Феликс Кандель - День открытых обложек

ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ОБЛОЖЕКкнига моих книг

Сыновьям

Начнем, пожалуй, с предисловия.

С предисловия удобно начинать, разгоняясь и набирая скорость.

Отыскали малый народ в глубинах Океании, диковинный до изумления, который не накопил проклятий, бесчестий, срамословий,нужды не было.

Если уж очень приспичит, бежали стремглав в дальние леса, копали ямку поглубже, жаловались на самих себя за позывы к гневу, нестерпимость к ближнему. Заваливали ямку доверху, схоронив неприязнь под землей, утаптывали старательно и возвращались к своим,на том месте вырастали колючки, не пригодные к любованию, к потреблению в пищу крупным и мелким скотом.

Приплыли под парусом просветители с бусами, зеркальцами, прочей мишурой, обучили заодно непотребным выражениям, которые сами ложились на язык, сами с языка соскальзывали,и стал тот народ вымирать, обретая ловкость с коварством. Не от огненной воды, завезенной издали, не от вирусов-микробов, от единой порчи, выедавшей изнутри.

Такова она, сила слова!..

Подошел час, как прозвенел звонок, и начал раздавать свои книги. По три раздаю, по пять: хватит жалеть.

Наблюдения, которые копил про запас, тоже раздаю: подошел срокдругого не будет.

«...вот подобралась моя старость неведом мне час скорой смерти: если не теперь когда же постараюсь для дома своего?..»

На исходе лет понял неразумный сочинитель, что прошлое свое разобрал по крохам, разбрасывался родными ликами и сюжетами, легкомысленно раздаривая всем и каждому, пропустил через типографскую краску наблюдения, симпатии и привязанности. Хоть и старался в книгах не присутствовать,какая наивность

Время мое, я самони под переплетами, упрятанные до случая.

Так пусть это будет единая книга, книга моих книг, вобравшая предыдущие работы автора. Назовем ее днем открытых обложек, чтобы герои перемещались из романа в повесть и обратно,ведь это мой путь, в котором всё раскладывалось вперемежку, от испытанного до придуманного, под разными лишь заглавиями.

И не спрашивайте, почему автор убирает кавычки в выдержках из своих работ. Зачем тут кавычки, когда всё о себе и вокруг себя? Отринуть ихскинуть смирительную рубашку, выйти из темницы на простор, вернуться к самому себе, к прежним ощущениям с переживаниямисамая сласть!

Примечание, без которого не обойтись.

Книга этавне жанра.

Книга этаподобна памяти, в которой накоплены вразнобой наблюдения и ощущения, привязанности и отторжения, пережитое и содеянное.

Старание моерассказывать подлинные истории, которые кому-то покажутся вымышленными. Вымысел не отделить от реальности. Вымыселукрашение ее, а то и наоборот. Не провести грань между ними.

Загустеть бы, загустеть! Мыслью, чувством, намерением.

И не ищите последовательности в этом повествовании. Такое и с нами не часто бывает, разве что день с ночью сменяются неукоснительно, приобретения с потерями. Но жизнь не перестает быть жизнью, пока не оборвется, тоже вне видимой последовательности.

Доживёте до сопоставимых летсами поймете.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯСкорые печали

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Первым упомянем дядю Пуда

который лежал в брезентовом плаще на клеенчатом диване, в обнимку с ружьем (инвентарный номер С-327) и рыжими от старости сапогами упирался в плакат «Все в МОПР!» Склад огромный ящиков пропасть чего-то там сохнет трещит а дядя Пуд из каморки ни ногой: запрется на засов и всю ночь на диване лежит глаза на плакат лупит.

И не скучно ему вовсе а страшно. Когда страшноскучать некогда. Да и на ружье надежда слабая: может, выстрелит, а может не выстрелит, это уж как оно пожелает, и не стрелял дядя Пуд никогда, знает это дело приблизительно. А патроны он даже не берет, еще взорвутся неровен час эти патроны.

Стоит, конечно, добавить, что МОПРэто Международная организация помощи борцам революции, создана в 1922 году; автор в ту пору еще не родился, да и читатель, скорее всего, тоже. Можно, конечно, поинтересоваться, зачем навесили на ружье инвентарный номер,отвечаем на это. Порядки были суровые, подотчетные, поиски шпионов, уклонителей, идеологических диверсантов; виновных не выискивали, изживая по разнарядке,пугливый завскладом всего опасался.

