Вечер превращается в ночь
– Анвар, штопор неси! – весело крикнул Юсуп, взмахивая рукой.
Анвар побежал на кухню и сразу очутился в облаке просеянной муки. Зумруд стояла у стола, перебрасывая сито из одной ладони в другую, и восклицала:
– Ну ты представляешь, Гуля? Со студенческих лет ее знаю, двадцать лет, даже больше, и вся она была такая ироничная, такая, ты знаешь, острая на язык. Муж у нее лет десять назад в религию впал, поэтому она с ним развелась, свою жизнь менять не стала. И тут встречаю ее, а она мне говорит, мол, я, говорит, в хадж ездила. Я так удивилась, не верила долго. С кем, спрашиваю. Да с мужем, говорит, с бывшим.
– Ама-а-ан! – протянула полная Гуля, присаживаясь на стул в своей переливчатой кофте.
– Теперь молится, Уразу держит. Я еще ей, шутя, посоветовала, мол, выходи теперь за него снова, раз вы так спелись. У него вообще-то уже новая жена и дети, но она может на этот раз и второй женой побыть.
– Вай, живет у нас напротив одна такая вторая жена, – махнула рукой Гуля. – Или, вернее, четвертая. Русская, ислам приняла, ходит закрытая. Муж на цементно-бетонном кем-то из главных работает. Приезжает к ней по пятницам с охраной. Представляешь? Идешь утром выносить мусор или в магазин, только дверь приоткроешь, а там, на лестнице, уже какой-то амбал стоит, дежурит, дергается на любой скрип. Потом этот, муж то есть, появляется. Только я его ни разу живьем не видела. Но и так понятно, когда он приходит. Она же к его приезду весь подъезд вылизывает…
– Анвар, штопор не в том ящике, – прервала ее Зумруд, мешая тесто. – Да, Гуля, я, честно говоря, не люблю закрытых.
– Слушай, так боюсь я, что моя Патя закроется, – заныла Гуля, разглаживая блестящую юбку и понижая голос. – К ней ведь один наш дальний родственник сватался, очень подозрительный. Без конца указания давал ей, как себя вести. Патя еще Уразу держала, потом в один день домой приходит, когда дождь шел, и плачет. Мне, говорит, вода в уши попала, теперь пост нарушился. Я такая злая стала. Не держи, говорю, Уразу. Попробуй, говорю, увижу тебя в хиджабе!
– И откуда у них такая мода берется? – пожала плечами Гуля.
Анвар схватил штопор и побежал в гостиную. Там чему-то громко смеялись.
– Как говорится, приснилось аварцу, что его побили, на следующий день лег спать с толпой, – говорил очкастый Керим, пододвигая носатому Юсупу большой бокал.
Разлили кизлярский кагор и стали чокаться. Высокий Юсуп, лысый Керим, коренастый Мага, худощавый Анвар…
– А ты совсем не пьешь, Дибир? – спросил Юсуп у насупленного человека с забинтованным пальцем, до этого почти не встревавшего в разговор.
Тот покачал головой:
– Харам.
– Напиваться харам, я согласен, а кагор – это песня. Посмотри, какой тут букет, какой вкус. Лечебный напиток! Мне мама в детские годы бузу давала понемножку для сердца.
Дибир, может, и хотел возразить, но по своему обыкновению промолчал, уставившись на тумбу со стоящим на ней металлическим козлом.
– Помню, – начал Керим, чавкая и поправляя съезжающие на нос очки, – как мы на виноградники ходили работать в советские времена. Поработаем, потом ведро перевернем, бьем, как в барабан, лезгинку танцуем. С нами еще Усман учился, потом его выгнали. Он больше всех выпивал и сразу давай рубль просить.
– Какой Усман?
– Как какой? – переспросил Керим, орудуя вилкой. – Тот самый, который теперь святым стал, шейх Усман. Его выгнали, он сварщиком работал долго, потом вроде шапки какие-то продавал. А теперь к нему кое-кто за баракатом ходит.
– Вах! – удивился Юсуп.
– "Вах", сказал Ленин, и все подумали, что он аварец, – вставил Керим.
Дибир поднял четырехугольное лицо и заелозил на стуле.
– Ты разве атеист, Керим? – спросил он, кашлянув.
Керим бросил вилку и задрал обе руки вверх:
– Всё, всё, я шейха не трогаю! Я ему рубль давал.
Анвар засмеялся.
– Знаешь, брат, в тебе такой же иблис сидит, как в заблудших из леса. Вы живете под вечным васвасом. А какой пример ты им подаешь, – сурово процедил Дибир, кивая на Анвара и Магу.
– Какой пример подаю? – всплеснул руками Керим. – Работаю, пока вы молитесь.
– Зумруд! – закричал Юсуп, издалека почуяв надвигавшуюся ссору. – Неси чуду!
На кухне послышался шум. Дибир внимательно посмотрел на Керима, как ни в чём не бывало продолжавшего уплетать баклажаны, и, прошептав "бисмиля", тоже принялся накладывать себе овощи. Вошли женщины с двумя дымящимися блюдами.
