* * *
Огорский комендант вызвал к себе Якова Егоровича Трошкина в конце 1942 года:
– Новая власть утвердилась, надо готовиться к весеннему севу. Ты как бывший бригадир знаешь, что сейчас следует делать. Собери людей, доведи задание до каждого.
Яков брёл по заметённому снегом полю в тяжёлом раздумье. Кое-где из-под снега торчали островки перепутанной ржи. "Какой урожай могли собрать осенью, если бы не война!" Два года назад на этих полях вышло по 18 центнеров ржи на круг, по 180 центнеров картошки взяли. Трошкина как лучшего бригадира полеводов объявили участником выставки. Честь-то какая!
Вечерело. Яков приблизился к местечку Горек. Глухое было местечко… Вдруг дорогу ему перегородили два лыжника, выскочившие из-за куста. В валенках, с автоматами на шее. Одного из них Яков узнал – Григорий Петрович Акимочкин, до войны был начальником пожарной охраны в Фокине. Это к нему пять лет назад приходил Яков Егорович наниматься на работу. Но потому, что один глаз у него на 100 процентов не видел (ох, уж этот глаз, из-за него Якова и в армию не взяли!), в приёме Трошкину было отказано.
– Здорово, Яков! Ты что немцам служишь? – сурово спросил Акимочкин.
– Будь тебе неладно, Петрович, за такие слова! Колхоз фашисты разогнали. Теперь всяк по-своему живёт.
– А ты знаешь, что брат твой двоюродный у нас в отряде?
– Так и я бы с удовольствием к вам.
– Вот этого-то как раз нам и не нужно. Будешь здесь работать. У немцев подозрений не вызовешь – инвалид. Ходи, наблюдай за передвижением войск, эшелонов через станцию, собирай оружие, продовольствие, а потом передавай нам. Знаешь три дуба у бывшего посёлка Кукшина? Там и будем встречаться.
…С самого утра мела метель. Пройдёшь по улице, а следа через минуту не видно. К ночи метель разыгралась ещё сильнее. В окошко, выходившее во двор, кто-то настойчиво барабанил. Яков тихонько слез с печки, вышел. На крыльце стоял Мишка Ковардаков, живший до войны Огори и знакомый Трошкину. Ближе к улице стояли ещё два человека.
– За тобой, Егорыч, – глухо сказал Ковардаков, – поможешь нести поклажу.
Шли лесом в направлении разъезда Березовский. Мешки давили плечи, снег слепил глаза. К железнодорожной линии подошли в полночь…
Четвёрка ушла километров за пять от железной дороги, когда раздался глухой взрыв, и в ночной тьме поднялось зарево.
– Готово! – воскликнул Мишка. – Что, Яков, хорош гостинчик мы преподнесли фашистам? Теперь можешь сказать, что принял первое боевое крещение.
…В мае сорок третьего года советские самолёты бомбили скопления фашистких войск под Брянском. Однажды отряду полицейских объявили, что немцами над Губиным болотом сбит самолёт. Нужно найти лётчиков.
Четырёхмоторный самолёт, разрывая серый туман, разостлавшийся над болотом, горел, как факел. Рядом с ним лежали два обгоревших человека. Третьего – капитана, изнемогавшего от ран, – немцы настигли в восьми километрах от бомбардировщика. Искали четвёртого, но найти не смогли.
…К Якову, пришедшему с облавы, подошла сестра Наталья:
– Знаешь, кого я видела в лесу? Лётчика, которого вы ищете.
– Врёшь!
– Точно. Он в ивняке хоронится. Я шла за хворостом и увидела его.
Яков Егорович бросился к лесу…
– Ну, брат, счастливый ты! – говорил потом рослый белокурый пилот Трошкину, когда тот, найдя его в лесу, привёл домой. – Ведь китель-то на тебе немецкий, я и выстрелил. Ладно промазал.
– Ты, Андрей, тоже в рубашке родился. Капитан твой на немцев нарвался, а ты на меня. Посидишь пока в подвале, а я свяжусь с партизанами.
Три дня и три ночи сидел лётчик в избе Трошкина. И всё это время никто не спал в доме.
…Яков с Андреем простились у трёх дубов. Расцеловались. Егорыч смахнул рукавом слезу, взглянул на разорванные унты пилота и снял с себя сапоги:
– Бери, Андрей, когда ещё попадёшь на большую землю, а ночи сейчас холодные.
* * *
Передо мной лежит пожелтевший от времени документ. Фиолетовыми чернилами ученической ручкой написано:
"Я, бывший комиссар Любохонского партизанского отряда Абрашин Николай Андреевич, подтверждаю, что житель деревни Гуда Огорского сельсовета Жиздринского района Калужской области Трошкин Яков Егорович имел связь с нашим партизанским отрядом с марта 1943 года.
