Лежало перед ним, перекатываясь с угора на угор и уходя за горизонт, темно-бревенчатое море в наброшенной ячее травных улиц, дымило кое-где затопленными печами, вздымая дымы высокими сизыми столбами к розовевшему небу, кипело зеленью деревьев, начавших примешивать к зелени золото и киноварь…
Может быть, десять, а может быть, и пятнадцать минут простоял мужчина на всхолмье. Но, наконец, стронулся с места, поправил сумку на плече и зашагал вдоль пустынной еще сейчас дороги дальше и дальше от вокзала.
Отмахав изрядное расстояние, мужчина пересек дорогу и свернул в отходившую от нее поселковую улицу. Улица была так же пустынна, как и дорога. И лишь около дома со стеклянной вывеской под козырьком крыши - "Опорный пункт охраны общественного порядка", - несмотря на знобкий ранний час, внушительных габаритов оголенный до пояса человек в тренировочных штанах играл, будто пластмассовыми, гантелями, вызывавшими при взгляде на них самое глубочайшее уважение своим изрядным размером.
- Хо, Витька, что ли?! Кошелкин? - окликнул он молодого мужчину в болоньевой куртке, когда тот проходил мимо.
Человек внушительных габаритов был, естественно, участковый Аборенков, а молодой мужчина с дорожной сумкой на плече был сыном Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем и, действительно, Виктором по имени.
Он остановился и, постояв в раздумье напротив Аборенкова, спросил неуверенно:
- Альберт… Сергеевич?
- Иваныч, Витька, Иваныч! - Аборенков бросил гантели на землю, подошел к нему и, обдавая тяжелым запахом своего наработавшегося тела, протянул руку.
- Здоров давай. Стариков навестить приехал?
- Да, повидаться, - сказал Виктор.
- В отпуск, что ль?
- В отпуск, - согласился Виктор.
- Понятно. - Аборенков помолчал и спросил: - О делах-то у твоих слыхал, нет?
Виктор насторожился:
- Каких делах?
- Ну, этих-то!
- Каких этих?
- Та-ак! - Аборенков понял, что сын Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем ничего не знает и покрыл себя беззвучно хорошим матом. - Отлично, что приехал, - не вынес он, однако, своего мата наружу. - Старость надо чтить. Молодец!
И, повернувшись, пошел к брошенным на землю гантелям, поднял их и изготовился к упражнению.
- Так что там случилось? - встревоженно шагнул к нему Виктор.
Но Аборенков уже махал своими громадными гантелями и только выдохнул тяжело:
- Иди-иди!
До того шаг у Виктора был легкий, неторопливый, расслабленный, теперь он почти побежал.
Он почти бежал и оттого не заметил около забора родительского дома неких людей, странно для столь раннего часа прогуливающихся вдоль него. Он увидел их лишь тогда, когда, свернув к калитке, оказался вдруг лишен возможности подойти к ней. Перед ним стояли двое мужчин с необычайно непреклонными глазами и смотрели они на него так, что он невольно попятился.
- Проходите мимо, товарищ, - сказал один из этих двоих.
- Что такое? Вы кто такие? - несколько дрогнувшим голосом спросил Виктор.
- Вали отсюда, - сказал ему другой, - а то сейчас по почкам схлопочешь.
- Да вы что?! - невольно отпячиваясь еще дальше, вскричал Виктор. - Что здесь происходит? Это мой дом, у меня здесь родители живут!
- Очень сожалеем, - сказал первый. Он, в отличие от напарника, был безупречно вежлив. - Здесь секретный государственный объект, и вам сюда нельзя.
- Какой секретный объект, вы кто такие?! - Виктор сбросил сумку с плеча и изготовился к схватке. - Это мой дом, я вырос здесь, вон с дороги!
И в самом деле, кто бы поверил, что дом, где ты вырос, который знаешь до последней половицы и последней паутины на чердаке, вдруг сделался каким-то секретным государственным объектом.
Однако же он не успел сделать никакого движения, - он вдруг непонятным образом взлетел в воздух и тяжело грохнулся на землю, больно подвернув под себя руку. Рванулся, чтобы вскочить, но сверху на нем, оказывается, лежал уже тот, хамовитый, и заворачивал вторую руку за спину.
А вежливый достал из кармана передатчик, вытащил антенну и сказал в микрофон:
- Товарищ капитан! Попытка проникновения на объект. Нарушитель задержан!
- Удерживать до моего прибытия! - рявкнуло с треском в динамике передатчика.
И отправиться бы Виктору в ограниченное четырьмя стенами пространство с государственным продовольственным обеспечением, если бы отцовское сердце Игната Трофимыча, проснувшегося на печи от рявка капитана внизу, не заставило его борзо слететь на пол и выглянуть в окно. А выглянувши, как бы босиком и в трусах, он вылетел вслед за капитаном на улицу. И, гонясь за ним, Игнат Трофимыч кричал:
- Вы что тут делаете? Я жаловаться буду! Я яйцо брать не стану! Я от ваших денег откажусь! Уж и сыну нельзя, так вот, да?!
