Рядом с Ямалутдиновской тумбочкой стол дяди Пуда. Доски неструганные‚ дверцы фанерные‚ на кованых петлях‚ "Не кантовать" написано: дядя Пуд сам его сбил‚ из добытого на складе материала. Умелец дядя Пуд‚ золотые руки. У них в комнате гардероб самодельный‚ дюймовыми гвоздями сколоченный‚ табуретки занозистые‚ стол косолапый‚ скрипучий‚ полочки на стенах скособочились: всё он‚ всё сам сотворил‚ потому как к ремеслам склонность имеет и полную слепоту к красоте вещественной. Хотел еще икону расписать‚ гордыню свою потешить‚ да тетя Мотя вскинулась‚ надругательства не потерпела. Богомольная тетя Мотя‚ кликуша. Ей сны с ангелами снятся‚ ее весь приход уважает. А в остальном дядя Пуд удержу не знает. Придет с поста‚ супу похлебает‚ выспится и творит по образу своему и подобию. У него в комнате полно мебели. Завал. А он еще производит. Он производит‚ а тетя Мотя салфеточки набрасывает‚ уют создает. Из материи салфеточки‚ из цветной бумаги‚ из соседской газеты. У них везде салфеточки‚ даже на табуретках‚ а на выключателе бантик. За окном вата проложена‚ на вате бумажные цветы раскиданы и кукла-голышек с трещиной. К весне вата серая‚ старая‚ и голышек тоже старый. Дядя Пуд и суп сам варит‚ тете Моте не доверяет. Выйдет на кухню‚ "здрасьте" не скажет: лишнее это дело – каждый день "здрасьте"‚ к плите боком встанет и кости в кастрюле мешает. Такой суп получается – никто есть не может. Только он‚ да она‚ да Костик. Не суп – клей столярный. Они его весь день едят. На первое суп‚ на второе чай.
У окна стол Лопатина Николая Васильевича‚ ответственного по квартире. На столе посуда грязная‚ кастрюли чумазые‚ сковородки сальные: Лопатин Николай Васильевич с работы придет‚ помоет. У него жена встает поздно и в ванную‚ на целый час. Холодный душ‚ обтирание‚ массаж. Каждое утро‚ который уж год. Глаза жгучие‚ цыганские‚ коса толстая‚ над головой в три венца‚ лицо сухое‚ не по возрасту юное. Дядя Паша‚ Нинкин отец‚ сна лишился‚ сообразить не мог‚ чего это она столько времени в ванной торчит. Всего делов-то: лицо-руки ополоснуть‚ так‚ может‚ она сигналы кому подает? Мужикам каким? Неделю готовился‚ на работу не пошел‚ в щелку проделанную подсматривал. Недосмотрел‚ распалился‚ куда-то убежал. Ей потом Нинка всё рассказала. Он за ней подсматривал‚ Нинка за ним. А жене Лопатина наплевать. Она дядю Пашу и за человека не считает. Что он‚ что кошка Машка – один уровень‚ стыдиться нечего. Выйдет из ванной‚ запрется в кабинете‚ – они ей кабинет из комнаты выгородили‚ – и чего-то там сочиняет. Дым коромыслом: от одной папиросы другую прикуривает. Полдня пишет‚ полдня читает. Насосется премудрости книжной: к вечеру пьянее пьяного. Странная жена у Лопатина Николая Васильевича‚ во всем доме такой нет. Никогда не работала и работать не собирается. У них в роду никто не работал. Знатного она рода‚ древнего‚ бояр каких-то внучка‚ а от этих бояр прямая ветвь в глубины истории. Где он ее выкопал – неизвестно‚ но он терпит‚ не жалуется и на работу не гонит. У них от этого денег мало. При хорошей хозяйке и с малыми деньгами проживешь‚ а какая она хозяйка? На неделю обед варит‚ через сутки всё прокисает. Кабы не прокисало‚ она бы и на месяц варила. У нее кастрюля‚ что бак для белья. Суп из крупы‚ на второе каша. Да прежде чем к плите встать‚ еще и заставляет себя‚ уговаривает‚ как заупрямившуюся лошадь. "Давай. Вари. Не умирать же... Вари‚ кому сказано!" Вслух себя упрашивает‚ при жильцах. Уговорит и варит. А потом вдруг вскрикнет и в комнату. Осенило‚ значит. Полчаса тихо‚ а там запоет‚ забегает: "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!.." Пальто на плечи и в магазин. Колбасы‚ сыру‚ вина‚ пирожных‚ папирос дорогих – вот и нет жалованья‚ а Лопатин Николай Васильевич только вздохнет да ничего не скажет. Любит‚ значит. Когда родилась у них Ляля‚ начала жена Лопатина пичкать ее французским‚ музыкой‚ стихами‚ и всё было хорошо и радостно‚ но к семи годам прорвалось что-то в Ляле‚ и полезли из нее родственники Лопатина Николая Васильевича, костромские мещане‚ потеснили боярский род. Рвет детское платьице налитая грудь‚ бедра при ходьбе колышутся‚ полные колени учителя физкультуры с ума сводят: всех страхует учитель физкультуры и ничего‚ а до нее дотронется – руки дрожат; а сама она сонная‚ ленивая‚ глаза в пелене: ничего-то ей не надо‚ ничего-то она не хочет‚ лишь бы поспать подольше да поесть послаще. "Люди! – говорит Софья Ароновна. – Раньше в тринадцать лет замуж отдавали. Вы думаете‚ это плохо? Я думаю‚ это хорошо".
