5
В приемной кабинета, отделанного дубовыми панелями, ждали приглашения пройти в кабинет человек двадцать пять. Женщинами из этих двадцати пяти были только три, остальные - мужчины, четверо в военной форме, в том числе и один генерал, ярко шибающий в глаза атласом красных лампасов, в форме были и Волченков со своим заместителем по политической части Собакиным. Почтительная, благоговейная тишина стояла в приемной. Не потому, что так уж было положено здесь, а располагала к тому сама высокая торжественность потолков, украшенных по карнизу лепниной и большой розеткой посередине, из которой свисала сверкающая каплями хрусталя оборчатая люстра; а если все же перебрасывались словами, то само собой получалось, что негромко, почти шепотом.
Дверь кабинета приоткрылась на небольшую щель, и из нее вышел помощник Первого. Это был тихообразный, но одновременно холодно-барского, неприступного вида человек лет сорока, все знали о нем, что он знает обо всех все, а о нем только и было известно: помощник Первого. Первый приехал в связи со снятием прежнего Первого два года назад, вскоре после начала ускорения, и привез помощника с собой.
- Прошу, товарищи, - сказал помощник, становясь рядом с щелью в двери, негромко сказал, но так, что все услышали.
Первый, а иначе, если по правилам двухгодичной давности, еще Хозяин, вышедши на середину кабинета, стоял на ковровой дорожке, красно проложенной к его громадному, как поле, столу, каждый входивший торопливо шел к нему по дорожке, Первый подавал руку и, совершив ритуал пожатия, бросал коротко: "Присаживайся, Иван Петрович". Иногда, впрочем, случались фразы и подлиннее: "Занимай место, Петр Иваныч". Но главное, всех он знал и помнил по имени-отчеству и, называя, произносил имя-отчество с особым расположением и даже интимностью, так что на душе у каждого сразу становилось тепло и ублаготворенно. Очень выгодно отличался новый Первый от прежнего. Прежний был хам, горлохват, из-за стола к тебе никогда не выходил, чуть что - пасть шире собственных челюстей, а уж если кого назвал по имени-отчеству - держись, будет голову откручивать, вроде ругательства у него это было, твое имя-отчество. А новый - всегда приветлив, сдержан, но расположен к тебе, Хозяин - но не подчеркивает того, просто первый среди равных - вот так. И глаза, глаза! Такая чистота в них и ясность, такая твердая простота - удивительно приятно было, когда они глядели на тебя. Хотелось довериться им - и работать, работать безоглядно, до умопомрачения, отдавать все силы служению. Вот только усы у Первого были странным образом словно б не от его лица. Они были у него черные - хотя сам он был шатен, с нечастым, даже редким волосом, коротко подстриженные и узко подбритые - как две стрелы над губой. Неприятные были усы, что-то такое они совершали с лицом Первого… ну вот получалось: или усы не от этого лица, или глаза не от него. Глаза, однако же, - зеркало души, про такие глаза думать нехорошо никому не хотелось, и оттого большинство решило про себя: чужие на этом строго-приветливом лице, разумеется, усы. А уж как их занесло на него - то одному богу известно.
- Надежде Игнатьевне никто случайно ничего не сообщал? - прежде всего спросил Первый, когда расселись за столом на положенном каждому месте.
Ему ответили нестройным гулом отрицания, и Первый качнул головой в знак того, что понял и принял сообщение к сведению.
- Это не потому, что мы не доверяем нашему товарищу, - сказал он. - Просто ситуация чрезвычайная, и некоторая осторожность в этом вопросе не помешает.
- Да! Разумеется! Безусловно! А как же иначе! - было ему снова общим ответом.
Первый снова одобрительно качнул головой - понял, товарищи! - дождался тишины и тут усмехнулся:
- А собственно говоря, кто и что мог ей сообщить? Кому что известно?
Вот в такие-то мгновения и казалось, что его это усы, его, не чужие, и в них суть. Потому как, конечно же, город - не пустыня, всем сорока на хвосте принесла новость, все что-то знали, но именно "что-то", достоверного - ничего, и зачем же надо было тыкать носом в это неполное знание, зачем же обижать?
Однако усы Первого тут же и спрятались, юркнули мышкой в норку, уступив место ясным и чистым, решительным, твердым глазам, за которыми хотелось в огонь и воду.
- Ситуация в самом деле чрезвычайная, - построжев лицом, сказал Первый. - Кризисная даже. Толпы народа на улице, экзальтация… все это чревато, и мы этого допустить не можем. Значит, существует проблема спокойствия в городе. Вторая проблема: собственно яйца. Давайте обменяемся мнениями, товарищи. Туда, - чуть приподнял он глаза к потолку, - я пока не докладывал, но скоро тянуть дольше не сможем. Надо решать.
- Так в самом деле, что ли, золотые они? - рявкающим голосом спросил генерал, и все невольно обернулись к нему. Генерал, когда раскрывал рот, всегда привлекал к себе внимание.
