- Я думал над этим, - ответил военный атташе. - Во-первых, таким образом легче все это взвалить на нас. Какой же, мол, дурак будет указывать обратный адрес, запуская снаряд на ней-тральную страну?! Но главное сейчас не в этом. Немцы, как видно, изобрели новое оружие - сна-ряд запущен с установки, а не сброшен с самолета. Поскольку даже на мелких осколках можно увидеть штамп "Сделано в Германии", шведы пошлют ноту германскому министерству иностранных дел и опишут подробно, где упал снаряд, какие разрушительные действия произвел, и даже фотографии приложат. А немцам только это и надо. Они перешлют ноту в военный штаб, там изучат материалы, скорректируют и запустят снова и снова получат от шведов подробную информацию.
- Немцы испытывают на шведах свое новое оружие? - уточнила Александра Михайловна.
- Вот именно.
- Я сегодня же обращу на это внимание шведского министра иностранных дел. Немцы не только испытывают оружие, но и пугают им шведов: вот, мол, каким оружием мы располагаем и можем применить его против вас, если будете упрямиться с поставкой руды.
- Так точно. На советско-германском фронте наши войска успешно наступают в районе…
В дверь раздался стук.
Александра Михайловна вскинула густые брови. Должно случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы кто-то нарушил распорядок работы полпреда.
- Войдите! - строго сказала она. Вошла секретарша.
- Извините, Александра Михайловна, но к вам приехал гость. - Она говорит это с сияющим лицом и знает, что Александра Михайловна не рассердится за такое вторжение.
Порог переступил плотный человек в рыбацкой одежде, в высоких сапогах. В руках он сжимал широкополую рыбацкую шляпу. Густая белая шевелюра подчеркивала синеву глаз, нездоровую желтизну лица.
- Мартин! - поднялась навстречу гостю Александра Михайловна. - Дитя мое человеческое!
Прославленный датский писатель Мартин Андерсен Нексе не скрывал слез.
Николай Петрович встал. Он с восхищением смотрел на двух славных ветеранов. Оба седые, оба синеглазые, и оба такие молодые, что становится завидно. Военный атташе, видавший виды, чувствует, как у него перехватило в горле.
- Каким образом вы оказались здесь? - спрашивает Александра Михайловна, усаживая гостя.
- Украли меня. Из гитлеровской больницы украли наши датские патриоты. Шведские моряки разминировали проход в проливе, датские рыбаки переправили меня по безопасному пути в Швецию. И вот я здесь, здесь, мой дорогой друг. Как дела на фронте? Что слышно со вторым фронтом?
Александра Михайловна звонко смеется.
- Неугомонный, неистовый Мартин! Я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали чашку горячего настоящего кофе и подыскали одежду.
- О, как давно я мечтал о чашке "экта кафе", но больше всего я жаждал встречи с друзьями.
- Идите ко мне наверх, отдохните, мой вечер в вашем распоряжении, - улыбается Александра Михайловна.
Мартин Андерсен Нексе в сопровождении секретаря уходит. Военный атташе продолжает свой доклад. Но ему не суждено сегодня закончить рапорт полпреду.
Дверь распахивается, и в кабинет, запыхавшись, влетает девчонка с растрепанной косой, за ней перепуганная секретарша, которая не успела преградить ей путь.
- Александра Михайловна, - еле дыша, произносит Антошка, - Александра Михайловна! Что я наделала! - восклицает она горестно.
Коллонтай делает знак военному атташе - продолжим потом. По глазам Антошки она поняла, что случилась какая-то беда.
"С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА"
Ночью Антошке не спалось. Ей показалось, что и мама не спит.
- Мамочка! - едва слышно прошептала она.
- Ты что не спишь? Голова болит?
- Нет, просто днем выспалась, когда ты была в больнице. А почему ты не спишь?
- Думаю.
- О чем? Опять обо мне? Больше никогда, слышишь, никогда такого со мной не случится.
- Нет, Антошка. Сердце болит, что так бесплодно уходит время. Мое место на фронте, а я сижу и жду у моря погоды. Я могла бы многое сделать… И по нашему папе что-то сильно стосковалась. Где он? Что с ним?
- Я тоже стосковалась, - шепчет Антошка.
В комнате темно, белые ночи кончились, и только по стене, как маятник, движется светлое пятно - это раскачивается на ветру за окном уличный фонарь.
Антошка лежит и думает о том, что мама очень любит папу. Она-то, Антошка, знает это. Но мама никогда с ней не поделится. Первый раз призналась, что тоскует.
- Мамочка, а что такое любовь, ты можешь мне объяснить?
Елизавета Карповна с грустью подумала о том, что Антошка рано стала взрослой. В Швеции у нее нет сверстников; она, мать, ограждает ее от общества детей во дворе, чтобы Антошка не наделала глупостей. Мало она уделяет внимания дочери.
Не дождавшись ответа, Антошка спрашивает:
- Мама, ты любишь папу?
- Очень, очень люблю, Антошка.
- Ты с первого взгляда в него влюбилась?
