- Чувствовал? Необыкновенное? - Игнату Трофимычу наконец понравилось быть знаменитым, и, не зная, что ответить, он все же вновь поспешил высунуться раньше Марьи Трофимовны.
Но Марья Трофимовна вовсе не собиралась плескаться на мелководье, рядом со славой.
- Како чувствовали, ниче не чувствовали, - вмешалась она. - Когда обнаружилось, тут уж перепугались, это уж точно.
- Это уж точно, - подтвердил Игнат Трофимыч.
Слаб человек. Что слава? Пустое место, дыра, рукава от жилетки. А вот поди ж ты: поманит кого - глядишь, и забыл все, пошел за славой, будто на привязи…
- Расскажите, пожалуйста, о своей жизни, - попросил пожилой корреспондент с магнитофоном - с той особой почтительностью, что появилась у него, когда он узнал о дочери. - Это, я думаю, было бы всем интересно.
- О жизни? - опять переспросил Игнат Трофимыч, вновь не зная, что отвечать.
Но Марье Трофимовне незачем было думать, что отвечать. Слава развязала ей язык, и он молотил раньше, чем она успевала подумать.
- Ой, о жизни че рассказывать! - махнула она рукой, вся так и плавясь от удовольствия. - Разве это жизнь была? Проклятье одно, не жизнь. Робили все да в очередях стояли - вот и жизнь.
- Ну уж, ты уж что говоришь-то! - Игнат Трофимыч не знал, что сказать о жизни, но, прожив ее, он знал, что говорить нельзя. - Что уж ты… И немца мы победили. И колхозы организовали. И спутник первыми запустили. Есть чем гордиться, что уж ты!
- Нет, конечно, что уж тут, это да! - всем своим тоном показывая, что берет сказанные слова обратно, торопливо зачастила Марья Трофимовна. - И победили, да, и восстановили, и спутник первыми запустили…
И дальше, и дальше длилось для них это блаженство славы, вновь и вновь щелкал с шорохом затвор фотоаппарата, жужжала камера на плече оператора, светили солнечно кварцевые лампы. Обо всех этапах своей трудовой биографии поведал Игнат Трофимыч, и о том, что воевал, и ранен был, и думал не выживет, а выжил и еще сколько прожил; о таких случаях дальней своей молодости вспомнила Марья Трофимовна, о которых, казалось, напрочь забыла, не помнила абсолютно, а тут как всплыли. И о перестройке, между прочим, сказали слово: поддерживаем, мол, и конечно.
Ах, Боже мой! Да не для того ли и нужна человеку слава, чтобы рассказать о себе, поделиться своим мнением о том и о сем, на предмет того и на предмет этого. Потому как кто же будет слушать тебя, если ты человек просто так. А если со славой, тут к тебе сразу и интерес, тут уж каждое твое слово - несказанная ценность, граненый алмаз, не меньше.
4
В закрытых глазах Надежды Игнатьевны полыхнуло, лопнула со звоном напрягшаяся тонкая перепонка, и все тело ей залило ослепительным, морозно-жарким огнем, протянуло долгой, мучительной судорогой, повело расслабленно вниз, и она обессиленно опустилась на согнутые в коленях ноги, увлекая за собой и Славика сзади.
- Ну что ты, скоро там? - спросила она, открывая глаза.
- Сейчас… - задыхаясь, отозвался Славик.
Он торопился, ходил в ней с бешеной, частой силой, но все не мог излиться, эта его особенность была по душе Надежде Игнатьевне, однако теперь ей хотелось, чтобы он поскорее остановился.
- Давай поживее там, - сказала она недовольно, едва уже терпя Славика внутри себя.
Надежда Игнатьевна любила рачком. Ей не нравилось стараться для кого-то другого, ей нравилось брать, получать. И когда рачком - она чувствовала: только берет, только получает, все для себя одной.
Однако было и отрицательное в таком способе. Это если вынырнешь на поверхность, вот как сейчас, окончательно, а тому, сзади, еще грести и грести. В также минуты Надежда Игнатьевна чувствовала себя беспредельно униженной. Мало, что сама поза… так еще словно одариваешь, ничего не получая, а это уж совсем нестерпимо.
- Наконец-то! - вырвалось у Надежды Игнатьевны, когда Славик освободил ее от себя, и она с облегчением перевернулась на спину. - Хорошо! - похлопала она некоторое время спустя Славика по бедру. После шпор в ее правилах было приласкать жеребчика.
- Ну что, какие новости, рассказывай, - велела она еще немного спустя, когда Славик отдышался. У нее было заведено, что после всего, отдыхая, водители осведомляли ее о всяких мелочах повседневной городской жизни, о которых просто так, другим способом, сидя в кабинете, не узнаешь.
