* * *
Мои дела в боксе как-то очень быстро пошли в гору. Мне потребовался всего лишь год, чтобы научиться не бояться соперника: не закрывать глаза в момент атаки, не убегать в дальний угол ринга во время защиты, а больше всего – не жалеть чужое лицо, уж коли я не жалел свое. И, когда я раскрепостился, техника как-то быстро подтянулась сама собой. Освободившись от ненужных, но неизбежных поначалу страхов, я стал видеть рисунок боя, замысел противника, начал строить свою стратегию и овладевать тактикой.
Близился чемпионат Москвы среди общества "Буревестник". Мне тогда только исполнилось пятнадцать.
Карепов вызвал меня в тренерскую комнату и, прихлебывая чай с малиной из тонкостенного стакана в мельхиоровом подстаканнике, в каких разносят чай в поездах дальнего следования, сказал:
– Ну что, Саша? От нас нужно двоих. Первым пойдет Дима Павлов – это без вопросов. Готов быть вторым номером? Потянешь?
Я неуверенно пожал плечами.
– Господи ты Бога душу, мать твою любил… – привычной малопонятной скороговоркой выпалил Карепов. – Я ж тебя нормально спросил. Потянешь?
– Да, – уже твердо ответил я.
– Ну и давай… Готовься. Отработай три спарринга вторым номером: мне кажется, защита у тебя хромает. Увлекаешься очень. Работай с Ромой Шароновым, Павлов пусть грушу околачивает. Он у меня до субботы – на вес золота. Усек?
– Да, Виталий Иванович.
– Вперед, – он отхлебнул еще глоток. – Не стой, как засватанный, иди работай.
В субботу состоялся чемпионат. Он проходил в зале "Молния" – там, где по четвергам был "открытый ринг", и все желающие могли свободно боксировать.
Помню, вокруг ринга стояли низенькие гимнастические скамейки, и мать сидела в первом ряду. Я очень злился, что она надела юбку: юбка задралась, и видны были ее голые ноги почти до середины бедер. Тогда она мне казалась очень старой, и эти голые ноги выглядели легкомысленно.
Чемпионат проходил в один день: пары бойцов быстро сменяли друг друга. Всего нас было шестнадцать. Начали сразу с одной восьмой финала. Восемь пар – восемь победителей. Затем четыре пары побились в четвертьфинале, а потом четверо сильнейших сошлись в полуфинале. Предстояли два полуфинальных боя, и – заключительный, финальный. Итого – пятнадцать боев. Учитывая возраст участников, длительность раунда сократили до двух минут.
Бои проходили один за другим, практически без пауз. Конвейер мальчишеского бокса. Зрители – все свои. Только родственники и друзья. Помню, была даже одна бабушка в белом пуховом платке и очках с толстыми выпуклыми стеклами, отчего ее глаза казались огромными, как у рыбы в аквариуме. Мне не повезло: она болела за щуплого узкогрудого парнишку, которого я побил в одной восьмой, и бабушка, размахивая сухими руками, кричала на меня: "Хулиган!", словно дело происходило в подворотне, а я отбирал у парня часы.
Четвертьфинал я тоже прошел без потерь и даже не устал. После боя я занял место на стуле рядом с Кареповым, он помог мне снять перчатки и сказал:
– Не повезло, Санек! В полуфинале тебе достанется Бедя. А в финале, наверное, он выйдет на Димку. Эх! Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! Не видать нам золота! Димкино серебро да твоя бронза – вот и все фантики, а конфетки будут у Нельсона.
"Бедей" мы звали Славу Бедерака – мощного парня с длинными руками и сокрушительными хуками. Нельсоном почему-то дразнили его тренера, хотя с глазами у него все было в порядке.
Ходила даже такая поговорка: "Лучше попасть под электричку, чем под кулаки Беди". Наверное, в каждом дворе есть такая поговорка, но в нашей секции с электричкой сравнивали именно его.
И я боялся. Боялся, что Бедя побьет меня прямо на глазах у матери. С тем, что он побьет меня, я почти смирился, но ужасно не хотелось, чтобы мать видела это.
На ринге работала последняя четвертьфинальная пара, и первым полуфинальным боем был мой.
Карепов заставил меня перемотать бинты на руках, помог зашнуровать перчатки, взял маленький стульчик, полотенце и приготовился секундировать. По нашей бедности тренер был тренером, секундантом и катмэном в одном лице. Конечно, и Димка мог помочь, но его бой был следующим.
Карепов положил руку мне на плечо: как тогда, два года назад, на пороге боксерского зала.
– Не ссыте, Маша! Я – Дубровскый! – с наигранной веселостью сказал он. – Не бойся его! Уходи под правую кнаружи, сближайся, прижимай к канатам и долби: "Голова – печень, голова – печень!". И не отпускай! Не отпускай! На дистанции он – король! Сближайся под атаку. Займи сразу центр ринга и дави его, как таракана паршивого, в угол!
Он был хороший мужик, Виталий Иванович. Он все говорил правильно: руки у Беди были длиннее моих сантиметров на десять, и на дальней дистанции мне ничего не светило. Однако легко сказать: "Уходи под правую…". Может, до правой-то дело и не дойдет? Он меня замучает своим яростным джебом, ослепит, лишит ориентации и раскроет. А вот уж тогда, когда я дрогну, его правая сама найдет мой подбородок. И даже если я успею среагировать и подставлю руки, чуть опустив правую перчатку, тут его длинный левый хук хлестнет в мой правый незащищенный висок. И – счет!
