– Идем сейчас прямо ко мне и занимаемся, – объявил он. Вину следовало заглаживать незамедлительно.
– Давай ко мне, – обрадованно предложил в ответ Саса-Маса. – У меня дома никого – матушка на работе, а сеструха неизвестно когда придет.
Мать у него работала крановщицей в пятьдесят втором цехе, а сестра училась в Политехническом институте, после лекций сидела в библиотеке и возвращалась домой совсем поздно.
– Нет, давай ко мне. – Лёнчик не принял встречного предложения Сасы-Масы. – У меня дома тоже почти никого: одна бабушка. Но я не приду – она запсихует.
– А братишка твой младший?
О младшем брате Лёнчик забыл.
– Да что Мишка, – отозвался Лёнчик небрежно. – Он мешать не будет. – Добавив с той же небрежностью: – У нас ведь две комнаты.
Две комнаты на шестерых – это получалось по комнате на троих, у Сасы-Масы на троих тоже была одна комната, но они жили в коммуналке, и вода у них была лишь холодная. У Лёнчика же была отдельная квартира, даже с ванной комнатой, пусть ванная за неимением ванны и служила кладовкой.
Они просидели у Лёнчика за письменным столом в комнате, занимаясь арифметикой, часа три не вставая, так что у обоих голова будто опухла. Подняла их из-за стола бабушка Катя. Мишка, все эти три часа пытавшийся прорваться к ним в комнату, сумел усыпить ее бдительность – и с радостным криком вломился в дверь. Бабушка Катя, ругаясь на Мишку, влетела в комнату вслед за ним, увидела разопревших Лёнчика с Сасой-Масой и заругалась на них: "Обалдели совсем? Отправляйтесь на улицу, освежите мозги!"
Она дала им по толстому куску белого хлеба "кирпичом", намазанного смородиновым вареньем, и они, на ходу просовывая руки в рукава пальто, держа хлеб в зубах, чтобы не мешал одеваться, выскочили из квартиры.
– Всё, будешь приходить ко мне теперь каждый день, занимаемся, пока не подтянешься, – прокричал Лёнчик, когда летели по лестнице вниз на улицу.
Он пошел провожать Сасу-Масу, и когда двинулись к его дому, в голову ему пришла мысль, что надо познакомить Сасу-Масу с Викой. Тогда можно будет дружить втроем, и у Сасы-Масы не будет причины упрекать его, что он все время с Викой и Викой. Саса-Маса не хотел идти знакомиться, отнекивался, ссылаясь на мать, которая уже вот-вот может прийти с работы, а он неизвестно где, но Лёнчик его уломал.
Подходила середина апреля, снег с тротуаров и дороги весь стаял, оставшись лежать на газонах, солнце склонялось к горизонту, но было тепло, и они шли, расстегнув пальто, выставив на обозрение миру ярко полыхающие алым пионерские галстуки. Лёнчик мог бы дома переодеться, сняв школьную форму, но из солидарности с Сасой-Масой не стал этого делать. Свежий ветерок омывал лицо приветствием приближающегося лета, по обочинам дорог с тонким стеклянным звоном журчали последние, свивающиеся в бечевку ручьи.
Дверь у Вики открыл отец. Он был в кожаном фартуке, пальцы до черного блеска надраены просмоленной дратвой – значит, работал и встал открыть им дверь от сапожной лапы.
– А, пан Лёнчик! – сказал он. Скакнул взглядом на Сасу-Масу, поизучал его мгновение, после чего произнес: – И с ним еще пан. Что случилось, панове? – взгляд его снова устремился на Лёнчика.
– Вика дома? – спросил Лёнчик.
– Вика делает уроки, – сказал Викин отец. – И Жанна тоже сидит делает уроки. Пусть сидят делают, не пойдет Вика на улицу.
За спиной у Викиного отца в темноте прихожей послышался шум, и под мышкой у него, просунув голову наружу, появился сам Вика.
– Пап, ну что ты! – завопил он. – Что ты не пускаешь. Это же Лёнчик! Лёнчик, – высунул он наружу руку, пытаясь дотянуться до него, – заходи!
Нелепо как все получалось. Лёнчик почувствовал стыд перед Сасой-Масой. Сейчас самым лучшим было уйти. Но как теперь было уйти, когда Вика просил зайти!
– Я не один, – показал он на Сасу-Масу. – Я вас специально познакомить пришел.
– Саса-Маса?! – радостно воскликнул Вика из-под отцовской подмышки.
И это был еще один конфуз. Саса-Маса не любил, когда его так называли в глаза; в глаза называть его Сасой-Масой можно было лишь иногда – как бы его так, например, шутливо хваля, – да и то он позволял это не всем.
– Саша меня зовут, – тут же дал знать о своем неудовольствии Саса-Маса.
– Ладно, раз пришли, давайте в комнату, не шумите здесь, – освободил проход в квартиру Викин отец.
В комнате за обеденным столом, застеленным газетами, сидела над раскрытой тетрадью Викина сестра, Жанка, обмакивала, когда они, один за другим, входили в комнату, ручку в чернильницу-непроливашку, смотрела на них с любопытством, а особенно ей интересен, само собой, был Саса-Маса.
– Какая к нам делегация, – сказала она, улыбаясь.
Все получалось нелепо. И отец, и эта Викина сестра Жанка рядом. Непонятно, что делать и как себя вести.
