Я поднялся по лестнице наверх и застыл от удивления Перед Кириллом Петровичем стояла наша Нюра и завязывала ему галстук.
- Вот так, - говорила она тихо. - Что здесь мудреного? Все очень просто…
- А откуда ты умеешь? - спросил он.
- Тебе это знать не обязательно.
Меня поразило, что она говорит ему "ты". Осторожно, чтобы они не услышали моих шагов, я спустился вниз.
- Где же газета? - спросил меня отец.
- У него нет, - ответил я.
- "Литературную газету" приносили сегодня, - заметила мама.
- Он сам читает.
- Так как же понять: нет газеты или он читает?
- Читает, читает, - поспешно сказал я.
Незаметно внизу появилась Нюра. А может быть, ее отсутствие нарочно не замечали. Во всяком случае, на другой день я убедился, что взрослые знают что-то такое, чего не знаю я. Отец и мама тихо переговаривались.
Мама: - Он старше ее чуть не вдвое.
Отец: - Ее дело - старше он или моложе.
Мама: - И образование: он учитель, книгу пишет, а у нее всего-то десять классов.
Отец: - Будет учиться…
О ком шла речь? Об этом я узнал позже, когда мама и Нюра говорили, думая, что я их не пойму.
Нюра: - Что ты против него имеешь? Скажи прямо.
Мама: - Не по себе дерево рубишь.
Нюра: - Это не тебе решать…
Мама: - А кому же?
Нюра: - Здесь Костя!..
Вот так всегда - чуть разговор посерьезней, меня считают маленьким, а как в ларек за керосином, то большой.
Кирилл Петрович обычно обедал в столовой, а ужинал с нами. Однажды он почему-то не спустился к ужину. Мама сказала отцу:
- Кирилл Петрович просит руки нашей Нюрочки.
- Давно пора, - сказал отец, но так тихо, что услышал только я.
- Что ты там говоришь? - спросила его мама.
- Я очень рад.
Однако я нисколько не заметил, чтоб он радовался. Пришла Нюра, села на свое место.
- Поздравляю тебя, - сказал отец.
Нюра ничего не ответила, только тряхнула челкой.
- Где же он сам? - спросил отец.
- Сейчас…
Нюра побежала наверх. Через несколько минут Кирилл Петрович спустился вниз. Нюра тянула его за рукав.
- Ну, скажи, - подтолкнула она его вперед.
- Ты уже сказала…
После этого отец и мама поцеловали Кирилла Петровича. К щеке его приложился Гриша, а потом примеру всех последовал и я. Разговор пошел о свадьбе, но Нюра объяснила, что Кирилл Петрович считает свадьбу пережитком прошлого.
- А ты как думаешь? - спросил отец.
- И я так же…
- Гм… А мы с мамой придерживаемся другого мнения…
- Мы зарегистрируемся, - сказала Нюра. - Разве этого недостаточно?
Отец хотел еще что-то сказать, но сдержался и только крякнул.
Что касается меня, то мне хотелось настоящей свадьбы, такой, какая была у Киселевых, что живут рядом. Молодые приехали из ЗАГСа на извозчике и разбрасывали детям шоколадные конфеты. А потом в их доме были открыты все окна, слышались звон посуды и красивые протяжные песни. Мы заглядывали в окна, раздвинув горшки с цветами. Сестра Лены Киселевой краснела и улыбалась, а жених что-то говорил ей на ухо. А потом они при всех поцеловались.
Такую свадьбу можно было вспоминать и вспоминать, а у нас мало что изменилось, только теперь Нюра поселилась наверху, у Кирилла Петровича.
Недели через две Нюра вдруг заговорила со мной о Кирилле Петровиче.
- Он ведь славный… Как ты считаешь? Очень умный. Нисколько не пьет и не копит денег. И во всем справедливый. Правильно я говорю?
Я кивнул. Последнее время Кирилл Петрович начал мне нравиться. Хороший человек, ничего не скажешь: на день рождения подарил мне бамбуковую удочку с крючком и двухцветным поплавком.
* * *
…В тот день мы поднялись раным-рано. О червях я позаботился с вечера - накопал их полную банку из-под кукурузы. Отец разрешил взять с собой Рыжика. Только предупредил:
- Смотри, убежит - не поймаешь.
Город еще спал. Под нашими шагами скрипели деревянные тротуары. На Томи лежала ночная тишина.
Я был счастлив - в левой руке я нес Рыжика, а в правой - настоящую бамбуковую удочку с красивым поплавком. Жалко, ее никто не видел. Впереди двигались отец и Гриша. Кирилл Петрович остался дома - на рыбалку он любил ходить один.
