Мама приставала ко мне с расспросами. Но я всю правду излагала за общим столом, и лишнего мне добавить было нечего. Миша растет, Мирослав работает, Ольга Николаевна болеет.
Мама прослезилась:
- Ой, доченька, она не болеет, это она так живет. Это жизнь у нее такая до самого конца.
Спросила, конечно, по-матерински прямо, не собираемся ли мы завести с Мирославом общего ребеночка. Я заверила, что очень даже собираемся, но пока не время.
- А кто тебе назначает время? - не удержалась мама.
Я не стала входить в подробности.
Фима на попутке поехал провожать меня до Козельца.
В дороге говорил без перерыва:
- Я теперь другой человек. Меня Гиля переделал напрочь. Я как думал? Всех моих нет. И столько они сделали из себя хворобы вокруг меня! И со всех сторон меня теснит проклятая болячка. А Гиля научил: надо болячку эту завернуть в себя самого. И, главное, руками показал так представимо! Ты, говорит, ее в себя заверни, и она там растолкается по нужным местам. Тогда ничего. Тогда уже можно будет как-то жить с ней вместе. А то когда она кругом, только поворачивайся, чтоб не задеть. А когда внутри - ничего, перемешается, перемелется. Об кости, об жилы. Да. Гиля так говорит.
Фима водил руками, будто раскладывал, рассовывал что-то в сердце, в кишки, в печенку, в горло, в голову. В глаза. В уши.
- Ну, я сделал. Не сразу, ясно, совсем не сразу. Но получилось. Ты ж видишь.
Ничего я не видела.
- Несомненно, - говорю, - Фима. Ты стал на хороший путь. Не пьешь, лицо у тебя теперь приятное. Если так пойдет - и женишься!
Фима радостно подхватил:
- Конечно. И деток еще нарожаю. Есть здесь одна женщина. Приезжая. Блюмочка Цивкина. Вообще-то она из Чернигова, но сюда перебралась к родственникам. В Чернигове ей жить негде, а тут в тесноте да не в обиде. Нас Гиля познакомил. Он тебе не рассказывал?
- Нет. Жалко, мне пора ехать, а то бы обязательно познакомились.
Приехали. На автобусной станции на меня, конечно, все обращали внимание. На мне пальто песочного цвета, распахнуто - тепло. Юбка солнце-клеш из тонкой шерсти. Шилась абсолютно по косой и носилась обязательно с широким ремнем. Иначе не получался силуэт.
Про Яшковца Фима не спрашивал. А я не сказала. Рассудила, что Фиме Леню девать уже некуда. Все занято. И уши, и мозги, и печенка. А Гиле с мамой потом расхлебывай. И мне тоже.
Фима по своей инициативе сообщил, что в ближайшее время лично приедет в Киев выписываться с жилплощади по новому месту жительства в Остре, к Гиле, а то на работу его приняли с нарушением, а надо, чтобы все по закону.
Я практически пропустила это мимо ушей, и напрасно.
Теперь про Мишеньку.
Надо сказать, его поведение не всегда было безоблачным. Он проявлял склонность к уединению, слушал меня невнимательно, хотя с Мирославом охотно играл и длительно прогуливался. Я как педагог сильно переживала отсутствие должного контакта. Старалась наладить нерасторжимую связь, присущую сыну и матери. Но добилась сначала только того, что Миша звал меня "мамочка" вместо "мама". Мирослава называл "папа". Все же немало.
Потом я потихоньку систематически стала указывать Мишеньке на правила поведения за столом, на личную гигиену и прочие повседневные мелочи, к которым в Остре его должным образом не приучили.
Первое время Миша плохо ел, обращал внимание на разницу в пище - у меня и в Остре. Там вкуснее. Я объяснила, что вкуснее, чем у родной мамочки, быть не может ни в каком случае. И чтобы он ел до последней крошки и не привередничал. Мальчик раза три-четыре отставлял тарелку и убегал в коридор, прижимался к входной двери и плакал. Я его утешала и обцеловывала всего, потому что кто же пожалеет ребенка, как не мать.
Постепенно мы сроднились, и он стал доверять мне свои детские тайны. Например, в садике ему очень нравилось, но он не мог понять, почему дети смеются, когда он вставляет в разговор естественные выражения на идише типа "чепенит" (отстань), "нахес" (счастье), "фишеле" (рыбка), "форгерт" (наоборот), "неббиш" (бедненькая моя), "гелик" (быстрее), "бикицер" (короче).
Я ему объяснила, что так в Киеве не говорят, а говорят только в Остре. А Остер - село. Отсталое по сравнению со столицей. И если он не хочет быть отсталым среди хороших детей, ему надо говорить по-русски. В крайнем случае по-украински.
Дома у Мишеньки иногда тоже вырывались еврейские словечки, которых он нахватался у Гили с мамой, но он всякий раз краснел и поправлялся, и всегда искал глазами у меня одобрения. Я хвалила его и заставляла несколько раз повторять слово по-русски.
Однажды такое случилось при Мирославе. Он не подал вида, что заметил. Но когда Мишенька вышел из комнаты к себе на кухню, сделал мне выговор.
