Она поцелует родителей на прощание, а ты, задержавшись в дверях, скромно помашешь им рукой. Потом в машине она передаст тебе всякие приятности, которые сказал про тебя ее отец. И вы оба рассмеетесь.
Для нее это роман – у тебя такое уже было.
Лет через пять у вас родится первенец – девочка. Она сразу же станет вашей любимицей. Она будет хихикать, откликаясь таким образом на яркие цвета, жесты и прочие штучки, вроде падающего со стола хлеба. Немного погодя она голышом будет бегать от тебя, отказываясь одеваться. Она станет плакать, когда ты будешь забирать ее из школы, а еще – когда будешь отвозить ее в школу. Она будет звать тебя по ночам, не зная зачем. Тебя ожидает повышение по службе, а затем тебе предстоит курировать большую выставку, о которой будут писать все газеты. На страницах светской хроники ты будешь узнавать и про кое-кого из друзей Хлои или Эммы… Ты будешь тщательно выбирать рожденственские подарки для Хлои или Эммы в лондонском "Либерти".
А еще тебя ждут романтические выходные в живописной провинции или один длинный выходной в Нью-Йорке.
Спустя годы ты заведешь интрижку с девицей много моложе тебя – но мимолетное увлечение только упрочит твою привязанность к Хлое или Эмме: тогда ты поймешь, что ближе друга у тебя не будет.
Джордж снова запьет – и умрет от какой-то болезни, вызванной пьянством, не то на Мальте, не то на Корсике. И ты об этом даже не узнаешь. Кваритиру его обчистит сын домовладелицы, а книги его вместе с рукописями отправятся на помойку.
Затем однажды, во время долгой поездки в машине, твоя дочурка, ставшая уже подростком, спросит, наклонившись к тебе с заднего сиденья, помнишь ли ты свою первую любовь.
Хлоя или Эмма возьмет тебя за руку и сожмет ее в сильнейшем порыве ревности – но так ничего и не узнает.
Глава пятьдесят первая
Через несколько часов после того, как ты возвращаешься к себе в гостиницу из музея в Пирее, тебя снова желает видеть полиция. Администраторша звонит тебе и просит спуститься.
Когда двери лифта открываются, полиции уже и след простыл.
Администраторша протягивает тебе тетрадку – большинство страниц из нее выдрано.
– Что это?
– Не знаю, – отвечает администраторша и передает тебе на словах все, что ей сказала полиция. Соседка, позвонившая им позже, смекнула, что видела тебя раньше – как ты заходил к той девице, которая жила там раньше. Может, ты искал ту самую тетрадку, которую она нашла там же.
– А как она догадалась?
– Ума не приложу, – сказала администраторша.
Ты раскрываешь тетрадку в лифте. Видишь надпись. На французском. Похоже, сделана детской рукой.
Ты наполняешь ванну и берешь тетрадку с собой.
Стоя голышом между ванной с прозрачной водой и зеркалом, ты угадываешь почерк. Присаживаешься на край ванны. Определенно, это ее рука – точно.
Тетрадка пахнет деревом. Все страницы в пыли.
Никаких дат – только отдельные записи: коротенькие, неразборчивые заметки на трех страницах.
Читаешь ты медленно. Некоторые слова не разбираешь. Нужен французский словарь.
После ванны ты заправляешь лист бумаги в пишущую машинку и перепечатываешь отдельные фрагменты, которые можешь прочесть. Смотришь на часы – они бесшумно показывают: 4:16.
Все, что, как тебе казалось, ты знал о Ребекке, перечеркивалось этими страницами – несколькими фразами из дневника.
Тебе кажется, что обрывочные записи на языке, который ты едва понимаешь, вводят тебя в заблуждение.
Правда выглядит простой и жестокой: она не доверяла тебе настолько, чтобы открыть тайну, сокрытую на этих страницах. И теперь твои воспоминания о ней, подобно портрету ребенка, неподвластному ни времени, ни смерти, вдруг разом состарились перед твоим внутренним взором и стали рушиться.
Воспоминания, которыми ты жил и которые берег, – все фальшь.
А твое несказанное счастье, решающий миг торжества, равно как и твоя жестокая, безутешная скорбь, были плодом не более чем забавной интриги – несерьезного греческого романа.
Глава пятьдесят вторая
Наверняка это дневник Ребекки: ведь ты узнаешь ее почерк, и там упоминается Линьер-Бутон, название ее деревни, которое ты все никак не мог вспомнить.
У нее был ребенок.
Ты твердишь это раз сто.
Выходит, теперь это была ее вторая беременность. Ты чувствуешь, как предательство давит на тебя тяжким бременем.
