- Мотя, скажи мне. Он говорил, что едет в Остер?
- Говорил, едет, а про Остер не говорил. Просто, что едет. Посидел пять минут. Попросил еды положить в свою коробку. Я положил. Котлеты, хлеб. Он попросил еще что-нибудь сладкое. У нас только варенье. Я дал пол-литровую банку. Вишневое. С косточками. Мама всегда варит, ты ж знаешь. Он в карман запхал. В пиджак. Еле поместилась. А коробку я бинтом перевязал. Веревки не нашел. Фима переделал по-своему. Высокая часть получилась как кастрюля, а та, где раньше был торт, получилась как крышка. Наоборот, значит. Он обрадовался, что хорошо и вместительно. В основном молчал. Только "еду" и "еду". Пьяный, что с него.
Мотя рассказывал быстро. Видно было, что ему неприятно.
Я почему-то спросила:
- Сильно водкой пахло?
- Не пахло. Совсем не пахло. Тортом аж несло. Сладкий такой запах. Наверное, водку и перебил. Но шо ж я, пьяного от трезвого не отличу? И походка в разные стороны, и глупости на языке. Точно - пьяный.
- Мотечка, а чемоданчик при нем был? Коричневый, фибровый, маленький?
- Нет. Пришел с голыми руками. Если не считать коробку. А нож перочинный был. Грязный тоже. Лезвие плохо закрывалось и открывалось - пазы забитые белым. Тортом, наверное. Фима когда бинтик резал, я заметил.
- А паспорт он тебе не показывал?
- Зачем? Нормальные люди посторонним паспорт в нос не суют.
- То нормальные, Мотечка.
Мотя посмотрел на меня пристально. Он хоть сильным умом и не отличался, но по моей подсказке понял.
- Думаешь, Фима того?
- Того, Мотечка. Очень даже того. И этого. И был он не пьяный. Потому и тортом за километр несло, а не водкой. Того - и вдобавок с ножиком. Ужас, Мотечка.
Я закрыла лицо руками. Но только на короткий миг. Материнское сердце толкнуло меня - скорей в садик. К Мишеньке.
Мотя вдогонку прокричал:
- И еще он песню пел "Враги сожгли родную хату". И меня заставил поддакивать. А я терпеть не могу.
В садике все было спокойно. Миша в хорошем настроении. Поговорила с воспитательницей - с профилактической целью. Как и что, как успехи мальчика.
Она горячо хвалила Мишеньку: подельчивый и дружный с детьми обоего пола. И правда, Мишенька всегда был окружен товарищами, так как являлся заводилой игр. От кратковременной замкнутости в связи с переездом в Киев не осталось и следа. Но в данном случае я хотела выяснить, не происходило ли в последние дни чего-либо из ряда вон в смысле Фимы. Сам мальчик мог и не оценить, а взрослый всегда начеку.
- Вы что беспокоитесь? У нас учреждение на хорошем счету, детей никто не обижает. Чужие через заборы не лазят. Домой отпускаем только с родителями и близкими родственниками.
- Я не сомневаюсь. Просто мне соседка, ее ребенок не в вашем садике, рассказала, что бывший муж явился и забрал девочку без ее ведома. Она потом искала-искала.
- Тут явная недоработка. Мы должны всегда доподлинно знать положение в семье. Кому ребенка отдавать, а кому и нет. Бывшие мужья способны на многое. Но у вас-то муж хороший, и знаете, Мишенька его очень ценит. Я как-то спросила у детей, кого они больше любят, папу или маму. Так ваш Миша заявил: маму очень люблю, а папу очень-очень. Интересно, да?
Я не удержалась от педагогического замечания:
- Обычная детская реакция. Но, чтобы вы знали, подобные вопросы расшатывают состояние детского сознания.
Говорить больше было не о чем, и я позвала Мишеньку с собой.
Я как прямой человек сама не делаю никогда никаких намеков и не приветствую, когда их делают в мою сторону.
Эта воспитательница давно мне не симпатизировала - по зависти. Что естественно в ее возрасте перед пенсией.
Ее бестактное замечание выбило меня из колеи. Но тем самым я пришла в себя. Фима - отрезанный ломоть. Из квартиры выписался добровольно, и начальник отделения милиции тому свидетель. Что Суркис будет делать дальше - не мое дело. Он может являться, может не являться, может пугать людей на улице, морочить голову Мотьке и Лазарю с Хасей, умереть под посторонним забором, даже завербоваться - какое имеет значение? Он - случайный в судьбе. Этап жизни закончился. Раз и навсегда.
Эта картина настолько ясно встала перед моим мысленным взором, что чувство бесконечной свободы ощутилось практически всецело.
Я прижала к груди Мишеньку и расцеловала его как самого главного моего человека.
Вечером Мирослав сообщил весть. Его назначили директором обувной фабрики. Плюс высокая зарплата и персональная машина "Победа". И в знак такого события завтра, в воскресенье, мы всей семьей идем к его маме. Ничто так не поддерживает больного человека, как общая радость близких.
Ольга Николаевна оказалась в очень слабом состоянии. Совсем худая. Обрадовалась Мишеньке - ведь видела его в первый раз. Попросила сесть к ней на кровать и смотрела, смотрела.