- Нет… но понравился он мне сразу.
- Чем?
- Даже не знаю… Мне показалось, что он не похож на других, какой-то особенный.
- А вот я никакая не особенная, значит, в меня и влюбиться нельзя.
- Человек, которого любишь, всегда особенный, всегда не похожий на других.
- Ты влюбилась с первого взгляда, - решила Антошка. - Я тоже, - призналась она.
Елизавета Карповна молчала.
- Ты не веришь? - вспыхнула вдруг Антошка. - Я целый месяц, пока была в пионер-лагере, вставала раньше всех и выбегала из палатки, ждала, когда он пробежит по дорожке, поднимется на трибуну, начнет будить море.
- А ночью ты спала? - поинтересовалась мама.
- Ну, неужели же как бабушка, со снотворным. Конечно, спала, но вставала раньше всех. И думала только о нем. И теперь он у меня из головы не выходит. Мама, это любовь?
- Это, девочка, мечта о любви.
- Значит, это совсем не то? - разочарованно протянула Антошка.
- Это прекрасное чувство, и оно приходит к нам в пору ранней юности.
- А эта мечта может превратиться в настоящую любовь?
- Конечно, может.
- Ты знаешь, мамочка, я уверена, что найду Витьку, Вернемся мы с тобой домой, обе поедем на фронт, и я предчувствую, что встречу его где-нибудь на передовой. А может быть, мы встретимся, оба раненные, в госпитале…
Антошка села на кровати. Елизавета Карповна молчала.
- А вот было бы здорово, если бы на полковом комсомольском собрании нас обоих - бойцов Красной Армии - принимали в комсомол. Да нет, Витька, наверно, уже давно комсомолец, ведь он был в старшем отряде еще два года назад. Теперь он совсем взрослый, может быть, даже с усами. Правда, мама, смешно: Витька - и с усами? И может, на его груди сверкает медаль "За отвагу". Ведь он мог отличиться в боях и получить медаль? А, мама?
Мама спала.
"Устала она, - решила Антошка. - Это я бездельница несчастная. Мама страдает оттого, что бесплодно проводит время. А сколько она спасла советских людей - обмороженных, истощенных, бежавших из плена. Этого она не считает. Плохо, что все люди кругом такие хорошие", - думает Антошка. Если бы Александра Михайловна тогда на нее накричала, а мама просто побила, Антошка чувствовала бы, что понесла наказание, и ей было бы легче. А вот сейчас оставайся один на один со своей виной.
Мама по ночам часто плачет. Почему? Может быть, из-за нее, Антошки? А может быть, скучает по папе? Почему она не поделится с ней, дочерью? Наверно, не доверяет. Да, по правде сказать, Антошке и доверять нельзя. Вот доверили ей государственную тайну - поставили на ночную вахту. Почувствовала себя равноправным членом колонии, думала о том, сколько душ пере-вернет этот документ, скольким людям глаза на правду откроет, вызовет ненависть к фашистам. И вот… Двести тысяч документов были чуть не уничтожены. И кто был бы в этом виноват? Только она, Антошка. Зоя Космодемьянская под пытками словечка не вымолвила, не выдала своих товарищей, не выдала партизанской тайны. А ее, Антошку, никто не пытал, даже не выспрашивал, а она взяла и сама выложила государственную тайну, и кому - фашисту.
Ух, как больно и стыдно!
Антошка уткнулась лицом в подушку. Вспомнила, как она прибежала тогда к Александре Михайловне и, плача, путаясь в словах, рассказала о своем преступлении. Так и сказала: "Я выдала фашистам тайну, я сказала, что наше полпредство рассылает шведам ноту Советского правительства о зверствах немцев". И вот по ее вине арестовано двести тысяч пакетов, заперты в подвал и скоро их сожгут в топках.
Александра Михайловна очень мягко отнеслась к ней, поняла, что Антошка не хотела плохо-го, что из самых лучших побуждений сделала это, но Антошка видела, как покрылись багровыми пятнами щеки и шея у Александры Михайловны и глаза из синих стали стального цвета.
Как строго и сурово разговаривала она с кем-то по телефону, как властно звучал ее голос, когда она требовала разослать пакеты по адресам. "Право рассылать бюллетени новостей предоставлено всем иностранным посольствам. Я ожидаю вашей информации, что наша почта отправлена! - веско сказала Александра Михайловна и повесила трубку. - Ну вот, ошибка и исправлена", - почти весело сказала она.
Антошка взглянула на Александру Михайловну. На щеках ее все еще пылали красные пятна.
Антошка ничегошеньки не могла сказать в ответ. Она выскользнула из кабинета, а вот что было дальше - не помнит. Очнулась у себя на кровати. Рядом сидели мама, Александра Михайловна и доктор Седерблюм.
- Девочка излишне возбудима, - говорила фру Седерблюм, - это все война.
- Да, это война, - отвечала мама.
Антошке хотелось крикнуть, что война тут ни при чем, что это ее скверный характер, она сама во всем виновата.