– А мы с Сашей у меня занимались, устали, пошли погулять – и решили к тебе зайти, – обращаясь к Вике, затараторил, чтобы преодолеть в себе это чувство нелепости, Лёнчик. – У нас же экзамены, а у Саши с арифметикой неважно, вот мы и занимались…
– С какой стати у меня неважно, – густым голосом, покраснев, сказал Саса-Маса.
Жанна, собравшаяся было писать в тетради, оторвала ручку от листа.
– А у вас экзаменов не будет! – в голосе ее прозвучало превосходство. В прошлом году после четвертого класса она сдавала экзамены и все сдала на "отлично". – С этого года экзамены в начальной школе отменили.
– Это откуда у тебя такие сведения? – вопросил Лёнчик.
Жанкино сообщение было ударом так ударом. Это получалось, четвероклассников как бы признавали маленькими, переход в пятый класс теперь не означал начала новой, взрослой жизни, как раньше.
– А нам говорили, – с удовольствием сообщила Жанна.
– А почему же, – в голосе Сасы-Масы звучало совсем другое чувство, чем было в Лёнчике, в нем так и билась радость, – нам наша Екатерина Ивановна говорит, что будут?
– Это потому, что она не хочет, чтобы вы раньше времени радовались.
– Не все ли равно, раньше или позже, – удрученно отозвался Лёнчик.
– Ой-ой-ой, пан Лёнчик. – подал голос со своего места в простенке между окнами отец Вики. – Если вам скажешь раньше, вы что? Вы тут же все учебники в сторону и побежали на улицу!
– Почему вы так думаете? – возмутился Лёнчик.
– Я не думаю, я знаю. Вот ответь мне, но только честно, как чувствуешь: чего ты хочешь от жизни?
– Чего я хочу? – беря время на раздумье, переспросил Лёнчик. Оказывается, ответить на вопрос Викиного отца было то же самое, что ответить у доски на "пятерку" невыученный урок. – Я хочу приносить пользу, – сказал он наконец.
– Ой, только без пионерского салюта, – Викин отец провел черной пятерней по дыбившимся волосам над ухом. – Я просил честно.
– А я честно, – Лёнчик почувствовал себя оскорбленным.
– Тогда, – отрываясь от заготовки туфли и кладя нож на колени, проговорил отец Вики, – я тебе скажу о твоей пользе. Кто хочет приносить в жизни пользу, тот приносит ей вред, вот запомни. Жизни ничья польза не нужна. Это ты должен брать пользу от жизни. Она богатая, у нее на всех хватит. Ты берешь – тебе хорошо и ей хорошо. Хочешь, я тебе скажу, чего ты хочешь от жизни на самом деле, без пионерского салюта?
– Да, – деревянным голосом отозвался Лёнчик.
Викин отец вскинул вверх черный указательный палец.
– Радости ты хочешь от жизни. Все хотят от жизни радости. А что тебе доставляет радость больше: сидеть дома за уроками или бегать на улице?
Лёнчик недоверчиво смотрел на Викиного отца, прислушиваясь к себе. Получалось, что Викин отец был прав: улица доставляла больше радости, чем уроки.
– Но я всегда – сначала уроки, потом улица, – сказал он.
Викин отец покивал.
– Это значит, Лёнчик, ты ответственный человек. Только это, ничего больше. Поверь польскому еврею. Ты знаешь, что такое польский еврей? Польский еврей – самый настоящий еврей. Здесь у вас на Урале нет настоящих евреев, это не евреи, это недоразумение. Настоящий еврей – это польский. А настоящий еврей – это мудрость. Потому что каждый польский еврей с детства знает Талмуд. Ты знаешь, что такое Талмуд?
– Нет, – обескураженно покачал головой Лёнчик.
Викин отец снова поднял вверх черный указательный палец.
– Талмуд – это книга мудрости. Настоящий еврей только тот, кто знает Талмуд. Поэтому настоящий еврей – это и есть мудрость.
– Заладила сорока Якова одно про всякого! – раздался от двери гневный голос. Это была Таисия Евгеньевна. Видимо, она только что вернулась с работы, сняла в коридоре пальто, вошла в комнату – и стала свидетельницей их разговора. – Нашел себе слушателей! Настоящий еврей он! Настоящие евреи сейчас в Израиль едут! Хочешь чувствовать себя настоящим – давай!
Викин отец вскочил со своей табуретки, сапожная лапа вместе с заготовкой туфли полетела в сторону, и он, сжав кулаки, приподнимаясь на носках и снова опускаясь на пятки, будто весь встряхиваясь на каждое слово, закричал:
– Уеду! Дождешься! У меня право есть: я польский еврей, мне разрешат! Это раньше нельзя было, теперь разрешат!
– Ой, испугал! Испугал! – Викина мать вдруг стала спокойна, усмешлива, в статности, что была в ней, появилась величественность. – Уезжай, кто тебя держит. Там таких сапожников только и ждут.
Вика с Жанной будто сжались, во взглядах их читались испуг и стыд; должно быть, такие сцены были им не впервой, но оттого, что свидетелями сцены стали Лёнчик с Сасой-Масой, они чувствовали себя опозоренными.
Саса-Маса потянул Лёнчика за рукав.
– Пойдем, – прошептал он. – Что тут делать. Сматываемся.
Никто их не останавливал.