* * *
Ну и, наверное, вам хочется узнать, а при чем же здесь я? Каким образом меня приплели к этому делу?
Все очень просто. Рано или поздно наступает такой момент… Ты его чувствуешь. Он настолько реален и ощутим, что его невозможно ни с чем перепутать. Тут уж выбор за тобой – по какой дорожке ты пойдешь.
Когда из пятерых остался один Маханя, я снова бросился к дядьке. Точнее, к его дембельскому альбому.
Я перелистывал страницы, снова и снова читал: "Кто не был – тот будет, кто был – не забудет…". Я смотрел в его лицо на фотографиях и умолял: "Пожалуйста, остановись. Больше не надо. Ты все уже сделал. Сделал, как надо, и я, твой любимый племяш, прошу тебя – не надо больше!".
Потому что, знаете… Рано или поздно приходит такой момент.
Когда надо ЗАКРЫТЬ дембельский альбом.
* * *
В то утро я проснулся с ощущением того, что я все могу. Абсолютно все. У меня был прекрасный аппетит, я попросил за завтраком добавки, потом собрал портфель и отправился в школу.
Но только в школу я не пошел. Я пошел к гаражам. Там, убедившись, что меня никто не увидит, я достал из портфеля дядькину тельняшку и надел ее. Тельняшка была велика, но под рубашкой это было не видно. Затем я распахнул пиджак школьной формы и достал из портфеля кое-что еще. И надел это на себя.
Портфель и мешок со сменной обувью я засунул между гаражами. Я знал, что там их никто не найдет.
А затем – я просто отправился гулять по городу. Я искал Маханю.
Потому что, знаете ли, рано или поздно наступает такой момент, когда надо закрыть дембельский альбом.
И взяться за ремень.
* * *
Маханю я нашел рядом с пивной. Он покуривал на улице, ожидая каких-нибудь приятелей, которые угостили бы его пивом.
Я подошел и встал напротив.
Надо отдать ему должное – он не испугался. Он все так же лениво покуривал.
Мы молчали. Я и он. Молчали и сверлили друг друга глазами, ожидая, кто же заговорит первый.
Первым заговорил он.
– Ну что, щенок? Чего ты вылупился? Что, мало я тебя учил уважать старших?
А я молчал.
– Пошел отсюда, – сказал Маханя.
А я молчал.
Тогда он стал озираться, но вокруг было слишком много народу, и завязывать драку не имело смысла.
– Пошел вон! – повторил Маханя и двинулся на меня.
Но, знаете, я не боялся.
– Там, за пивной, есть пустырь. Может, поговорим там? – спросил я.
Маханя сплюнул сквозь зубы и обернулся.
– Ссышь? – спросил я.
Если вы думаете, что Маханя стал рвать на груди рубашку и кричать: "Я?! Ссу?!", то вы плохо знаете таких парней.
Нет, он просто улыбнулся, сунул руку за спину (я понял, что он проверил нож) и мотнул головой. Слова были не нужны.
Мы вышли на пустырь, заросший полынью и крапивой. Маханя внимательно огляделся, словно пытаясь найти хитроумную засаду, устроенную мной. Но кого я мог привести? Отца? Ерунда. Я был один.
И тут я начал говорить.
– Ты говорил, что таких, как я, надо учить. Наверное, ты прав. Таких, как я, можно бить, можно рвать у них тетрадки, можно даже мочиться им в лицо… Все можно, кроме одного. Никогда нельзя забывать, что за это придется ответить. И, если ты этому еще не научился, я тебя поучу. Теперь моя очередь.
Маханя оскалился и снова сплюнул. Он сунул руку за спину и достал нож.
– Попишу, щенок! – начал он свою привычную песню.
Но я не боялся. Я расстегнул школьный пиджак.
Я видел это всего один раз; у дядьки получалось ловко, а у меня? Я не знал наверняка, но чувствовал, что и у меня получится. Недаром мать сказала, что я так на него похож.
Я заложил большие пальцы за бляху и ощутил подушечками, как хорошо заточены стороны. Я улыбался.
