Попытка слоняться по таксопарку закончилась крепким подзатыльником: "Чего шляешься-высматриваешь? На шлагбауме проверяй".
На следующую ночь был умнее. Затарился пивом – пять бутылок. Угостил таксопарковского сторожа. Сидели на проходной, пили пивко под воблу астраханскую – угощенье соседа по комнате в общаге. Старик размяк, подобрел.
– Ты чего без дела слоняешься?
– А чем заняться?
– Пойдем, покажу, – хитро подмигнул и поманил за собой.
Вошли в доминошную. Старик открыл большой двустворчатый шкаф в углу. Внутри обнаружились… Далее по списку: сапоги высокие сорок первого размера – одна пара, плащ брезентовый длинный с капюшоном пятидесятого размера второго роста – одна штука, шланг резиновый двадцать пять метров – один, ветошь – много.
– Вот, – гордо повел сторож рукой в сторону богатства.
– И что?
– Лопух! Это обмундирование и инструмент для мытья машин. Мойка у нас вечно не работает. Так бабки от вашего ведомства приспособились машины по ночам мыть. Такса – рупь. И шоферы довольны, и бабкам прибавка к зарплате да пенсии. Правда, толку от старых чуть. Три машины вымоют за ночь и уже упер… лись. Да и дежурят чуть не раз в четыре ночи. А ты вон какой шустрый – через ночь скачешь. И деньги, небось, нужны.
– Ну, спасибо, дед, спасибо, родной.
– Долг платежом красен, – поднял вверх указательный палец дед. – С тебя трешка с ночи. Да, а когда мой напарник дежурить будет, – рупь. Но токо не ему, а мне. Сговорились?
– Не вопрос. Но тогда, дед, ты меня ночью за турникет будешь выпускать на проминаж. И ни гу-гу.
– На бл…ки, что ли?
– Да хоть бы и так.
– Ладно. Это дело хорошее, молодое. Если вдруг менты с проверкой наедут, скажу, что ты в срал…ике животом маешься. Они все равно дольше пяти минут тут крутиться не станут.
– Ну, ты просто золотой дед.
– Зря, что ли, в разведке служил, – буркнул дед.
"А по стилю, так больше на интендантские части похоже", – подумал про себя, но вслух не сказал. К чему подначивать хорошего человека?
И началась песня…
Как только в полном облачении с подключенным к крану шлангом я появился в районе мертвой мойки, возле меня скрипнули тормоза.
Из машины выпрыгнул крепкий седовласый мужичок с пышными усами и в клетчатой рубашке с закатанными рукавами.
– Моем?
– Моем.
– Рупь?
– Так точно.
– Первый раз?
– И это правда.
– Тогда даю инструктаж с обучением и ничего не плачу. Идет?
И мужичок, указывая куда и сколько поливать, стал ловко орудовать ветошью, вытирая подтеки и трудно доступные места. Через десять минут машина блестела от стекол и зеркал до ободов и подкрылок, в салоне чернели чистотой вымытые коврики.
– Такие вот дела. Никаких сложностей. Да и к тому же лето, сухо. Смыл пыль – и готово. Ну, бывай, с богом! – благословил на ударный труд и отчалил.
В первую ночь с непривычки я вымыл десять машин. Отдал трешку старому разведчику и не остался внакладе. Со второй ночи я уже не засиживался, работать начал сразу и слаженно. Итог – двадцатка минус три старому. Дело наладилось. На пятое дежурство я чувствовал себя по сути миллионером, был уважаем и узнаваем королями таксопарка – шоферами.
– Привет, кореш! Моем?
– Как всегда.
И тут появилась она. Подъехала, лихо тормознула и выплыла из машины. Джинсы в обтяжечку. Бедра, упругая попка! Шатенка с короткой стрижкой а-ля парижанка. И глаза, раскосые, зеленоватые. И губы, сладкие пухлые. Рубашка в клетку – мода шоферская – поверх маечки завязана на узелок под высокой грудью, обнаженной почти до самых сосков с ясной глубокой возбуждающей ложбинкой… Голова "побежала".
– Э-эй? Паренек? Машинку мыть хоть будем?
– Сейчас, сейчас, – засуетился, руки предательски задрожали. Не столько мыл машину, сколько обливал себя.
Протянула рупь. Закачал головой, мол, не надо.
– Ну, как знаешь, энтузиаст, – засмеялась. Села за руль, опустила стекло. – Студент? Подрабатываешь?
Опять кивнул.
– Да ты говори, не стесняйся.
– С чего это?
– О, и голос приятный. Когда пост сдаешь, студент?
– В шесть.