Он регулярно предоставлял разведывательные данные о движении желездорожных поездов противника по линии Брянск – Жиздра.
Оказал помощь отряду в изыскании оружия. Им лично было доставлено два автомата и несколько винтовок.
Доставил советского лётчика, которого сбили во время налётов, конспирировал в своей квартире и сдал отряду для переправки через фронт.
Предупредил отряд за несколько часов о карательной экспедиции, которая уже следовала к месту расположения отряда в июне 1943 года.
Знаю Трошкина Якова Егоровича как человека, аккуратно выполнявшего наши поручения. Товарищ Трошкин вступил в немецкую полицию по нашему предложению.
О работе Трошкина знали командир Дятьковский партизанской бригады полковник Орлов, командир партизанского отряда Авдеев Е.Е. и командир отделения разведки Г.П. Акимочкин.
Подтверждаю: Трошкин Я.Е. за время совместной работы с отрядом проявил себя настоящим советским гражданином и патриотом".
…Спустя некоторое время я опять побывал у Трошкина. Сходил с ним вместе к трём дубам, вернее к двум. Один сгорел. Расщеплённый молнией в грозу, он лишился богатой кроны и теперь представлял собой почерневший столб.
– Вышел боец из строя, – промолвил Яков Егорович.
– Ничего он росток даст, – сказал я.
– Вот, говорят, книжка "Партизаны Брянщины" есть. Так там будто про Орлова упоминается. Верно? – спросил Трошкин.
– Упоминается в двух местах.
– А про наш отряд ничего не пишут?
Да ведь в брянских лесах действовало 139 партизанских отрядов! В одной книжке не расскажешь.
Ярко светило солнце, играя на новенькой медали Якова Егоровича, полученной совсем недавно. Седые от старости дубы стояли величественно и спокойно, как солдаты в почётном карауле.
Часы политрука
Директор восьмилетней школы Семён Тимофеевич Прокопкин живёт в стареньком отцовском доме. На высохшей, жёлтой, как янтарь, деревянной стене его избы висят на незатейливой цепочке карманные часы. В доме есть будильник, на противоположной стене тикают симпатичные ходики. И тем не менее, Семён Тимофеевич ежедневно заводит старенькие с обшарпанной крышкой часики. Они дороги ему особо.
Это было в 1941 году. В один из октябрьских дней в районе их посёлка Цветынь гитлеровцам удалось окружить одну из частей Советской Армии. Противник пустил против красных воинов танки, самоходные орудия, бронетранспортёры. Далеко разносилось уханье пушек, грозное рычанье танков, дробь длинных очередей танковых пулемётов…
Поздно вечером, когда утих бой, осторожно выбрался из подвала глава семьи Тимофей Прокопкин – семидесятилетний старец. У порога своего дома он обнаружил военного, лежащего без сознания. На гимнастёрке не успевшая засохнуть кровь. В бедре, груди, пояснице – раны. Старик Прокопкин – солдат первой мировой войны, не медля, смазал раны барсучьим жиром, сделал перевязку, переодел раненого в своё чистое бельё.
Более месяца находился у Прокопкина советский воин, политрук Попов. Однажды в посёлок ворвались немцы. Вскоре в сенях дед Тимофей услышал стук кованных фашистских сапог. На дворе кричали куры, пронзительно завизжал поросёнок. Несколько гитлеровцев чёной одежде вломились в хату, подошли к койке, где лежал политрук.
– Кто это? Солдат? Партизан?
– Это мой сын, – твёрдо сказал старик. – Тиф. Тиф у него.
Немцы поспешно удалились из дома.
…Политрук уходил декабрьской ночью. Тимофей уговаривал остаться: "Убьют! Не дойдёшь до своих". "Не могу, отец", – отвечал солдат. Он прижался головой к впалой груди старика, смахнул слезу. Потом сунул руки в карман, вынул часы, протянул Тимофею Ивановичу и быстрыми шагами направился в сторону леса.
Сейчас в письменном столе сына Тимофея Ивановича – Семёна хранится армейский треугольник – письмо с поблекшими от времени буквами, с пожелтевшими листами бумаги. Письмо адресовано отцу Семёна – Тимофею Ивановичу Прокопкину, умершему несколько лет назад. Датировано послание 1943 годом и говорится в нём следующее: "Я благодарю Вас за спасение моей жизни. И счастлив, что удалось выйти из окружения, попасть к своим в действующую армию. Я буду драться с заклятым врагом до конца. После победы вернусь к Вам, и мы встретимся, как большая родня. Политрук Николай Попов".
Письмо Тимофею Ивановичу от политрука Попова – единственное. Офицер погиб в боях за советскую Родину. Но до конца дней своих слышал старик Прокопкин стук часов Николая. Как самую дорогую реликвию хранит теперь эти часы и сын его – Семён Тимофеевич Прокопкин.