Смотри!пригрозил дяде Пуду.Пуще глаза ружье береги. Нынче знаешь, что за ружье бывает?

И первым делом бирку навесил: С-327. Он бы и на патроны навесил да не влезает патрон с биркой в канал ствола.

А дядя Паша и тетя Шурасоседи дяди Пудапоели со сковородки картошку с салом запили чаем из блюдец вприкуску, взахлеб, парадно приоделись и пошли в театр: культпоход на пьесу великого пролетарского писателя «На дне». По дороге дядя Паша купил конверт без марки, послал донос на соседа, Лопатина Николая Васильевича.

Подписал: «Редавой тружиник».

Появление на светвсегда лотерея.

где родиться, у каких родителей, в каком окружении. Томиться в ожидании, выглядывая с высоты, вскрикивать порой: «Нет! Только не туда! Только не к тем!..»

Разве мы выбираем детей своих?

Дети выбирают нас.

Высмотреть отца на земле высмотреть маму, брата своего, с беспокойством следить за событиями: коллективизация, голод по стране, скудость проживания, кто станет заводить еще одного ребенка?

Решились, наконец. Они решились. Я родился! Рядом с Арбатской площадью! В первый, должно быть, раз. У тех, которых высматривал, а то бы нам не встретиться: мне с ними, им со мной.

Руки, тебя принимающие

Глаза, свету открытые

Плач первый

Первый глоток

Меня принесли из роддома на Никитский бульвар, где дом в кирпичную рыжину, девятая квартира под крышей и коридор, первый мой коридор, а будет их потом немало. В том доме поселятся и герои сочинителя,где им еще быть, как не возле него?

Стоял прежде швейцар у подъезда был лифт с зеркалами и плюшевым диванчиком высоченные потолки, широченные лестничные площадки, ковер с желтыми прутьями по ступенькам скамеечки на этажах для отдыха, узорчатость закругленных перил: знал хозяин, за что деньги брал.

Дворник в белом фартуке кланялся жильцам, по праздникам получая вознаграждение, но после великих перемен постояльцы исчезли. То ли сгинули без возврата, то ли затаились до подходящего момента, которого не дождаться.

Грядущее пробивалось с боями, навязывая свое. «Кто создал вечный капитал но труд чужой совсем не крал?» (Отгадка: Карл Маркс.) «Кто гений великий двадцатого века? Кто вместо раба сотворил человека?» (Отгадка: Владимир Ленин.)

Девятую квартиру перестроили, уплотнив до предела.

Народу намешалигрибами в лукошке.

В коридоре громоздились шкафы которым не нашлось места в комнатах, на шкафах санки лыжи велосипеды до потолка. В ванной провисали по стенам тазы с корытами. В туалете заплаканный бачок с подтеками, откуда с рёвом извергалась вода, нетерпеливые очереди по утрам.

На примусах грели воду, ставили ванночку на табуретки, купали в них ребятишек, завертывали в полотенца и уносили по комнатам. Подрастая, они забегали на кухню, в колготное многолюдье, где соседки обмакивали гусиное перо в блюдечко с растительным маслом, обмазывали сковородку, черпали половником тестокаждому доставался блин, пышный, пупырчатый, пахучий.

Из кухни был выход на черную лестницу по которой сносили ведро с мусором. Внизу двор-колодец глазастый от окон помойка с продувной подворотней, парни-громилы в неизбывной силе которых ожидало славное уголовное поприще. Недаром черный ход запирали на цепочку да на крюк а на парадном хилый замок копейкой отмыкали без труда.

Долгие годы тревожили воспоминания о той квартире, приметы коммунального бытия, немота истлевших обитателей, что жили и умирали в роскоши неведения, не догадываясь о скудости своего существования. Когда решился написать о нихс симпатией, возвышающей жалостью, всполошились, должно быть, ушедшие, доверились тому, кто катался по коридору на трехколесном велосипеде: «Шелопут, конечно, проказник, но упомянет, этот упомянет», затеснились, затолкались, лишь бы успел рассказать о них, и о них, в отведенном каждому времени и пространстве.