В избе наступила тишина. Николай в задумчивости ковырял в тарелке вилкой, старуха сидела, поджав губы, смотрела, подслеповато щурясь, в темноту за маленьким оконцем. Сказать по правде, я ничего уже не понимал. Бывают в жизни совпадения, но не так часто, как нам кажется. События последних суток выстраивались, казалось бы, в некую цепочку, но логику их, как ни старался, я ухватить не мог. Не верилось мне, что дядя занимался подобными делами, не подходил он на ту роль, что невольно вырисовывалась из слов Тимофевны. Люди, конечно, с возрастом меняются, но что-то главное, заложенное в них с детства, остается нетронутым. Не мог старик, каким я его знал, быть замешан в такие делишки.
Прошло, наверное, несколько минут прежде чем старуха снова заговорила.
- Сдается мне, я того военного и потом встречала. Правда, уже не в форме. Теперь и не вспомнить, когда это было. Последний раз… - она задумалась, - лет десять, а то и все двадцать назад, годы в старости бегут быстро. Огород у меня рядом с выселками, там земля хорошая. Колька-то наезжает не часто, надежды на него никакой. Запасы на зиму приходится самой готовить, вот с утра до вечера и колготишься. Картошку по весне посадишь, окучить надо, жука обобрать, а то он всю пожрет. Огурцы с помидорами в нашем климате вызревают плохо, парничок возле дома спроворить, травку какую посеять Раньше курей держала и поросенка, а теперь сил нет… - она посмотрела на сына и замолчала. Вздохнула тяжело: - Так вот, я и говорю! Копаюсь, значит, на огороде, как вдруг с неба спускается вертолет. Я за кустами притаилась, смотрю. Выходят из него пять человек, все в золотых погонах и при лампасах, чистые генералы, и только этот, похожий на ежа, в штатском. Седой, как лунь. Не то, чтобы совсем старый, но видно, в хорошем возрасте. У меня спина колесом, а он прямой и плечи в разворот. Я так смекаю, при большом начальстве должна быть прислуга, денщики всякие, адъютанты, а эти сами взяли сумки и направились гуськом к дому. Глаза у меня зоркие, я их всех рассмотрела. На крыльце остановились, вроде как разговаривают о чем-то, а вертолет тем временем уже скрылся за лесом. Ну да мне недосуг было, время подошло поросенка кормить, я с огороду-то и побегла…
Нетерпеливый Колька потянулся к бутылке:
- Что ты все заладила: вертолет, вертолет! Раньше, что ли, не видала?..
- Помолчи, дурень! - заткнула его мать и, обращаясь уже только ко мне, понизила голос: - А к ночи, темнеть уж стало, смотрю, а он идет по деревне один!..
- Кто? - почему-то так же шепотом спросил я.
- Этот, седой! Голову опустил, смотрит в землю, и будто сразу лет на десять постарел. Света еще не зажигала, он и не знал, что я за ним наблюдаю. Дома по осени стояли заколоченные, но электричество, как сейчас помню, было. А потом слышу, где-то далеко за околицей завелась машина и все стихло…
Я поднял рюмку и чокнулся с Тимофевной. Колька нас не дождался, выпил так. Странное владело мною чувство: я ждал продолжения рассказа и страшился его услышать. Чего боялся? Трудно сказать, наверное, получить подтверждение своей догадки о той страшной роли, которую играл в этой истории старик. Но вещи узнал настолько неожиданные, что так и не смог решить, как к ним относиться.
Шамкая беззубым ртом Тимофевна продолжала:
- В ту пору жил на другом конце деревни один бобыль… - старуха перекрестилась и бросила быстрый взгляд на сына, - и был у него старый мерин. Не бог весть что, одер одром, вроде вашей кобыленки, но ноги еще переставлял. Вот, на следующей неделе мы и поехали с Захаром в сельсовет, каждый по своим делам. Захожу, значит, в контору, смотрю, а на столе при входе газеты и все с портретами в черных рамках. А на фотографиях… - старуха облизнула сухие губы, - на фотографиях - те четверо, и тоже в форме и при погонах! У меня враз ноги отнялись, забыла зачем приехала. Опустилась тут же на стул, надела очки, читаю: погибли в авиационной катастрофе, и перечисление должностей и званий. Кто только их родным и близким соболезнования не выражал: и президент, и правительство… только старика, что шел по деревне, среди них не было! - посмотрела мне в глаза: - Понимаешь, не было! И вертолет к нам больше не прилетал…
Вконец обиженный Николай даже отодвинул от себя тарелку:
- Мне опять ничего не сказала!
- А что говорить-то, - морщинистое лицо старухи осветилось беззащитной улыбкой, - что, Коль, говорить?.. Или, думаешь, времена изменились? В крови это у нас у всех: потерял - молчи, нашел - молчи, целее будешь! Мне-то что, я свое отжила, а тебя - дурака жалко. Язык, как помело, а умишка, будто у воробья…
Тимофевна, кряхтя, поднялась на ноги и начала убирать со стола. Николай, затаив обиду, принялся макать в томатный соус кусочки хлеба и отправлять их в рот. Жевал угрюмо, ни на кого не глядя. Тезка его, святой угодник, смотрел на нас из красного угла. Крошечной точечкой теплился огонек лампадки.