На лодочной базе сторож отцепил нам самую хорошую лодку - называлась она "Тихая" и была покрашена в голубой цвет.
Эта поездка началась с большого для меня события. Когда мы размещались в лодке, Гриша сел было за руль, но отец приказал ему:
- Дай Косте, пусть поучится.
Гриша усмехнулся и молча уступил мне место. Я постарался не показать своей радости, хотя давно мечтал править лодкой.
На реке лежал легкий туман. Солнце еще не взошло. Я вел лодку близко от берега, чтобы легче было идти против течения. Левое весло едва не задевало за песок. Я управлялся с рулем как опытный речник. Удивительное это чувство - ощущать, что лодка подчиняется каждому твоему движению.
Раз я был рулевым, мне предстояло выбрать место для переправы на остров. Я смотрел на лицо отца, но не мог угадать: пора уже или нет. Потом решился, поставил лодку наискось и и скомандовал:
- Нажать!
Я знал, что и отец, и Гриша должны мне подчиниться, и они подчинились.
Мы перевалили… Место для стоянки выбрал тоже я. Хорошее место - маленький заливчик, песчаный пригорок и на нем густые заросли тальника. Палатку поставили почти у самых кустов. Отец и Гриша взяли бредень и ушли на озеро. Я остался один. Взошло солнце. Заблестела вода. Прежде чем заняться рыбалкой, я натаскал хвороста для костра, потом только сел с удочкой.
Рыжик сперва не понял, в чем дело, но когда я вытащил пескаря, кот жадно съел его и уселся рядом со мной. Он внимательно следил за поплавком. Потом я поймал чебака. Рыжик раньше меня кинулся к нему. Так повторялось несколько раз. Насытившись, он перестал следить за поплавком, свернулся калачиком и уснул на песке, пригретый солнцем.
Было хорошо и тихо. Один только раз прошел большой белый пароход на Томск, да где-то далеко протарахтела моторка. Всего я добыл двух окуней и штук восемь небольших чебаков. К обеду вернулись отец и Гриша и принесли ведро рыбы. Оба окоченевшие, с пупырышками на коже. Из нескольких рыбин сварили уху, остальных почистили и выпотрошили, чтобы отвезти домой.
После обеда мы спали в палатке на тальниковых ветвях. Я проснулся, лежал и думал, а Гриша с отцом все спали. Потом и они проснулись. Гриша попросил у меня удочку и стал удить. Поймал всего пару ершей, рассердился и сказал, что моя удочка никуда не годится.
Когда солнце клонилось к закату, мы начали собираться домой. Сняли и сложили палатку, столкнули лодку на воду. Рыжик поместился на носу и подремывал с таким невозмутимым видом, как будто всю жизнь провел в лодке.
Вниз спустились быстро. Лихо описав полукруг, причалили к базе. Сторож молча примкнул нашу лодку. На мостках нас ждали мама и Нюра.
- Ну наконец-то…
- Что случилось? - спросил отец.
- Война, Захар, - заплакала мама.
С кем война - можно было и не спрашивать.
На следующее утро отец позавтракал рано и ушел в военкомат. Он поцеловал каждого из нас и сказал:
- Провожать не надо.
Мы смотрели в окно, как он удалялся по Прибрежной улице, пока не скрылся из вида.
На столе осталась горка костей от чебаков, его чашка на блюдечке, рядом чайная ложка и корка хлеба. Нюра прибрала на столе, вытерла клеенку тряпкой. Но не все она прибрала. Уходя, отец оставил на подоконнике недочитанную книгу с закладкой на 143-й странице. Нюра хотела отнести ее наверх, но Кирилл Петрович сказал:
- Не надо, Захар Петрович вернется - дочитает.
Через неделю мы с Гришей снова поехали на то место. Сторож опять отцепил нам "Тихую" и спросил об отце.
- Не знаем, - отвечал Гриша, - куда-то отправили…
Место нашей прежней стоянки мы нашли сразу. Об отце почему-то не говорили, но все напоминало о нем. И зола костра и следы его сапог на песке, которые не успел замести ветер, и серебристая чешуя на бревне, где он чистил рыбу…
Гриша взял свои удочки и ушел куда-то вверх по берегу. Я остался, как в тот раз, один. Опять насобирал хвороста, опять удил рыбу прямо около палатки.
…Дома нас ждало письмо от отца. Они вот-вот должны были отправиться на фронт.