- Гарный хлопчик. Ты ж Мыхайлык? Мыхайлыку, ой Мыхайлыку, який же ж ты гарнэсэнькый, - и гладит по головке.
Мишеньке неудобно, приходится наклоняться в ее сторону, но он правильно понимает и старается тактично голову держать пониже.
Мирослав рассказал Ольге Николаевне про свои успехи, про новую должность, про машину.
- Тэпэр я тэбэ зовсим нэ побачу. Нэ побачу ж?
Мирослав заверил мать, что ничего не изменится, так как, располагая машиной, он, наоборот, сможет наведываться чаще.
Я приоткрыла форточку под предлогом того, что на улице замечательный весенний воздух. В комнате стоял плохой запах, что естественно.
В коридоре, когда уходили, я сделала замечание Зое Ивановне, чтоб проветривала.
Она махнула рукой:
- Проветрюю, проветрюю, а воно ж без толка. Я принюхалася, а вы и минуточки потерпеть не хочите. Нежная какая жиночка.
Хорошо, что Мирослав не слышал, а то бы он огорчился ее грубостью. А я - ничего. Лишь бы все было спокойно.
В этот вечер мы долго сидели всей семьей за столом в комнате. Я постелила белую вышитую скатерть, еще бабушкину, остерскую. Там одно пятно никак не отстирывалось. Я его прикрыла вазочкой с печеньем и следила, чтобы вазочку не двигали. А Мишенька все дергал за высокую ножку, пока я ему особо не указала.
Мирослав рассказывал Мишеньке о производстве, о конвейере. Как всегда, доступно и ясно. Мишенька внимательно слушал. Потом попросил достать железную дорогу, но я сказала, что сегодня не надо, лучше поговорить. Мирослав все-таки собрал дорогу, и Мишенька принялся играть. Мы любовались сыном и поглядывали друг на друга с одобрением.
Я поинтересовалась, почему назначение произошло внезапно. Оказалось, никакой внезапности. Вопрос рассматривался давно, бывший директор ушел на пенсию, и кандидатуру Мирослава выдвинули сразу. Но пока шла бюрократическая волокита, он не опережал события. Могло повернуться в любую сторону.
- Мне твое спокойствие, Майечка, дороже всего на свете.
И тут Мишенька подал голос:
- Мамочка, дядя Фима еще приедет? Мы с ним в шашкес играть будем. А то папа давно со мной не играет.
Я аж подскочила.
- Во-первых, не в шашкес, а в шашки. Повтори. Шашки. Шаш-ки.
Мишенька повторил, не поднимая головы от рельсов.
- А во-вторых, дядя Фима уехал далеко-далеко.
Мирослав осуждающе посмотрел на меня. Но у меня же нервы. Ему хорошо, он не в курсе.
- Давай, Мишка, сейчас в Чапаева? - Мирослав сдвинул чашки с тарелками в сторону, освободил место для шашек. Неосторожно задел вазочку. Она упала на пол, печенье рассыпалось в мелкие крошки. Песочное, очень ломкое. Хоть и магазинное, но тесто отличное. У меня из глаз брызнули слезы.
Мирослав не заметил. Достал картонку, мешочек с шашками, расставил и спокойно предложил:
- Садись, Мишка. Ты будешь Чапаев, а я Фурманов.
Миша с радостью. Они шумели, щелкали с различными шуточными угрозами по шашкам, которые разлетались далеко в стороны. Я их собирала и составляла в столбики на другом конце стола, как раз там, где пятно на скатерти. Жилка хозяйки брала свое.
Победил Миша.
Мирослав поощрительно сказал:
- Молодец, сынка.
А у меня внутри отдается: "Чапаев", "Чапаев". Психическая атака белых. А за белыми Ленька, а за Ленькой Фимка с ножиком, а за Фимкой черт знает что: и мама, и Гиля, и Тарасенко, и Мотька со своими папами-мамами, и торт "Киевский". И Ольга Николаевна. И форточка ее закрытая.
Тут стало ясно, что никакого всецелого свободного состояния у меня нет. Фима оставил меня крутиться на карусели, и мне ее не прекратить. Вот что он натворил своей замутненной головой. И никому ни до чего. Никому.
Но дело не в этом.
В понедельник вечером приехала моя мама. И не одна. С какой-то теткой.
Мама представила ее с порога: Блюма Цивкина, невеста Фимы.
Описывать эту, с позволения сказать, невесту не буду. Глазищи черные, как угли, живот толстый, ножищи, как столбы. Зубов - через один. Волосы короткие, черные, редкие, крутятся проволокой. Но в данном случае - какая разница?
Мама поддерживает ее за локоть, как пострадавшую. Еще в комнату не вошли, а раздался вопрос Блюмы:
- Где Фимочка?
- Примите горькую правду, - говорю, - если Фима к вам не вернулся до сих пор, значит, он без вести пропавший.
Мама плюхнулась на стул. Блюма по инерции - к ней на колени. Как стул не развалился!
Я оттащила Блюму к кровати, усадила.
Мама бегает по комнате и ломает руки:
- Что значит - без вести пропавший? Сейчас не война. У него с собой документы. Ты в больницах узнавала? Заявила в милицию? Пусть объявляют розыск.
- Мама, сядь спокойно. Ты Фиму хорошо знаешь?