...
Когда я, устраиваясь в горфинотдел, становился на воинский учёт, заведующая военно-учётным столом Ира Ткачёва, помимо прочего, спросила: "Женат?" Я в ответ: "Холостяк". И после паузы слегка вызывающе: "Закоренелый". Как мне тогда показалось, прозвучало эффектно. Вскинув брови и пробежав по мне оценивающим взглядом, Ирина с улыбкой предостерегла: "Не зарекайся". Я улыбнулся в ответ и, заметив обручальное кольцо на её правой руке, промолчал. Много позднее Ира мне припомнила: "А говорил – закоренелый холостяк". На что я: "Ну да, а ты говорила – не зарекайся". Жаль, не могу разделить с Ирой воспоминания об этом кратком эпизоде. Не стало её через несколько лет после аварии. Онко. А ведь мы с ней почти одногодки…
Медовый месяц пришлось отложить до лучших времён. Из-за дефицита кадров на работу я вернулся уже через неделю после свадьбы. Такая востребованность, с одной стороны, повышала самооценку, а с другой – сыграла не в мою пользу, породив ощущение безнаказанности. Не то чтобы я прежде стелился перед руководством, и не то чтобы вдруг начал наглеть, но появилось – чего греха таить – ложное понимание, что без меня не обойдутся. Впрочем, вот пример.
За время "медовой недели" произошли важные события. Сменилось руководство горисполкома: вместо Волошко председателем поставили бывшего горкомовского секретаря Александра Веселовского. Кроме того, началось оформление компенсаций за оставленное имущество. Для приёма заявлений выделили актовый зал не то клуба, не то дома культуры. Меня направили на "приёмный пункт", а чтобы легче справлялся с наплывом людей, дали в подкрепление коллегу из другого района Киевской области.
И вот сидим, приходят люди, выдаём бланки заявлений, получаем заполненные. На улице – жара несносная. В помещении – не намного лучше. К середине дня мы поняли, что без минералки загнёмся. Решили, схожу я, а мой коллега, если что, прикроет. И надо ж было именно в это время припереться какому-то проверяющему аж из облисполкома! Когда я вернулся с авоськами, из которых в разные стороны торчали горлышки бутылок, мне напарник и сообщает: вот, мол, заезжал какой-то чувак из области, тебя спрашивал, а потом звонил Веселовский и сказал, чтобы ты срочно перезвонил, а лучше – зашёл.
Я начал с телефона. В приёмной звонок перевели на председателя. В трубке долго звучал разговор в кабинете. Так часто поступали руководители советского типа: даже когда отвечают на звонок, то не сразу "аллёкают", а всё ещё продолжают диалог с посетителем. Это чтобы ты, звонящий, уяснил, что председатель – человек занятый, и надо набраться терпения, покуда он не снизойдёт до ответа. Ладно, думаю, не впервой. Меня-то время не давит.
Наконец, на том конце провода раздалось недовольное:
– Аллё?
– Добрый день, Александр Афанасьевич. Это – Орел. Вы хотели со мной говорить?
– А, ты? Зайди ко мне!
Короткие гудки. И ни тебе "здрасьте", ни "пожалуйста". Да и бог с ним, думаю, не убудет меня.
От клуба до исполкома – минут десять пешим ходом. В приёмной через шум-гам посетителей пробиваюсь к секретарше:
– Меня просил зайти (жестом показываю на кабинет).
Мне в лицо:
– Александр Афанасьевич не просил, а приказывал!
Ну, тоже ладно. Особенности восприятия в действии. Да и не до оксфордских манер в такой сумасшедшей обстановке.
Кабинет Веселовского. Тот, как можно догадаться, в главном кресле. За длинным столом для заседаний, образующим букву "Т" с председательским, по одну сторону зампред Кононыхин Владимир Константинович. Напротив него – какой-то дутый крендель, доселе мне неизвестный. По виду – типичный партработник: кабинетное брюхо, губы концами вниз, выражение лица – как в песне: "Но сурово брови мы насупим…" Впрочем, что мне до него? Я же к новому председателю.
На моё "здравствуйте" реакции – ноль. Предложение "присаживайтесь" не последовало. Выдвинул я стул и устроился со стороны зампреда, сложив локти на столе.
Веселовский начал разговор без крика, даже с налётом вежливости, какая только доступна партийно-советским работникам:
– Слушай (это мне), а чего тебя нет на рабочем месте?
– Но ведь вы меня попросили зайти, вот меня там и нет, – отвечаю в той же тональности.
– Не прикидывайся! Ты знаешь, о чём я! – прозвучало чуть строже, с толикой раздражения, вызванного моей развязностью.
– Нет, не знаю. Скажете – буду знать, – реагирую спокойно, в рамках приличия.
– Ты ж на заявлениях по компенсации?
– Ну да.
– С этим… как его… из Макарова…
Председатель не обязан помнить имя рядового сотрудника Макаровского райфинотдела, но и я подсказывать не стал, а давай сразу быка за рога:
– Так а в чём дело? Меня работа ждёт! – мой голос приобрёл чуточку негодования, пусть даже напускного.