Затем я втянул живот, и металлическая петля вышла из-за крючка. Левой рукой я осторожно сжал бляху и потянул ремень на себя. Потом – поднял бляху на уровень груди и ребром ладони ударил по свободному концу ремня. Я сам удивился, как он послушно обмотал мое запястье и лег в руку.
Наверное, можно было бы сказать, что Маханя испугался… Только это будет неправдой. Он не испугался. Я-то знал, что он – из той же породы, что и дядька.
Но все же… Между ними была большая разница. Парни вроде Махани хорошо знают, что такие, как дядька, никогда не бьют первыми. Они это чувствуют. И думают, что на их стороне – преимущество.
Все это я прочел у Махани в глазах. Это было даже в его походке – легкой, играющей, когда он двинулся на меня, рассекая сгустившийся воздух ножом.
А вот в этом он ошибался. Я ударил первым.
* * *
Бляха просвистела, и Маханя не успел увернуться. Блеск начищенной бляхи на мгновение озарил его низкий лоб, и в следующее мгновение из рассеченной кожи хлынула кровь, заливая ему глаза.
Но Маханя не покачнулся: он зажал рану левой рукой, и ринулся вперед. Я быстро крутил запястьем, угрожая новым ударом, но в последний момент резко отошел в сторону и, послав локоть вперед, обрушил бляху на его голову. Как в замедленном кино я увидел, что заточенный край бляхи бьет его прямо в висок – туда, где у него пульсировала вздувшаяся синяя жилка – и разрезая кожу, движется к уху. На землю упала отрубленная мочка.
Тогда Маханя дернулся. Сжался. Но не сдался. Ладонью он по-прежнему зажимал лоб, а предплечье прижал к виску. Вид у него был такой, словно он хочет понюхать свою подмышку, и это показалось мне смешным. Легко танцуя на пружинящих ногах, я снова отступил назад – ровно на длину ремня. И ударил еще раз – прямо в предплечье той руки, что закрывала голову.
Я услышал тихий треск. И тогда Маханя впервые закричал. Просто закричал: от боли и от злобы.
– А-а-а-а-а! – орал он.
И я тоже заорал.
Я бил и бил; бляха точно находила место, которое я намечал взглядом. Я ударил его по правой руке, по тыльной стороне ладони, но он не выронил нож, а только перевернул руку. Я, не останавливая полета тяжелой бляхи, еще раз крутанул запястьем и снова нанес удар – по пальцам Махани.
Половина указательного упала в пыль, а средний повис на лоскуте кожи. Он снова заорал, и я увидел, что ладонь его стала разжиматься. Он выронил нож, и был уже не опасен.
Теперь я целился только в голову. И бил его – даже когда он лежал, дергаясь на земле. Я срезал ему кончик носа, выбил глаз и потом заколачивал латунную бляху весом в два стаканчика мороженого прямо в его вонючий рот. Гнилые зубы крошились легко, и кровь, выступавшая из обрывков губ, смывала черные прокуренные осколки.
Я не знаю, сколько времени это продолжалось. Одно знаю точно – пока прибежавшие из пивной мужики не оттащили меня от тела. Не от Махани – от тела. Хотя – благодаря дядькиной бляхе и моей сноровке – это и телом-то назвать было нельзя. Скорее – фарш для котлет.
Котлет, которые я не так уж часто и видел в то время. Не чаще, чем сосиски.
* * *
Ну да, я убил Маханю. Ну и что с того? Вы что, думаете, что я жалею об этом?
Знаете, я скажу вам одну вещь. На самом деле – Бога нет. Ничего нет. Есть только ТЫ и ТВОЕ. Этого ТВОЕГО не так уж и много; так устроена жизнь, что у каждого из нас есть не так уж и много.
Но это ерунда. Штука не в том, что не так уж и много; штука в том, что никому нельзя это отдавать. Надо просто однажды сказать себе: "Это – МОЯ жизнь, это – МОЙ мир, это – МОЯ мать, это – МОЙ отец, это – МОЙ дядька, и это – МОЯ рожа. И я никому не позволю в нее ссать".
А если такое случилось, то надо найти в себе силы ЗАКРЫТЬ дембельский альбом.
И – взяться за ремень.
Вы думаете по-другому? Пожалуйста. Просто – не трогайте МОЕ, и расстанемся друзьями.