Рефери начнет выкидывать пальцы, как второгодник в школе для дефективных, едва научившийся считать до десяти.
Злости мне недоставало. А у Беди ее было в избытке. Наверное, поэтому в перестроечные времена он подался в бандиты и погиб в какой-то разборке. Но все это было потом.
А сейчас – нас пригласили на ринг.
Бедя едва окинул меня взглядом. Наметил цели. Мысленно нарисовал мишень, и я почувствовал "яблочко" на своем лице.
– Не дрейфь, Санек! Москва не сразу сгорела! – подбодрил меня Карепов.
А вы знаете, он не воспитал ни одного путного чемпиона. Зато он помог сотням подстреленных мальчишек "что-то из себя сделать". И, наверное, это все-таки ценнее. И, конечно, он заслужил встречу с каменными истуканами острова Пасхи. Вот только не знаю, встретился ли.
Но тогда я этого еще не понимал. И вообще, я видел только Бедю. Он был единственный из всех бойцов, у которого уже в то время росли волосы на груди.
Бедя боксировал в полуоткрытой стойке: правую он тесно прижимал к подбородку, а левая обманчиво расслабленно висела вдоль туловища.
Но едва мы сблизились, как я сразу почувствовал на себе эту обманчивую расслабленность. Все так и произошло. Бедя все время тревожил меня своими джебами, близко не подпускал и постоянно держал правую заряженной, как катапульта.
Пока удары были несильные. Он ощупывал меня лениво и почти ласково, как месят поднявшееся тесто. Я блокировал удары предплечьями, уклонялся, следил за его ногами и все время помнил, что от такого длиннорукого, как Бедя, нельзя отходить по прямой. Просто нельзя: прижмет к канатам и раскроет, как книгу. И что-нибудь там впишет, но уж никак не золотыми буквами.
В конце первого раунда я все-таки пропустил один прямой справа. Удар пришелся в скулу. Он меня потряс. Попади Бедя точнее, и можно было бы открывать счет.
Увидев успех, он бросился на меня, как волк, почуявший кровь. Я маневрировал, и подоспевший вовремя гонг разрядил обстановку.
Я вернулся в свой угол, и Карепов принялся обмахивать меня полотенцем, давая "подышать".
– Все нормально! – говорил он. – Двигаешься хорошо! Еще бы удар! Жесткий удар! А лучше серию – одним ударом его не проймешь. Но – короткую. Раз, два, три – назад! Раз, два, три – назад! Понимаешь?
Я кивнул.
– Ну так давай! Иди стреляй. Зря я тебе, что ли, подковы в перчатки зашивал? – у него была такая привычка – подбадривать мальчишек незатейливыми шутками.
Второй раунд начался с ураганной атаки Беди. Он бил на выбор. Прижал меня к канатам и делал, что хотел. Я почувствовал, что плыву, и уже ждал спасительного счета, но рефери не торопился. Рефери был старым другом Карепова, а Карепов считал, что я пока в порядке, и не стоит портить дело обидным нокдауном.
Мне удалось поднырнуть под правую Беди, и, оттолкнув его обеими руками, я снова вырвался на простор ринга. Ушел от гибельных канатов.
Но далеко уйти не удалось. Бедя настиг меня и снова стал теснить в угол. И вот тут, когда голова моя распухла и совсем перестала соображать; когда я сдуру задрал руки, закрывая перчатками голову, Бедя достал меня по печени. Хорошо достал.
Если кто не знает, то это – самый болезненный удар в боксе. Мне что-то объясняли про капсулу печени и про то, что при акцентированном ударе то ли из нее выходит кровь, то ли, наоборот, затекает, но смысл один – это очень больно.
Я согнулся, как перочинный нож, но на колено не опустился. Бедя имел полное право меня добить, и, если бы не рефери, непонятно каким чудом выросший между нами, так бы оно и случилось.
Он открыл счет и, кося глазами по сторонам, чтобы никто не видел, шептал мне:
– Держись, парень! Время! На счет "восемь" вставай! Сейчас уже гонг!
Я глубоко дышал и попрыгал на пятках: обычно это помогает при ударе ниже пояса, но, наверное, и по печени – тоже. Мне стало полегче. На счет "восемь" я с трудом разогнулся и поднял перчатки, показывая, что я в полном порядке. Свеж, как огурчик. Могу побить Бедю и после этого разгрузить пару вагонов с цементом. А потом влегкую пробежать десять километров. А потом – уж до кучи – повторить двенадцать подвигов Геракла. Разумеется, до того, как я выиграю Олимпийские Игры, нокаутировав Мохаммеда Али. Но – после того, как слетаю в космос.
А вот космос был близко. Бедя дрожал, как токарный станок на полных оборотах, и рвался в бой. Выражение его лица сулило мне по меньшей мере небо в алмазах. И – в случае особого везения – упоительное в прямом смысле этого слова питание через трубочку в течение ближайшего месяца, пока не срастется челюсть.