- Доложите, - найдя глазами Волченкова, попросил Первый.
И когда Волченков завершил доклад и сел, Первый резюмировал:
- Вот теперь у вас полная и исчерпывающая информация, товарищи. Какие у кого будут мнения?
- Реквизировать! - не дав ему даже договорить, рубанул воздух рукой генерал. - Все подчистую!
- Уже реквизировано. Подчистую, - ясно посмотрел на него Первый. - Ты где был? Товарищ Волченков об этом докладывал.
Генерал несколько порозовел, но не растерялся.
- Все, что эта рябая будет нести впредь. Я это имею в виду.
- А-а! - протянул Первый. - Ну, это разумеется. Стратегия действий, товарищи, стратегия - вот по какому вопросу прошу высказываться.
- И курицу тоже реквизировать! - добавил генерал.
- А! - воскликнул теперь, а не протянул Первый. - Вот это уже мысль! Это уже кое-что. Это из области стратегии.
- Я прошу слова, - поднял руку городской прокурор. Мужчина наружности весьма свирепой, с густыми, кустами растущими бровями и медвежьей фигурой. И, получив слово, поднялся следом и сам. - В соответствии с уголовным кодексом за хранение и сокрытие сырья драгоценных металлов хозяева курицы подлежат наказанию. Старика со старухой необходимо немедленно арестовать. За ордером остановки не будет.
Первый согласно покивал головой, но с предложением не согласился:
- Это от нас не уйдет. По стратегии, товарищи!
Рядом с прокурором сидел незаметный человек в необычном, однако, для всего собравшегося народа коричневом костюме с искристою красной полосой и каштановыми волнистыми волосами, гладко уложенными набок по актерской моде пятидесятых годов.
- А то, что это родители Надежды Игнатьевны, ты что, не понял? - наклонился он к прокурору, когда тот сел.
- Какой Надежды Игна… - начал было прокурор и осекся.
- Соображать надо, - ласково сказал ему человек в коричневом костюме.
А между тем, пока они переговаривались, выключившись из общего разговора, совещание, голос за голосом, начало формировать единый стратегический подход к свершившемуся явлению. Оказалось, что диковатое вроде бы предложение генерала - реквизировать курицу - единственно разумное и возможное. Прокурорское требование ареста сыграло тут, впрочем, как бы роль спускового крючка.
- Нет, ну в самом деле, - это же сырье драгоценных металлов! - говорил один. - Мы не можем оставлять его в частных руках! У нас государственная монополия на сырье драгметаллов!
- Изъять ее, создать соответствующие условия, - подхватывал другой, - и пусть себе несет на здоровье.
- С каким бы явлением мы здесь ни имели дело, - подбросил в костер роскошное сухое полешко замполит Собакин, - а золотые яйца нужно поставить на службу перестройке!
- Вот! - вскричал Первый. И обвел быстрым взглядом всех собравшихся у него. - Вот, это стратегически! "На службу перестройке"! Это и есть цель. И все остальное уже - исходя из нее. Первый этап - реквизиция. Все согласны, товарищи?
Все были согласны, и тогда Первый сконцентрировал взгляд на человеке в коричневом костюме с каштановыми волнистыми волосами. И глаза его сделались особенно чисты и особенно ясны.
- А что наша безопасность думает, как будем охлаждать обстановку в городе?
Человек в коричневом костюме быстро потер над столом руки - ладонь о ладонь - и твердо сцепил их. На его лице, как и у Волченкова, тоже было что-то вроде улыбки, но это была не полуулыбка начальника управления внутренних дел, который словно бы смотрел на весь окружающий его мир издалека, из некоего отстранения, эта была совсем иная улыбка: словно он знал обо всех, в том числе и о присутствующих, что-то такое тайное, такое компрометирующее, что никак не мог, глядя на них, удержать губы.
- Во-первых, необходимо исправить допущенные ошибки, - сказал он. - Я имею в виду разрешение на встречу со стариками корреспондентов. Никаких публикаций, никаких сообщений по телевидению и радио. У телевизионщиков пленку изъять и размагнитить. У газетчиков изъять блокноты с фотопленками и сжечь. Впрочем, нет, - тут же, на ходу передумал он. - Размагнитить и сжечь - это само собой разумеется. А сообщения дать. Везде. Что все неправда.
- Поверят, думаешь? - сомневающимся голосом спросил Первый.
Начальник безопасности разжал руки, снова быстро потер ладони и опять сцепил их.
- Справедливо. Не будем пересаливать. Только по телевидению.
- Вот. Это хорошо, - одобрил Первый.
- А толпу, если сама не разбредется, развеем.
- Но без эксцессов! - предупреждающе поднял руку Первый.
- О чем разговор! - Улыбка на лице начальника безопасности змеилась по губам самим воплощением знания и мудрости. - Без всяких эксцессов, ко всеобщему удовольствию!