- Какие новости, - хотя и с ленцой, но послушно отозвался Славик. - Знамение какое-то. Так это говорят, - усмехнулся он, отмежевываясь от не своих слов. - Курица будто бы золотые яйца нести стала. Так яйцо как яйцо, обычное, а скорлупа золотая. Народ взбаламутился, полгорода к тому дому сбежалось.
- Стой, стой, - прервала его Надежда Игнатьевна. Она была расслаблена, несобрана, и не сразу дошло до нее, о чем Славик. - Золотые, говоришь, яйца? Курица?
- Ну! На экспертизу возили, проверяли - натуральные золотые.
В Надежде Игнатьевне все напряглось, и она даже приподнялась в постели, опершись на руку.
- А что за экспертиза? Откуда ты знаешь про экспертизу?
- Да говорят, - все с прежнею ленцой сказал Славик. - Я проезжал там сегодня - народу, как на демонстрации. На той улице, кстати, где у вас папаша с мамашей.
Внутри у Надежды Игнатьевны все оборвалось. Она опустилась обратно на подушку и какое-то время молча смотрела в потолок над собой.
- Не может быть, - сказала она затем. - Бред! Если бы это было так, мне бы стало известно по официальным каналам.
- Ну да, по каналам! - Славик оживился. - Это ведь народ говорит: чудо, знамение. А у нас же официально чудо не признается.
- Глупость говоришь, - машинально принялась отчитывать его Надежда Игнатьевна. - Мы все признаем, что действительно и разумно. Запомни это.
Славик хмыкнул.
- Что ж тут разумного, золотые яйца. Бред, конечно. Это я говорю, что говорят. А там… а там все может быть, почему нет, если чудо, - неожиданно закончил он.
Надежде Игнатьевне вспомнилось, как она держала в руках скорлупу от тех яиц, как взвешивала ее на ладони… В том, что речь шла о родителях, сомнения у нее не было. И неужели же вправду золотые? Тяжелая была скорлупа, ненормально тяжелая, так рука и почувствовала вес, конечно, никакое не поле, а если, впрочем, даже и поле… то ведь в любом случае получается чудо. Чудо, чудо - действительно! И если б его как-то использовать, стать инициатором…
Как использовать конкретно, ничего она вмиг сообразить не могла. Но то, что можно использовать, - в этом она не сомневалась. Главное, чтоб не опоздать, чтоб никто другой не перехватил инициативу!
- Вставай, бери одежду, иди одевайся в другой комнате, - толкнула она в бок Славика. - Поедем сейчас.
- Куда? - спросил Славик, зевнув.
- Туда! - резко сказала она, спихивая его с постели.
В ней уже все трепетало от нетерпения, она уже была там, у отца с матерью, в их домике, и недавняя ублаготворенная усталость, разнимавшая еще несколько минут назад все тело, вымылась из нее, как никакой усталости и не было. Замолить свою вину, главное - чтоб не обиделись, чтоб не зажались, во всем раскрылись перед нею! Попросить прощения, ошеломить их!
У ворот родительского дома дорогу преградили милиционеры. Надежда Игнатьевна распахнула перед ними свое краснокнижное удостоверение, милиционеры попереминались мгновение с ноги на ногу и пропустили.
Надежда Игнатьевна вбежала во двор, взбежала на крыльцо, ворвалась в сени, влетела в дом - Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем, услышавши шум в сенях, оба спешили ей навстречу.
- Мама! Папа! - закричала Надежда Игнатьевна. - Так это правда? И экспертиза подтвердила?
Лица у ее стариков просветлели.
- Дак правда, как не правда. Подтвердила эта самая… - хором отозвались они.
Надежда Игнатьевна гулко грохнулась перед ними на колени.
- Мама! Папа! А я не поверила… Простите меня! - На глазах у нее, почувствовала она, неожиданно появились даже и слезы. - Простите меня, виновата! Это вам - за вашу святую жизнь! За то, что вы ее всю до капли - Родине!
- Ты что это! Что это! Грязный пол-то! - бросились поднимать ее в четыре руки Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем.
- А родина-то при чем тут? - спросил Игнат Трофимыч.
- При том! При том! - воскликнула Надежда Игнатьевна, давая себя поднять и твердо становясь на ноги. - О Родине никогда нельзя забывать! - И спросила, обнимая их и заглядывая им в лица: - Простили? Простили?
Да знала она, что простят, куда денутся - простят. Главное, чтоб не опоздала, чтоб инициативу в свои руки…
Но опоздала Надежда Игнатьевна, что поделаешь. И об этом предстояло ей узнать через какое-нибудь мгновение.
Однако же куда большее огорчение ждало ее совсем в другом месте. И предстояло узнать ей о том лишь назавтра. В то самое время, как она находилась в доме своих родителей, в особняке наискосок от особняка, в котором занимала просторное помещение из кабинета и приемной она, собиралось самое ответственное совещание, самых ответственных руководителей города и области, в самом ответственном кабинете, единственном из всех, какой особняк ни возьми, отделанном дубовыми панелями, и она на это совещание приглашена не была.