- Выходит, теперь дом этот принадлежит мне… - произнес я среди наступившей тишины, ни к кому собственно не обращаясь. - Что ж, пойду завтра на него взгляну…
Колька подавился хлебом. Долго кашлял, пока я не хлопнул его с силой по тощей спине. На глазах у мужика выступили слезы. Старуха с тряпкой в руках замерла на полпути к печке. Постояла так, скорбно глядя на меня, и вернулась к столу. Собрав морщинистые губы в кулак, устало опустилась на табурет:
- Ты вот что, мил человек, ты переночуй, а назавтра, как рассветет, уезжай от греха подальше восвояси! Николай тебя свезет. Место это гиблое, а твое дело молодое, тебе еще жить да жить…
Сын ее оказался более эгоистичным, он думал лишь о себе:
- Тебе хорошо, ты сгинешь, а меня менты затаскают! Кто привез?.. Известное дело, Колька! Машину где оставили? У моего кореша! Значит и сидеть мне, пожалуй, Колька, на нары! Не-ет, мы так не договаривались…
- Ну, хочешь, пойдем со мной, - попытался я его образумить, - сам увидишь, все это сказки и досужие вымыслы! Стыдно должно быть, ты же в школе учился…
Про школу, конечно, упомянул зря, она вряд ли чему хорошему научит, а вот взять его на "слабо" попробовать стоит. Вместе со стулом я придвинулся к своему новому приятелю и приобнял его одной рукой за плечи:
- Ну что, слабо? Уже обделался…
Но он вырвался, не захотел даже слушать. Поднялся на ноги и поспешно выскочил из избы. Я отправился следом. Тишина в природе стояла редкостная. Небо над головой расчистилось, но ночь была безлунной. Лохматый пес вылез из полуразвалившейся будки и, зевнув с урчанием во всю пасть, выкинул перед собой передние лапы и сладко потянулся.
Закурили молча в две трубы. Деревенская улица за покосившимся забором лежала пустая и темная. Николай продолжал хмуриться:
- Видишь, стоит? - показал он рукой в сторону начинавшегося за деревней поля.
Там, метрах в двухстах от околицы, чернел на тусклом фоне неба какой-то силуэт.
- Он!
Сердце мое сжалось, как от боли, на душе стало тревожно и муторно. Если так уж разобраться, на кой черт мне туда идти? - подумал я малодушно. - Дом, как дом, каких сотни и тысячи! А с другой стороны, стоило тащиться за тридевять земель, чтобы издали взглянуть на развалюху!.. Ну, нет, это уж слишком! Бабка, народный сказитель, развлекается, как может, а я уж и поверил. Дядю она, конечно, видела, тут вопроса нет. Фигура колоритная, трудно не запомнить, когда вокруг годами ничего не происходит. Приезжал взглянуть, что покупает, без этого никак. Ну а остальное, бог ей судья, для красного словца присочинила, как говорится: не соврешь, не расскажешь. Да старухе это и простительно, поживи здесь без радио и телевизора, не то, что волком взвоешь, в петлю полезешь! Ну а я с дороги устал, к тому же выпил маленько, расслабился, вот уши-то и развесил…
Колька отбросил окурок в кусты и зябко передернул плечами:
- Небо ясное, к заморозкам. Пойдем, вмажем по последней и в койку…
Ночью поднялся ветер. Скрипела ставня плохо прикрытого окна. Я забылся лишь под утро, когда в проникавшем в избу сером свете стали различимы черты лика Николая Угодника. Удивительно, думал я, почему такие добрые и человечные святые на иконах никогда не улыбаются? С их улыбкой людям легче было бы жить.
С этим недоумением в душе и провалился в кромешную черноту…
5
К утру ветер стих. Струившийся из оконца серый свет лег на нехитрое убранство комнаты. Вконец измотанный, я провалился в тяжелый сон, но выспаться не удалось. Колька - откуда столько мощи в жилистом теле? - храпел, словно "Боинг" на взлете. Беспокойная старуха шастала по избе и гремела в сенях ведрами, пока не угомонилась, наконец, у себя за занавеской. В душном, с запахом керосиновой гари тепле проснулась зеленая муха. Не давая забыться, летала кругами и мне начало казаться, что это изощренная пытка и мечется она не по комнате, а в моей пустой голове. Оставалось только встать и выйти на улицу.
Представившийся моему взгляду мир утопал в белесом тумане. Тишина стояла редкостная, было слышно, как разбиваются о землю скатывающиеся с крыши капли растворенной в воздухе влаги. Ступая, как журавль, по мокрой траве, я вышел к околице и закурил. Продолжением деревенской улицы в поле уходила заросшая, давно уже непроезжая дорога. Возвращаться в духоту избы не хотелось и я пошел по ней в сторону дома. Он стоял где-то там на холме над речкой, но разглядеть его из-за окутавшего землю марева я не мог. Никаких планов у меня не было, я просто шел и дышал полной грудью и не мог надышаться. Увязавшаяся за мной собака плелась сзади, как будто чувствовала ответственность за беспокойного гостя. Свежий воздух бодрил, идти было легко и приятно. Я уже не ощущал того свинцового груза усталости с которым поднялся со служивших мне кроватью нар.