- Зачем ты дергаешь ребенка? Может, у него склонность к языкам, а ты портишь. Это же развитие. А развитие - главное в растущем человеке.
- Развитие бывает разное. Языки - пожалуйста. Хоть по-немецки, хоть по-французски. Но по-еврейски мой ребенок говорить не будет никогда. Для его же пользы. И не делай вид, что не понимаешь. Тебе еврейские слова ничего не стоят. А ему могут стоить ой как. До смерти могут довести.
Мирослав промолчал. И в подобных случаях больше меня не одергивал.
Это происшествие натолкнуло меня на мысль, что пора пристроить Мишеньку в кружок по развивающему направлению.
В свободные минуты Мирослав любил играть в шашки. Играл чаще всего сам с собой. Иногда в напарники для веселья приглашал Мишеньку. Тот делал хорошие для его возраста успехи.
Я отвела мальчика в пионерский дворец в кружок шашек. Руководитель сразу отметил Мишу как подающего надежды. Хоть возраст у него был всего шесть лет.
И вот я привезла документы об отказе Фимы. Представила их Мирославу. Он обрадовался. Завязалась история с усыновлением.
Цвели каштаны. Белые и красные свечки. Как всегда. В природе не меняется ничего. Не то что в человеке.
Но дело не в этом.
Мы с Мирославом и Мишенькой в воскресенье гуляли в Мариинском саду. Мишенька осваивал новенький велосипед, двухколесный. Хоть я волновалась, упал он всего три раза, и то не больно. Мирослав постоянно держался на страховке.
Возвращались домой поздно вечером. Я с Мишенькой поднялась на этаж первой - Мирослав возился внизу с велосипедом.
Под окном на лестничной клетке расположился Фима. Увидел нас, раскрыл объятия, с громким стуком уронил чемоданчик - толкнул локтем с подоконника.
- Родненькие мои, дождался! А я ж уже уходить хотел! Пойду, думаю, к Леньке, а с утречка сюда. Мишенька! Какой большой! Майечка! Какая ты красавица! Ну, давайте обнимемся!
Я, чтобы даром не перечить, обняла Фиму. Понюхала. Трезвый. Миша обниматься не стал, зацепился за мою руку и тянет к нашей двери.
- Фимочка, как хорошо, что ты приехал, - говорю, - сейчас мой муж Мирослав Антонович подойдет, познакомитесь. А Мишеньке спать сильно пора. - И в глаза Фиме пристально смотрю, не меняя направления ни на секунду.
Он сделал мне успокаивающий жест, мол, относится с пониманием.
Я познакомила Фиму с Мирославом. Получилось, правда, официально. И хорошо.
Сели ужинать. Фима смотрел на Мишеньку и рассеянно отвечал на наши с Мирославом вежливые расспросы. Погладил Мишеньку по голове. Мишенька чуть не закашлялся чаем. Я резко отбросила руку Фимы, но с улыбкой. С улыбкой.
Спросил, чем мальчик увлекается. Я ответила, что подает большие надежды в шашках. Фима обрадовался.
- Ой, шашкес! Шашкес - большая вещь! Ими многие пренебрегают, думают, только в Чапаева можно ими щелкать. А мальчик сообразил! Умничка!
Мишенька кинул на меня взгляд и уткнулся в свою чашечку. У него была специальная, веселенькая, детская.
Когда Мишу быстро отправили спать, Фима поделился новостями из Остра. Все здоровы, передали гостинцы - варенье, домашнюю тушенку, сушеную малину. Выставил это из своего чемоданчика прямо на белую скатерть.
Стал прощаться:
- Я сейчас к Лене Яшковцу, это друг мой, с фронта, - объяснил в сторону Ярослава, - переночую, сто лет с ним не виделись. А к восьми часам в жилконтору, в милицию. Выписываться. У меня и открепительный талон, и все формы, какие надо. Не волнуйтесь. Спасибо за компанию.
И тут же без перерыва:
- У меня тут в чемодане, чтобы не удивлялась, госзаймы. Я часто на всю зарплату покупал, пока один был. Это вам с Мишенькой, на будущее.
И вытащил пакет, завернутый в газету. Газета развинтилась - и весь стол усыпался облигациями.
Мирослав сгреб их и серьезно запихнул опять в чемоданчик. Щелкнул замочками.
Положил руки на плечи Фимы и говорит:
- Спасибо вам, дорогой Ефим Наумович. Но мы ни в чем не нуждаемся. Правда, Майечка? А вам в дальнейшем пригодится на устройство.
Я согласно кивнула. Хоть ожидала возражений с Фиминой стороны.
Но Фима развеселился:
- Конечно, я вижу, что вам не надо. Хотел подарок преподнести. Думал-думал и придумал. Не обижайтесь.
Я вызвалась проводить Фиму до конца двора.
В голове стучало - сейчас он пойдет к Ленечке, а Ленечки нету на свете. Такой удар! Бросится к соседям - те еще неизвестно что наплетут. А у него такое состояние - без равновесия. Может снести в любую сторону.
- Знаешь, Фимочка, я тебе не говорила, а есть хорошая новость. Даже радостная. Леня женился. И отправился с женой по вербовке куда-то на Север.
- Как? А я ж не знал. Вот Ленька! Меня мутузил за женщин. И давно?