Интересно, а ребенок-то знает, что сталось с его матерью? И вообще, возможно ли все это? Впрочем, во вскрывшихся подробностях обнаруживается столько сходства с реальной жизнью Ребекки, что не может быть никаких сомнений, что это имеет к ней самое прямое отношение, хотя она и пыталась все скрыть. Странно, что порой только после смерти человека мы узнаем о нем такое, чего не знали при его жизни. Однако для живого человека даже мельчайшая новая подробность становится настолько тягостно горькой, что она разрывает на части все, что еще осталось от его сердца.
Где же сейчас ее первый ребенок? Дата, помеченная на одной из страниц, подсказывает, что записи были сделаны за пару лет до того, как Ребекка приехала в Афины. А работала ли она стюардессой в Air France? Или она попросту соврала, чтобы скрыть что-то, чем она занималась на самом деле?
Быть может, в это самое мгновение какой-то маленький человечек сидит в своей постельке и гадает – может, сегодня наконец-то раздастся долгожданный звонок в дверь.
Если бы не сообладание обновленного Генри Блисса в обновленных Афинах, эти новости уничтожили бы последнее, что осталось от тебя.
Ты сидишь в постели с ее дневником, а потом засыпаешь – и спишь до самого рассвета. А на другой день после полудня поднимаешься на крышу поплавать в бассейне.
У бассейна очень жарко – и некоторые постояльцы гостиницы переместились вместе с шезлонгами в тенек. Дневник остался внизу – на кровати. Наверное, она боялась, что ты никогда не сможешь ее полюбить, если узнаешь всю правду. Через год ты мог бы стать отцом двоих детишек. У тебя могла бы быть семья, которой у Ребекки никогда не было.
Тебе уже никогда не суждено обрести утешение в решимости, и твой греческий роман будет жить внутри тебя вечно, тихонько опутывая твое сердце, точно паутина без начала и конца.
Все, о чем ты сейчас способен думать, так это о ребенке.
Частица живой Ребекки.
Как же выглядит этот ребенок?
Ты знаешь – у Ребекки была сестра. Так, может, ребенок сейчас у нее?
Ты весь день торчишь у бассейна.
Немного поплаваешь – и снова в шезлонг. Официант приносит тебе апельсиновый сок со льдом. Ты водишь пустым стаканом по груди – ощущение приятное. Другие постояльцы – польские супружеские пары, чуть старше тебя. Жены болтают, плескаясь в бассейне, а их мужья потягивают пиво и смеются. Должно быть, они в отпуске и наслаждаются досугом.
К вечеру ты устаешь, и тебе хочется снова заглянуть в дневник.
Ожидая лифт, ты замечаешь на стене мраморный рельеф. И подходишь поближе, набросив полотенце вокруг шеи, как обычно делал Джордж. То была копия мраморного рельефа в музее – того самого, на котором Асклепий воскрешает мертвую, а двое мужчин с ребенком стоят и смотрят.
Ты пропускаешь лифт и внимательно разглядываешь рельеф, поражаясь тому, что благодаря удивительному совпадению его копия оказалась в твоей гостинице.
Маленький мраморный ребенок – девочка глядит, как возвращается к жизни ее мать, в то время как по обе стороны от нее стоят двое мужчин. Рот у девочки открыт в благоговейном страхе. Она стоит на цыпочках. Асклепий меняется жизнью с мертвой.
Девочка ломает руки.
Мертвая возвращается к жизни.
Ты представляешь себе, как глаза у нее расширяются до невозможности.
Крики радости.
Крики страха.
Ее сердце начинает биться – бесцветные губы наливаются краской.
Через мгновение ее тело становится мягким и гибким.
Но мертвые не возвращаются к жизни. Мертвые навсегда остаются в нашей памяти – и в раю, где они, наконец-то свободные, способные на все и не способные ни на что, являют собой истинное воплощение безгрешности.
Когда у тебя с шеи соскальзывает полотенце, а лифт возвращается с толпой народа, тебе вдруг становится ясно, что нужно делать. Хотя тобой движет только гнев, ты представляешь себе, как приезжаешь во Францию и пускаешься на розыски ребенка Ребекки – как прочесываешь булочные и школьные дворы, платные аттракционы возле супермаркетов, с качелями и горками, общественные бассейны и пустыри, где так любит резвиться детвора.
Ты жалеешь, что не сохранил хоть какие-то вещи Ребекки. И гадаешь – может, у Джорджа осталось что-нибудь. Ты врываешься к себе в номер и включаешь свой миниатюрный спутниковый факсимильный аппарат. Он гудит и, дребезжа, изрыгает одно сообщение за другим. Приняв пять страниц со встревоженными письмами от Джорджа, ты нажимаешь на "сброс" и перетаскиваешь аппарат на стол.
Берешь гостиничный бланк и начинаешь писать факс.
Через пару часов, вернувшись с обеда, ты видишь, как мигает лампочка на твоем телефоне. Ты снимаешь трубку и давишь на квадратную кнопку.