3
Освободить сына, не дать увезти его под конвоем неизвестно куда - это только и удалось Игнату Трофимычу, а провести его в дом - нет, этого нет. Как ни молил, как ни просил! Сбегал до автомата, дозвонился до Надьки: похлопочи! И разговаривать не стала: с ума сошел? понимаешь, о чем просишь?
Сидел сын на лавочке у забора - а внутрь нельзя, сидел на лавочке - а мать выносила ему туда еду. Как какому-нибудь нищему Христа ради.
- Да что у вас тут происходит, что стряслось? - уж в десятый раз, крутя на коленях подчищенную тарелку, спрашивал Виктор.
- Не спрашивай, сынок, - косясь на подзаборных молодых людей, невольно понижал голос Игнат Трофимыч. - Не велено отвечать, ни слова не могу, не спрашивай.
- Что значит не велено, батя? Я, сын, могу знать? Я как сын от тебя требую!
- Не требуй, сынок, не надо, - еще пуще понижал голос Игнат Трофимыч. - Что ж поделаешь, куда против власти…
Устоял Игнат Трофимыч, не сказал сыну о случившемся ни полслова, а Марью Трофимовну, боясь, что не устоит, до Виктора и не допускал даже. Гнал ее: ты, мать, поди унеси! Ты, мать, принеси! Ты, давай, там испеки, свари, разогрей!
Долог, однако, день до вечера. И много за день может случиться всякого. В том числе, тайное сделаться явным.
Нагостившись на лавочке под забором отчего дома, Виктор отправился на вокзал покупать обратный билет - возвращаться в Москву-матушку. Что ему оставалось делать. Был, конечно, в родном городе еще дом сестры, но дом сестры - не родительский, а кроме всего прочего Виктор вообще не собирался встречаться с нею. Давно уже, не один год, приезжая в родной город, он не навещал сестру, и она тоже не рвалась увидеть его.
Обратно в столицу нашей родины Москву скорый фирменный отправлялся поздним вечером. Купейных билетов в кассе не продавалось, с плацкартными тоже было не густо, однако одна верхняя боковая в конце концов все же нашлась.
Положив розовую бумажку билета в портмоне, Виктор вышел на привокзальную площадь - и день, который ему предстояло прожить до вечера, простерся перед ним бесконечностью. Провести, однако же, бесконечность под забором, пусть и отчим, - это, извините, ни у одного нормального человека не хватит сил, и, потоптавшись немного на площади, Виктор пошел убивать время на центральную улицу - бывшую Дворянскую, ныне Ленина. Потому, собственно говоря, на нее, что других улиц, где можно было бы прилично убить время, теша глаз архитектурной гармонией, в городе не имелось.
Но где убивает время один человек, там непременно убивают его и другие люди, и, не успел Виктор вывернуть с мощной реки проспекта Красной армии на бывшую Дворянскую, ныне Ленина, как нос к носу столкнулся со своим прежним школьным товарищем. Товарищу, правда, нужно было убить не целый день, а всего лишь пятнадцать минут, оставшиеся у него от обеденного перерыва, но пятнадцать минут - это более чем достаточно, чтобы успеть сообщить любую важную информацию, и, когда Виктор, прощаясь, пожимал школьному товарищу руку, он обладал всей совокупностью слухов, ходивших о его родительском доме.
И не устоял на этот раз Игнат Трофимыч перед напором сына, вооруженного знанием, обретенным на бывшей Дворянской, ныне улице Ленина. "Пойдем, погуляем, батя", - позвал его Виктор, чтобы увести от бдительных молодых людей подальше, Игнат Трофимыч, ясное дело, согласился с удовольствием, а когда отошли на приличное расстояние, или что, правда, что ли, что яйца у вас золотые какая-то курица нести стала, спросил Виктор, - и сломался Игнат Трофимыч, выдал всю правду-матку, хотя и давал подписку о неразглашении…
А выдав, перепугался Игнат Трофимыч так, как, кажется, не боялся даже в самые первые дни, когда Рябая вдруг, ни с того ни с сего принялась нести золотые яйца - и то-то страху было идти в курятник.
- Ты только ни слова никому! Это государственная тайна, нам доверено, мы хранить должны! - поймав Виктора за руку, с отчаянием заприговаривал он. - Ни слова никому, понял?!
Виктор, однако, только отмахнулся с пренебрежением:
- Да какая там государственная тайна! Напускают на себя. Весь город говорит, а они - тайна.
- Ну, знаешь, мало ли! Они, кто говорят, подписки не давали. А я давал, мне нельзя.
- Да, тебе нельзя, а им все можно! По какому праву они у вас яйца отбирают? И вам - всего по двадцать копеек за штуку?
- По двадцать, по двадцать, - подтвердил Игнат Трофимыч. - Каждый день, по ведомости.
Они шли, тут Виктор остановился, заставив остановиться и Игната Трофимыча, и некоторое время смотрел на него, будто тот был ему не отец, а некий абсолютно неизвестный человек.
- По ведомости даже! - сказал он потом. - Это ж надо, по ведомости! Да ваше яйцо - одно! - тысячу стоит. Или две.
- Ну, что поделаешь, что поделаешь, - вздохнул Игнат Трофимыч.