– Выйдем, покачаемся, – тихо буркнул Мага Анвару на ухо, подергивая плечами.
– Возвращайтесь, пока не остыло, – попросила Зумруд, увидев их уже в дверях.
В маленьком внутреннем дворике совсем смерклось. Не слышно было за воротами ни криков уличной ребятни, ни привычной музыки, ни хлопков вечерних рукопожатий.
– Как-то тихо сегодня, – заметил Анвар, подскакивая к турнику и подтягиваясь на длинных руках.
– А "склёпку" можешь сделать? – спросил Мага.
– Да, смотри, я сделаю "склёпку", а потом "солнце" вперед и назад, – запальчиво отозвался Анвар и стал раскачивать ногами из стороны в сторону, готовясь выполнить упражнения.
Мага наблюдал за его кувырканьем, посмеиваясь.
– Э, беспонтово делаешь, дай я.
– Я еще не закончил, – отозвался Анвар, вися на одной руке.
– Слушай, по-братски кулак покажи! – воскликнул Мага.
– Ну, – послушался Анвар, сжимая кулак свободной руки.
– Вот так очко свое ужми, ле! – захохотал Мага, сгоняя Анвара с турника.
Потом спросил:
– А этот Дибир кто такой?
– Знакомый наш.
– Суфий, да? Эти суфии только и знают, что свою чIанду Пророку приписывать, – сказал Мага и, быстро подтянувшись несколько раз, спрыгнул на землю. – Башир, жи есть, с нашей селухи, он меня к камню водил одному. Это аждаха, говорит.
– Какой аждаха?
– Вот такой! Устаз один народу сказки рассказывает. Жил, говорит, у нас один чабан, который чужих овец пас, а этот аждаха стал баранов у него воровать. Один раз своровал, второй раз своровал. И этот чабан, жи есть, мышеваться тоже не стал. Э, говорит, возвращай баранов, а то люди на меня думают. Аждаха буксовать стал и ни в какую, бывает же. И раз чабан взял стрелу и пустил в аждаху, и стрела ему в тело вошла и с другой стороны вышла. А потом чабан взял и попросил Аллаха, чтобы аждаха в камень превратился.
– И чего? Этот камень и есть аждаха? Похож хоть? – спросил Анвар, снова прыгая на турник и свешиваясь оттуда вниз головой.
– Там в нем дырка насквозь, короче. А так не похож ни разу. Башир верит, говорит, эта дырка как раз от стрелы, а голова, говорит, сама отвалилась потом.
– Что он, в горах камней, что ли, не видел? – засмеялся Анвар, продолжая висеть вниз головой.
– Там камней мало, место такое. Я Баширу сказал, жи есть, бида это, говорю. А он стал меня вахом обзывать. У этих суфиев все, кто им не верит, – вахи!
В доме послышались звуки настраиваемого пандура. Мага вынул телефон и присел на корточки:
– Сейчас марчелле позвоню одной.
Анвар запрокинул свое слегка угреватое лицо к небу. Молодой месяц слабо светил там, в неподвижности, едва вылавливая из тьмы недостроенную мансарду, торчащий из стены холостой фонарь и бельевые веревки. Вдруг чуть выше веревок испуганно метнулась летучая мышь. Анвар завертелся, тщетно силясь увидеть, куда она полетела. Меж тем как звуки пандура в доме окрепли в протяжную народную мелодию, как-то необъяснимо сочетавшуюся с этим вечером. "Вот интересно, – подумал Анвар. – Я вижу эту связь, а тот, кто играет или ест сейчас в комнате, – не видит".
– Алё, че ты, как ты? – склабясь, загудел Мага в трубку. – Почему нельзя? Нормально разговаривай, ё!.. Давай, да, подружек позови каких-нибудь и выскакивай… А че стало?.. Я про тебя всё знаю, ты монашку не строй из себя… А че ты говоришь, я наезжаю, – не наезжаю… Вот такая ты. Меня тоже не пригласила… А умняки не надо здесь кидать!..
Анвар зашел в дом. Юсуп, возвышаясь над столом, пел одну из народных песен, перебирая две нейлоновые струны пандура. Пение его сопровождалось ужимками и восклицаниями Керима "Ай!", "Уй!", "Мужчина!" и тому подобное. Раскрасневшаяся Гуля откинулась на диван, Дибир задумчиво смотрел на свой забинтованный палец. Зумруд беззвучно прищелкивала тонкими пальцами с осыпающейся мучной пыльцой, прикрыв глаза и поддаваясь течению напева.
Она видела себя маленькой, в старом доме своей прабабушки, древней старухи, одетой в свободное туникообразное платье, слегка заправленное по бокам в широкие штаны. Под ее ниспадающим вдоль спины каждодневным чохто прятался плоский обритый затылок, избавленный под старость от многолетней ноши кос. Каждый день она уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями.