Мама и плакала и смеялась, когда Антошка открыла глаза. И с тех пор ни одним словом не вспомнила, не попрекнула.
Все ей простили, а она, Антошка, себе простить не может. Она должна совершить настоящий подвиг, чтобы суметь посмотреть людям прямо в глаза. А как совершить подвиг в Швеции? Вот если бы Витька был рядом, они что-нибудь вместе придумали бы. Но легче всего мечтать о подвиге, лежа в кровати. Неужели всю войну придется просидеть в Швеции, где рта нельзя раскрыть, чтобы не натворить глупостей, а вот подвига здесь никакого не совершишь. Как просто все на Родине. О чем мечтаешь, что любишь и что ненавидишь - открыто и понятно для всех. А здесь надо считаться с "нейтралитетом" и самой быть нейтральной и ни на минуту не забывать, что вокруг тебя немцы и разные шведы: одни - за фашистов, другие - за англичан, третьи - за финнов, и все они против нас. Есть и друзья. Но разве по лицу узнаешь человека, за кого он? Антошка не желает приспосабливаться, она будет просто нема как рыба. Говорить будет с одной только мамой. Вот если бы она была на Родине! Разве у нее не хватило бы мужества поступить так, как сотни тысяч партизан? Она тоже взрывала бы поезда с живой силой и техникой. А что она скажет товарищам, когда вернется на Родину? Как отчитается перед своим пионерским отрядом в школе? Стыдно…
Антошка сорвала с головы компресс и села на кровати.
"А что, если сбежать в Германию? Вот было бы здорово! А ведь это вполне даже возможно".
И чего это болит противная голова? Компресс снова водружен на голову.
Да, решено. Она сбежит. Отец Евы каждую неделю ходит на пароходе в Германию, везет туда железную руду, а оттуда привозит уголь. Шведские моряки прячут в угле бежавших с фашистской каторги людей, а в открытом море, тогда немцы уже далеко, они откапывают их и доставляют к капитану. Так, мол, и так: беглец из Германии, как попал в уголь - неизвестно. Капитан, будь он даже фашистом, должен доставить такого пассажира в Швецию и сдать шведским властям, А если бежать из Швеции в Германию? Отец Евы закопает ее в руду, а капитан сдаст германским властям. Ух, страшно!
Антошка скажет гестаповцам, что она шведка и ей нужно видеть Гитлера по очень важному делу… Гитлеру доложат, что приехала девушка из Швеции с важным сообщением. Гитлера, наверно, разберет любопытство.
И вот она, Антошка, входит в кабинет. Кабинет большой, черный, где-то в глубине на столе горят свечи, за столом сидит Гитлер - глаза сумасшедшие, вихор с заколкой от волнения прилип ко лбу. Рядом с ним адъютант, он, наверно, говорит на разных языках, обязан говорить. Гитлер наверняка ни на каком языке говорить не умеет, а Антошка знает по-немецки только "капут". Она подойдет к Гитлеру и скажет: "Мне надо передать вам важное сообщение, которое касается вашей жизни, но скажу только вам лично". Адъютант переводит. Гитлер дает знак адъютанту отойти.
Антошка приближается к Гитлеру.
Шаг… еще шаг…
Вот перед, ней только стеклянные глаза, точь-в-точь как у мальчишки с заколкой. В глазах мечется испуг. Ну и противная же физиономия у него! Как только он с такой физиономией на свете живет? Антошка делает знак, чтобы Гитлер наклонился. Он наклоняется, Антошка выхватывает из косы хитро запрятанный кинжал и поражает Гитлера в самое сердце. Он падает. "Капут!" - кричит Антошка.
Антошку связывают, пытают, она молчит, как молчала Зоя Космодемьянская. Ее ведут на казнь. Нет, не ведут, а волочат. Болит, мучительно болит разбитая голова, но она находит в себе силы крикнуть под виселицей: "Да здравствует Советская Родина!"
Антошка погибла. Но прежде подох Гитлер, и разом кончается война, исчезает зло на земле. Антошку несут хоронить, и за гробом идут пионеры всех стран, а впереди Витька-горнист. Он горнит: "Вставай, вставай, дружок!" Но она мертва… Идут барабанщики: белые, черные, желтые… Антошка плывет на руках людей. Она мертва, но видит синее-синее небо и белые пушистые облака. Она слышит горн и барабаны и слышит, как люди говорят: "Антошка не зря прожила на земле. Она ошибалась, но искупила все свои ошибки". Витька-горнист ласково горнит: "Вставай, вставай, дружок!"
- Вставай, дружок, - это уже говорит мама. - Ты сегодня заспалась.
Антошка открывает глаза. Итак, ничего не было.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает мама. - Голова не болит?
- "А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказок о вас не расскажут, ни песен про вас не споют". Мама, ведь это обо мне Горький так сказал?
Елизавета Карповна грустно улыбнулась.
- Это обо мне, Антошка. Но, может быть, скоро подойдет и наша очередь на самолет. Тогда…
- Что - тогда? - насторожилась Антошка.
- Тогда я буду работать в госпитале.
- А я пойду на фронт, - решительно заявила Антошка. - Мамочка, предупреждаю заранее. Не сердись, если сбегу. Не ехать же мне с младенцами и престарелыми в эвакуацию! - вспомнила она письмо Витьки.
