- Нет, только не это! - сказала она строго, как говорили Барбара Стэнвик и Анна Шеридан в старом черно-белом фильме в давно закрывшейся "Шехерезаде". "Да, в Алиссе несколько слоев, - соображал Оуэн, - в каждой женщине несколько женщин, штука лишь в том, какой из них пришелся по вкусу".
Морисси часто приглашали гостей - верный признак того, что они нуждаются в ком-то еще, чтобы переносить друг друга. Йен Морисси, журналист-иллюстратор, был на десять лет старше Алиссы. По мере того как рынок журналов для среднего класса скудел, он мрачнел и делался все брюзгливее. Годы подарили ему столько седых волос, сколько не должен еще иметь мужчина старше сорока лет, дрожащие пальцы, перепачканные чернилами и пожелтевшие от никотина. Ходил он сгорбившись, как человек с больной грудью, и ему не давала покоя мысль, что в то время как его собственный профессиональный мир, представленный ослепительными женщинами из незатейливых романтических историй со счастливым концом, вырождался в скандальное чтиво, а фотографы балансировали на грани порнографии, Оуэн с Эдом оседлали гребень технологической волны. Он называл их прохиндеями.
Оуэн пытался втолковать ему, что мир компьютеров меняется так быстро и непредсказуемо, что им приходится выдерживать жестокую конкуренцию с молодыми. Но Йен ничего не желал слушать. Он жил в убеждении, что воплощает традицию изящных искусств, грубо попираемую роковой музыкой, техническим прогрессом и насилием. Отрастив козлиную бородку, он казался неряшливым - человек за бортом жизни.
- Знаете, чего вы не можете уяснить? Все эти ваши хваленые машины - не для сверхчеловеков, а для недочеловеков.
- Но ведь это лишь средство для достижения цели! - Чувствуя на себе взгляд Алиссы, Оуэн решил не сдавать позиций. - Как и сотни других вещей - паровая машина, автомобиль, кинокамера…
- Да, эти вещи совершенно изменили темп нашей жизни. Он так ускорился, что мы и не живем вовсе.
- Что же мы делаем? - спросила Филлис.
Их было только двое, Оуэн и Филлис, на дружеском обеде у Морисси, в их доме номер 1730 в старой части поселка. В отличие от Маккензи, бывшими поначалу их соседями, Морисси остались верными центральной его части. Пока Оуэн бился над первым вариантом "Диджит-Айз", Йен решил перекрасить дом. Он горячо принялся за дело: соскребал со стен старую свинцовую краску, снова травил их морилкой. Протравка считается наиболее трудной и ответственной операцией. И она Йену не удалась. Пятна от морилки были темные, безобразные. Впечатление усугубляли низкие потолки, потрескавшиеся оштукатуренные стены, а также потерявшие товарный вид изделия народного ремесла - утки-манки, деревянные куклы с конечностями на шарнирах, жестяной флюгер: мужчина в высокой шляпе и женщина в чепчике - приобретенные в Коннектикуте, в придорожной лавке, когда Морисси, покинув Манхэттен, обживались в провинции. Весь дом их - даже освещенная разноцветными лампами и содержащаяся в идеальном порядке мастерская Йена - казался пыльным. Отсюда словно ушла душа, и потому все труднее и труднее становилось чете Маккензи отклонять приглашения Алиссы и Йена.
Дети Маккензи тоже не любили приходить в этот дом играть, хотя двое детей Морисси были того же возраста, что и Грегори с Айрис.
От трех бокалов вина и умных разговоров щеки у Филлис порозовели. Ее отстраненная красота, ее гордо поднятая над всем житейским, обыденным голова затмевали нервную прелесть Алиссы.
- Мы только реагируем, - быстро ответил Йен, - реагируем на проклятые машины. Мы сами как бы умираем, когда их выключают.
Обе пары привыкли к таким вечерам: дети наверху перед телевизором, за окнами затихает респектабельный квартал. Когда на Коммон-лайн сворачивает автомобиль, оконные стекла вспыхивают отраженным светом.
Филлис ничего не имела против Йена. Как и ее отец, он провел жизнь, корпя над двумерной задачей, и его мрачное пророческое настроение, пожалуй, напоминало ей ужасную говорильню, царившую среди преподавателей Кембриджа. Чувствуя это, Йен подыграл ей:
- А вы сознаете, - спросил он, обращаясь также к Оуэну и Алиссе, - что совсем недавно, во времена наших дедов, люди любого положения играли на музыкальных инструментах, пели в хоре, могли рисовать? Делать этюды на природе, хотя бы акварелью. Большинство путешественников во времена королевы Виктории умели рисовать и почти все писатели тоже, не только Теккерей. А теперь даже профессиональные художники разучились рисовать. Абстрактная живопись - это издевательство над искусством. В наши дни вместо палитры у каждого второго - фотоаппарат "брауни". Даже не "брауни", эти недостаточно автоматичны и требуют умелого обращения.
Тирада мужа заставила сидевшую на застеленном тамбурными шалями диване Алиссу нетерпеливо задвигаться.
- Помню, как папа, - начала она, неуверенно переводя водянистые глаза с одного на другого, - брал на прогулки свой старенький "кодак" со сломанным треугольным видоискателем и снимал нас с братом. Снимки получались хорошие, четкие. Я любила фотографироваться. Карточки он хранил в коробках от конфет, и когда снимал крышку, оттуда доносился запах шоколада.
- Вот видишь, - подхватил Йен, - твой отец не получил особого образования, зато овладел своими инструментами. Теперь люди разучились работать руками. Все за них делают специалисты за двадцать пять долларов в час, причем делают отвратительно. У так называемой технологической революции есть лишь одна положительная сторона: дети среднеобеспеченных родителей осваивают различные специальности - плотницкое дело, слесарное. Это их форма бунта против безруких родителей в белых воротничках.
Оуэн знал: слова Йена говорят о его затруднениях с получением заказов на броские, отмеченные искрой Божьей иллюстрации. Многие его рисунки из тех, что в свое время печатались в "Пост", "Коллерс" и "Редбук", были развешаны в рамках по стенам дома. Оуэн, хотя и любил искусство, не принимал творчество приятеля всерьез, однако не хотел и выказывать неуважение.
- Компьютер - тоже своего рода инструмент, - сказал он. - В нем есть движущиеся части - электронные импульсы, но тех же результатов можно добиться механическим путем, как это сделал изобретатель первой вычислительной машины Бэббидж и еще до него Паскаль. Правда, механические машины трудны в изготовлении. Йен, зачем страшиться какого-то нового сверхавтоматического общества? Разве мы не пользуемся тостером вместо того, чтобы поджаривать кусочки хлеба на сковородке?
- Дорогой, может, ты дашь Йену договорить? - прервала мужа Филлис. - Ужасно хочется знать, как мы станем недочеловеками.
- А может быть, кто-нибудь еще хочет выпить? - спросила Алисса - в надежде, что охотников не найдется.
- Знаешь, пожалуй, порция виски со льдом промоет мне глаза, чтобы лучше виделось беспросветное будущее, - сардонически отозвался ее супруг.
- Немножко бурбона с содовой, милая, - присоединилась к нему Филлис. - Тебе помочь?
- Ограничусь содовой, - подал голос Оуэн, дабы пристыдить Филлис и угодить Алиссе: та с тревогой наблюдала, как ее муж накачивается спиртным. Ее взгляд недвусмысленно говорил: вот мы с тобой трезвые, а Филлис и Йен - нет. Откинув шаль с колен, она встала с дивана. Оуэн увидел ее голые ноги и наглядно представил себе две ложбинки на внутренних сторонах бедер, сбегающие вниз и образующие там венерину дельту, которой он однажды, в слепом порыве, коснулся. Было уже поздно, дым от сигарет стлался под низким потолком с балками квадратного сечения, выкрашенными в горчичный цвет.
- Капиталистический строй, - витийствовал Йен, - требует от нас одного - чтобы мы потребляли. Потребляли безвкусную массу, именуемую хлебом, потребляли моющие средства для посудомоечных машин, от которых рыба в реках дохнет, потребляли консервированные развлечения. Чем потребитель глупее, тем лучше, тем легче товар входит нам в глаза, в уши, в рот, тем больше мы готовы за него платить. Нет более искусства в старом смысле понятия, как чего-то сделанного руками художника, который руководствуется лишь своим вкусом и ощущением красоты. Склонившись над альбомом, чтобы воспроизвести, например, камни Венеции или лужайку с полевыми цветами, он очеловечивает безразличный к нам внешний мир, осваивает и понимает его, и мы понимаем его вместе с ним. Тот же самый процесс разворачивается в музыке, во временном измерении звуков. Композитор рождает мелодию, и мы движемся вслед за ним. Когда мы смотрим телевизор, понимать ничего не нужно. Мы так поглупели, что смотрим даже рекламу.
- Думаю, молодежь потому и бунтует, что мы поглупели, - проговорила Филлис. - Потому и хочет вернуться к Природе. Идет взрывать эти банки, чтобы расколотить раковину всеобщей глупости.
- Спасибо, Алисса, - поблагодарил Оуэн хозяйку дома. Та поставила перед ним высокий тяжелый стакан с ледяной содовой. От разницы температур стенки стакана запотели. Когда Алисса нагнулась, чтобы подложить под него салфетку, в низком вырезе ее блузки показались груди. Это вышло случайно? Соски были коричневые, но глубже, в тени, белела кожа, и была темная щелка, куда он мог всунуть палец, или язык, или прямой напрягшийся член.
Йен сидел в кресле, обитом шотландкой. Подлокотники и подголовник, о который обычно терлась его неопрятная артистическая шевелюра, лоснились. Порыжевшими от табака пальцами он держал очередной бокал со спиртным и говорил, не поворачивая головы к двум сидящим на диване женщинам, обращаясь исключительно к Оуэну. Его серый, как камень, профиль с торчащей бородкой выглядел воинственно.