Рядом с Лопатинским стол Экштатов. Всё чисто‚ всё прибрано‚ каждая вещь на нужном месте стоит: бабушка Циля Абрамовна старается. Софья Ароновна напечет‚ нажарит‚ наварит‚ по столу разбросает и на работу бежит‚ а Циля Абрамовна потихоньку убирает‚ больше одной вещи в руки не берет – сковородку‚ кастрюлю‚ солонку: трудно ей в ее-то возрасте. Раньше‚ с год назад‚ была она хоть куда‚ да подкосил ее сын Гриша. Ласковый был сын‚ добрый‚ почтительный – весь в отца‚ а работал он в Ленинграде‚ в пожарной охране. "Еврей-пожарник"‚ – смеялся над собой. И досмеялся. Арестовали сына Гришу за поджог Ленинграда. Двое сирот остались. "Еврей-пожарник‚ – сказал следователь его жене. – Это с самого начала было подозрительно". Циля Абрамовна с тех пор газеты читает. Хочет понять‚ что происходит. Да еще каждый час к почтовому ящику торопится. В дырочки заглядывает‚ не плача плачет.
За Экштатами стол Хоботковых. Красивый стол‚ новый: его отец вместе со шкафом по ордеру получил‚ премировали отца за ударную работу. На нем няня обед готовит‚ а Костик на табуретке сидит и кочерыжку грызет. У них с братом Лёкой драки из–за кочерыжек‚ но Лёка в школе‚ и вся кочерыжка Костику досталась. "Дед плачет‚ баба плачет‚ – тянет он свое. – А чего плакать?.." Няня задумывается‚ няня ответ ищет. "А дети у них где?" – спрашивает няня. Этого Костик не знает. Этого и сказка не знает. "Стало быть‚ – решает няня‚ – по детям плачут. Старики завсегда по детям плачут". И мизинцем слезу смахивает. Смешной у нее мизинец‚ ломаный‚ буквой "Г". Лицо толстое‚ круглое‚ глаза голубые‚ мелкие‚ живот большой‚ мягкий, при ходьбе колышется. Костик‚ когда плачет‚ в живот головой тычется. Очень это утешает. Няня кормит ребят по-простому‚ по-деревенски. Они у нее селедку молоком запивают. И ничего‚ никакого расстройства. Мама Костика ей не мешает‚ мама спокойно на работу уходит: няня и накормит‚ и погуляет‚ и спать уложит.
У няни кастрюли-сковородки на столе не помещаются‚ она Нинкин стол заняла. У Нинки столик маленький‚ узенький‚ с двух сторон отпиленный: они позже всех приехали‚ в щель между столами влезали. Нинкина мать обед сготовит – много‚ жирно‚ посуду приберет и мыть его начинает теплой водой с мылом‚ и ножом скоблит‚ как в деревне. Чтобы стол был светлого‚ струганного дерева. Она и сама такая: чистая‚ ладная‚ румяная‚ по коридору идет – паркет трещит. Тетя Шура на фабрике работает: ударница‚ активистка‚ бригадир‚ две грамоты у нее. Соберутся на праздник – бригада‚ одни бабы‚ десять человек на восьми метрах‚ и песни голосят. А мужа за дверь выставляют‚ чтоб не мешал. Муж у нее‚ дядя Паша‚ мелкий‚ плюгавый‚ совсем мужчина неинтересный. Мужиков в деревне войной вымело – она за него пошла. Был‚ правда‚ еще один‚ Сеня-инвалид‚ да он так хотел‚ без женитьбы‚ но она согласия не дала. Уж на что времена тяжелые: кого в гражданскую побило‚ кого в империалистическую‚ кого красные мобилизовали‚ кого – белые‚ кого – зеленые‚ ополоумели бабы без мужиков‚ а Нинкина мать соблазну не поддалась‚ законного мужа хотела‚ за первого воротившегося замуж пошла. Первым дядя Паша оказался. Только детей у них долго не было. "Я человек тухлый‚ – объяснял дядя Паша. – Во мне жила войной подорвана". Потом Нинка родилась. Это уж когда они в столицу переехали. Не иначе‚ с московских харчей‚ с городской пищи.