- Там видно будет, а теперь давай завтракать, мне надо идти в клинику.
КОРОЛИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ
На третий день Елизавета Карповна разрешила Антошке встать.
- Вынеси постели на балкон, - сказала мама.
- Но сегодня же пятница, сегодня в городе трясут ковры, - возразила Антошка.
Елизавета Карповна засмеялась.
- Ты потеряла один день. Сегодня суббота.
Антошка выглянула в окно. На всех балконах дома, как снежные сугробы, белели подушки, перины, развевались по ветру простыни.
- И правда - суббота. Я пойду в школу?
- Нет. В школу ты пойдешь в понедельник, а сегодня тебе не мешало бы навестить Карлсонов и поблагодарить Улафа. Он так самоотверженно защищал тебя.
Антошка в это время собиралась сложить вчетверо простыню, да так и застыла на месте.
- Мамочка, ты все знаешь?
- Все.
- И про драку?
- И про драку, и про велосипед. Кстати, Улаф привел его в порядок, камеры были похожи на решето, он заклеил все дырки.
- Это все сделал гитлеровец с заколкой.
- И это знаю.
Итак, мама знала все. Антошка внимательно посмотрела на мать. Елизавета Карповна повернулась и пошла на кухню.
"Ах, золотая моя мамочка! Если бы ты меня побила, ругала, я бы защищалась, я бы находила что-нибудь в свое оправдание, но ты даже сделала вид, что ничего не знаешь, ничем не попрекнула. Ты заботилась обо мне, когда я лежала в постели, заботилась так, словно я пострадала за правое дело. А я ведь кругом виновата. Я совершила пре-ступ-ле-ние!" - думала Антошка, вынося постели на балкон.
Елизавета Карповна чистила картошку.
- Мамочка, не трогай картошку, тебе надо беречь свои руки, теперь это руки хирурга. Я сама почищу, и шкурку буду срезать тоненькую-претоненькую, как скальпелем. А закончу дела на кухне и сразу пойду к Улафу.
- Сначала позвони, - посоветовала Елизавета Карповна, - шведы не любят неожиданного вторжения. Попроси разрешения зайти.
Антошка закончила хозяйственные дела и пошла звонить.
- Мама, фру Карлсон сказала, что они будут рады видеть меня в пять часов.
Елизавета Карловна вздохнула.
- Значит, они ждут гостей.
- И тебе это не нравится? Ты опять боишься, что я влезу в какую-нибудь историю? Можешь быть совершенно спокойна: я никаких глупостей не натворю, буду молчалива, как салака.
Ровно в пять часов Антошка нажала кнопку на дощечке у подъезда против фамилии Карлсон. Щелкнул репродуктор. Голос Евы спросил:
- Кто это?
- Это я, русская Антошка.
- Заходи.
Антошка толкнула дверь, поднялась на лифте на третий этаж.
Ева ждала ее у раскрытой двери.
В маленькой квартире Карлсонов было очень чисто и, как во всех шведских квартирах, лучшая мебель стояла против окон, чтобы из соседнего дома видели, что у Карлсонов есть сервант и за стеклом достаточно чайной посуды, чтобы принять много гостей.
Комнаты не загромождены мебелью и от этого казались просторными и светлыми. Книжные полки, гардероб помещались в стенных шкафах, диваны и кресла превращались на ночь в кровати.
Ева, ее старшая сестра Клара и мать фру Эдит были одеты в нарядные платья; даже на Улафе праздничный костюм, который был ему явно велик и ворот белой рубашки слишком широк. Лацкан пиджака у него был защеплен обыкновенной канцелярской скрепкой, рядом с ней поблескивал металлический значок с цифрой "7" посередине, а из нагрудного кармана вместо платка высовывалась расческа.
На диване сидел пожилой, незнакомый Антошке человек. Его пиджак, как и у Улафа, украшен скрепкой, цифрой "7", и из кармана также высовывалась расческа.
"Наверно, мода такая", - подумала Антошка.
Она поздоровалась со всеми и хотела произнести благодарственную речь, но Ева перебила ее:
- У нас сегодня семейное торжество, и еще мы провожаем Улафа: он записался добровольцем в норвежские вооруженные силы и на днях улетает в Англию. Будет воевать.
"Счастливый!" - подумала с завистью Антошка.
Фру Эдит, раскрасневшись от плиты, бегала из кухни в комнату и обратно, Клара помогала ей накрывать на стол.
Пожилой человек сидел у радиоприемника и вместе с Улафом ловил лондонское радио, которое тоже заглушалось немецкими трещотками.
- Это дядя Кристиан, товарищ отца, пришел из Норвегии, - шепнула Ева Антошке, - он коммунист, и немцы объявили большое вознаграждение тем, кто его доставит живым или мертвым в гестапо. Он со своими товарищами взорвал большой пароход с фашистами и военный склад.
Антошка с уважением посмотрела на дядю Кристиана.
Из Лондона передавали известия на норвежском языке. Кристиан попыхивал коротенькой трубочкой и крепко прищуривал глаза, словно старался не только расслышать, но и что-то разглядеть сквозь вой трещоток.