– Ты не паясничай тут! Работа его ждёт, – передразнил Веселовский, – там на твоей, как ты говоришь, работе сегодня был представитель облисполкома и, говорит, тебя нет на рабочем месте. Сорок минут, говорит, ждал.
– Я выходил только раз, на пятнадцать минут, за минералкой. А сорок минут – это враньё!
Чиновника, сидевшего напротив Кононыхина, будто передёрнуло. Вскинув брови, он исторгнул на меня поток флюидов ненависти, помноженных на возмущение.
Кононыхин же молча взирал и слушал. Его ошарашенный взгляд то фиксировался на мне, то перебегал на Веселовского, снова на меня, на него… явно избегая "глазного контакта" с киевским начальником.
– Да как ты разговариваешь! – голос председателя всё больше металлизировался, наращивая громкость, – вот человек из области! Он что, по-твоему, выдумывает?!
– Пусть купит себе новые часы! – не уступал я.
Не знаю, какой тирадой готов был разразиться Веселовский, но здесь уже вмешался пузатый чиновник, оказавшийся зав каким-то отделом Киевского облисполкома:
– Что вы себе позволяете?! Как вы себя ведёте?!
"Надо же, – мысленно оценил я, – на "вы", хоть и на повышенных тонах. Столичный уровень, однако". Вслух же я проорал:
– А нечего на меня поклёп возводить! Я сказал – меня не было пятнадцать минут! – Рамки почитания и вежливости безнадёжно трещали по швам и по живому. – Лучше бы людей обеспечили хотя бы водой! А то бросили на отшибе – и сдыхай от духоты!
– Нет, я этого так не оставлю! Я немедленно доложу Плющу… [18]
– Да на здоровье! Хоть Горбачу! – почти в рифму перекрутил я фамилию тогдашнего генсека. Это было чересчур. Но меня несло, как Остапа накануне васюкинского сеанса.
Тут мне вспомнилась поговорка – "незаменимых не бывает". И всё же отступать не к лицу, решил я про себя, хоть и понимал, что в "довоенных" условиях подобный диалог стоил бы мне карьеры.
Областной начальник приступил к давлению на мораль:
– Вы коммунист?
– Этого ещё не хватало!
Сейчас не могу понять, откуда взялась такая дерзость. Год-то ещё 86-й! Надеюсь, комментарии не нужны.
– Но у вас есть хотя бы гражданская совесть? – Мой визави по-прежнему надеялся хоть чем-то меня пристыдить.
– Моя гражданская совесть тут ни при чём! А клеветать на себя я не позволю никому! Ни вам, ни Плющу, ни даже Щербицкому! [19]
– Вы свободны! – и показал рукой на выход.
– Да пожалуйста! – я встал, вышел и, конечно же, хлопнул за собой дверью.
"Ты тоже, м…к, свободен!" – эта фраза прозвучала вне кабинета и только у меня в голове.
Вечером я вернулся в финотдел с внушительной пачкой заявлений. Взгляды Людмилы Александровны и Вали Сапуры не оставляли сомнений, что инцидент в кабинете председателя тайной не является. Валя, покачав головой, молча приняла стопку заявлений. Увещевания Людмилы успели ограничиться тревожным "Как же вы так, Евгений Николаевич?", когда в кабинет вошёл Веселовский. Переговорив с заведующей, он ко мне, словно между прочим:
– Слушай, Евгений, ты так его довёл, что он пил валерьянку. Мы уже думали врача вызывать, – сказал спокойно, даже чуть насмешливо.
Я в ответ только ухмыльнулся. Веселовский о чём-то спросил Валю и вернулся к диалогу с Людмилой. Для себя же я вывел, что Александр Афанасьевич и сам недолюбливал этого непрошеного визитёра, но тогда, в кабинете, вынужден был держать марку.
Вскоре все разошлись по домам. Я уже говорил, что снимал комнату в частном секторе. С меня и копейки не требовали. Да в то время, думаю, во всём Полесском с эвакуированных никто денег за проживание не брал.
Хозяин дома – Коля Карачун – оказался прекрасным человеком, хорошим собеседником и не менее хорошим… собутыльником. Кроме меня, он принял ещё двух командированных. У Коли в доме стояло фортепьяно. Вот мы вчетвером и "зажигали", так что вся округа сбегалась. Весело было! Самогон, девки, песни, танцы…
Если Коля Карачун читает эти строки, то я хотел бы сердечно поблагодарить его за гостеприимство, заботу и пожелать ему и его близким доброго здравия и благополучия.
А с председателем горисполкома Александром Афанасьевичем Веселовским у меня в итоге сложились прекрасные отношения. О том злосчастном инциденте мы друг другу больше не напоминали. К сожаленью, в конце 90-х Александр Афанасьевич погиб в автомобильной катастрофе. Светлая память замечательному человеку.