- Далеко собрался?
- В аэропорт.
Задает еще вопрос:
- Встречаешь или улетаешь?
- Улетаю.
- Значит, богатый. А у меня шекель: ни выпить, ни взлететь.
Усматривает в собеседнике внимательного слушателя, делится сожалениями:
- Сидели в горнице у бабки Аксиньи. Пили. Она подносила. Набуровились до самого нельзя! Проспался - хрен шершавый! - вокруг апельсины с лимонами. В кармане документ: исключительное право на продажу динозавра. Из мерзлых якутских глубин… Как перебрался, не помню. Откуда документ, не знаю.
- Хочется теперь назад?
- Чего это - назад… Корешей бы сюда, бабку Аксинью, динозавра на продажу: такое у меня мечтание.
Разглядывает со вниманием собеседника, говорит, примериваясь:
- Вроде старый, а еще еврей…
"Деточка, - упрашивала бабушка Хая, - не ругай глухого. Того не стоит". Финкель не ругает. Ему подай только повод, и он в размышлениях: остаться евреем среди неевреев - дело нехитрое, всяк припомнит со стороны, но как сохраниться евреем среди евреев?
Оставляет вопрос на додумывание, прикидывая в вечных своих изысканиях: "Аксинья - не просто бабка, но вещая знахарка, ворожея-шептунья, способная смыть порчу наговорной водицей, присушить-оморочить. Заговаривает от блудной страсти, от остуды мужа к жене, винного запойства, затворенной женской утробы, от потопления в реках, половодьях, зыбучих болотах, а также от баллистической ракеты с ядерной боеголовкой. Такая всё сумеет, без особого труда: свести луну с неба для домашней надобности, переманить огурцы с чужого огорода на свой, яблоки из соседского сада, жену с мужней постели. Даже перенести через таможни с динозавром в кармане".
Теперь всё понятно.
Автобус отходит от остановки. Мужичок на скамейке вздыхает вослед:
- Матери бы послать… Долларов пять. Душа болит за мать.
А из приемника доносится голосом радиослушателя, который выговаривает сокровенное: "Вера - это бензин нашей души…"
6
"…мир полон мифами, легендами, фантастическими сказаниями, несопоставимыми с житейским пространством, а значит, полон чудесами, вознесенными над нашим пониманием, тайнами глубин запредельных - стоит приглядеться, прислушаться, заглянуть в те укрытия, где они укрываются от неверия и насмешек…"
Первым автобусом до городской станции.
Вторым - в аэропорт, через горы-долину.
Когда ты в автобусе, покойном, вместительном, на легком ходу, кажется, что никуда не спешишь. Торопятся те, которые тебя обгоняют, но что им доступно на скорости? Асфальт под колесами и малые пространства по сторонам. Ты же вознесся высоко на своем сидении, возле широкого окна, видишь дальше и больше этих, шустрящих понизу.
Финкель располагается спиной к движению, темные очки прикрывают глаза - рассматривать без помех лица попутчиков, не тыкаться взглядом в затылки, одинаково неприступные. "Слушайте все! - возглашает ликующий старик, страстен и кипуч. - Этому человеку многое еще интересно и кое-что доступно. Женщины проявляют к нему интерес, он проявляет к ним". Возражает его сожитель, уныл и занудлив: "Что ему доступно, что? Мужского естества на пятачок". - "Хоть на копейку - следует потратить". - "Только через мой труп!" - восклицает старик опечаленный, не надеясь на близкие удачи. "Не разбрасывайся нашим трупом. Он еще пригодится".
И вот женщина через пару рядов, собою не дурна, место около нее не занято. Ах, что за жеманница в кольцах-серьгах-ожерельях! Брови подведены, ресницы начернены, ноги с дерзким подъемом выставлены для обозрения, ногти в кровавом маникюре оцарапывают на расстоянии, благоухание ее духов в перламутровом, вероятно, окрасе утягивает туда, откуда нет и не будет возврата. Выслушивает по телефону нечто завлекательное, розовеет, польщенная, отчего приоткрываются пухлые, зацелованные губы, выказывая кончик языка, подрагивают округлые колени, вызывая у окружающих смутные поползновения.
"Охладись, Финкель. Это не для тебя". - "Ну почему же…" Встать, подсесть рядом: "Есть ли у вас друг?" Ответит: "У меня есть муж". - "Я спросил про друга". Задумается: "Нет… Друга нет". И тогда - головой в омут: "Милая моя, я не нахал. Но от будущего осталось - всего ничего, оттого и спешу". Откликнется напевно, завлекая по неизбывной привычке: "Старичок, ты чудо". Ответит: "От чуда слышу" - и засомневается, ибо подобное кем-то уже придумано, записано, издано, прочитано и не одобрено.
А дальше… Что дальше? Увлечь разговором, впечатлить намеками, поразить суждениями: "Господи, до чего неотвязчив!.." - Финкель не трогается с места:
- Был бы я помоложе, а она пониже… В нашем возрасте нельзя промахнуться и получить отказ. Это ускоряет угасание чувств.
Раз в месяц - а то и чаще - Финкель едет в аэропорт на собственные проводы, предвкушая и завидуя. Эскалаторы возносят его с этажа на этаж. Туда, где высокие окна. Плиточные надраенные полы. Внимательные охранники. Курить нельзя, с оружием тоже нельзя, остальное, должно быть, можно.
Выбирает на табло заманчивый рейс: Рим, Барселона, Пекин, Гонконг, Мумбаи…
Самолет взлетает и сразу пропадает в облаках.
Белесая муть за окном.
Дождевые струи по стеклу.
Ликующий старик набирает высоту, пробиваясь в синеющую бездонность; радуга красочным обещанием раскидывается на его пути, остальное довершит чудо. Он влетает под радугу, в неопробованное надземелье без границ-очертаний, высматривая с высоты места покоя и озарения, где нежаркого касания луч, нестойкого аромата слива в цвету, эхо от негромкого возгласа: "Я не горжусь, что выбрал для пребывания этот мир. Я ему рад".
Его кормят в самолете. Ублажают. Показывают кино. Завлекают беспошлинной косметикой. Ему улыбаются красотки в фирменных нарядах, облегающих женские прелести; штурман объявляет по бортовой сети ко всеобщему переполоху: "По просьбе пассажира Гур-Финкеля меняем направление полета…"
Неозначенный рейс, рейс по его желанию: внизу проплывают заснеженные Альпы, Пиренеи, Сьерра-Невада, величавые кучевые завалы, следующие за дуновением ветров, разъятые дали, разверстые глубины, - кинуться вниз с распростертыми руками, взмывая на батуте, воздушной туго натянутой простыне, перелетая с облака на облако, телом впечатываясь в собственную тень.
Глубина небес.
Широта обзора.
Миг - вместительный без меры за гранью воображения, выжатый до капли в немом потрясении; всякий день в поисках такого мига, из которых складываются прозрение, накопленные не по возрасту минуты бытия.
Вдоху не насытить легкие, их насыщает восторг. А опечаленный старик глядит вослед, запрокинув голову, грустит в меру, сожалеет и беспокоится:
- У каждого есть место, куда не следует направляться. Ничего путного из этого не выйдет. Забудь про Индонезию, Финкель. Про Китай позабудь, Таиланд с Бирмой. Полетишь - пропадешь. Где ты теперь, Финкель? Отчего запаздываешь?..