- Сашенька, срежьте мне эдак вот вскользь с ребер, самую капельку!
- А мне окорок! - хлебнул вина Мамут.
- Плечо и предплечье, Александра Владимировна. - Румянцев потер пальцами, словно считая невидимые деньги. - Только, знаете, без руки, вот... самое предплечье, самое вот это...
- Руку можно мне, - скромно кашлянул Лев Ильич.
- А я попрошу голову! - бодро оперся кулаками о стол отец Андрей. - Дабы противостоять testimonium paupertatis.
Арина подождала, пока Саблина исполнит все просьбы.
- Александра Владимировна, а можно мне...
И смолкла, глянув на отца.
- Что? - наклонился Мамут к дочери.
Арина прошептала ему на ухо.
- Только скажи как взрослая, а не так, - посоветовал он.
- А как?
Отец шепнул ей на ухо.
- Что тебе, Аринушка? - тихо спросила Саблина.
- Мне... восхолмие Венеры.
- Браво, Арина! - воскликнул Саблин, и гости зааплодировали.
Саблина примерилась, заглядывая сверху и снизу: промежность была скрыта между ног.
- Не так оно и просто добраться до тайного уголка! - подмигнул Румянцев, и взрыв смеха заполнил столовую.
- Погоди, Саша... - Саблин встал, решительно взялся за Настины колени, потянул, раздвигая. Тазовые суставы захрустели, но ноги не поддались.
- Однако! - Саблин взялся сильнее. Шея его вмиг побагровела, ежик на голове задрожал.
- Повремени, брат Сергей Аркадьич, - встал батюшка. - Тебе сегодня грех надрываться.
- Я что... не казак? Есть еще... и-и-и!.. порох в пороховницах... и-и-и! - кряхтел Саблин.
Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое. Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы. Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса. Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым. Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его. Поток коричневого сока хлынул на блюдо.
- Сашенька, s’il vous plaît, - вытирал руки салфеткой Саблин.
Холодный нож вошел в лобок, как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями:
- Прошу, ангел мой.
Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него.
- Жалко такую красоту есть, - нарушил тишину Мамут.
- Как... ангел восковой, - прошептала Арина.
- Господа, дорога каждая минута! - поднял бокал с бордо Саблин. - Не дадим остыть! Ваше здоровье!
Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо.
- М-м-м... м-м-м... м-м-м... - Жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. - Это что-то... м-м-м... это что-то...
- Magnifique! - рвала зубами мясо Румянцева.
- Хорошо, - жевал Настину щеку отец Андрей.
- Повар у тебя, брат... того... - хрустел корочкой Лев Ильич.
- Прекрасно пропеклось. - Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.
- Четверть часа... м-м-м... на углях и три часа в печи... - бодро жевал Саблин.
- Очень правильно, - кивал Мамут.
- Нет... это что-то... это что-то... - жмурился Румянцев.
- Как я обожаю грудинку... - хрустела Румянцева.
Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.
- Как? - спросил ее Мамут, прихлебывая вина.
Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:
- М-м-м... сметана небесная... ешь, пока теплое, не кривляйся...
- Сашенька, а что же ты? - Увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.
- Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, - погрозил пальцем Румянцев.
- Да, да... я... непременно... - Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.
- Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, - протянул руку отец Андрей. - Вам самое деликатное полагается.
Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык:
- Наинежнейшее!
Язык лежал мясистым знаком вопроса.
- Благодарю вас, батюшка, - с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.
- Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, - бормотала сквозь мясо Румянцева. - Представьте... м-м-м... всегда, когда ее видела, я думала... как вот... как мы будем... м-м-м... как... нет, это просто потрясающе! Какие тонкие изящные ребра!
- Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, - хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич. - Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому... м-м-м... решил, знаете ли, так вот прямо в...
- Вина! Вина еще! Павлушка! - вскрикнул Саблин. - Где фалернское?
- Так вы же изволили бордо-с. - Тот завертел белой тонкокожей шеей.
- Дурак! Бордо - это только прелюдия! Тащи!
Лакей выбежал.
- Вкусно, черт возьми, - тучно вздохнул Мамут. - И очень, очень правильно, что без всяких там приправ.
- Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, - откинулся на спинку стула жующий Саблин. - Как любая Ding an sich.
- Истинная правда, - поискал глазами отец Андрей. - А где же, позвольте, это...
- Что, брат?
- Ложечка чайная.
- Изволь! - протянул Саблин.
Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот.
- А я у рыбы глаза не могу есть, - полусонно произнесла медленно жующая Арина. - Они горькие.
- У Настеньки не горькие, - глотнул вина батюшка. - А очень даже сладкие.
- Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали.
- Настя умела удивительно смотреть, - заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык. - Когда я ее родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку. А я сидела рядом. И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела. Она сосала грудь и смотрела на меня. Это был какой-то совсем не детский взгляд. Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть. Была зима, вечер. И окно все затянуло изморозью. Только в середине оставалась проталина. И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки. Это было лицо... не знаю как объяснить... лицо очень взрослого человека. Который был значительно старше меня. Я испугалась. И почему-то сказала: "Батый".
- Батый? - нахмурил брови отец Андрей. - Тот самый? Хан Батый?
- Не знаю, - вздохнула Саблина. - Возможно, и не тот. Но тогда я сказала - Батый.
- Выпей вина, - пододвинул ей бокал Саблин.
Она послушно выпила.
- Вообще, иногда в родном человеке может черт-те что померещиться. - Румянцев протянул пустую тарелку. - Пожалуйста, с бедрышка вон с того.
- С какого? - встала Саблина.
- Что позажаристей.
Она стала вырезать кусок.
- Сергей Аркадьич, - вытер жирные губы Мамут. - Полноте мучить супругу. Пригласите повара.
- Да что вы, господа, - улыбалась Саблина. - Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами.
- Я берегу здоровье моего повара, - глотнул вина Саблин. - Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками... Да! Берегу. И ценю.
- Повар хороший, - хрустел Настиным носом отец Андрей, - хоть и деревенский.
- Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше, чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят?
- А как же.
- Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я... - Дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул.
Затрещали кости.
- Полосни-ка вот здесь, Сашенька...
Саблина полоснула. Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку фалернского и пошел из столовой на кухню. В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки. Кухарка рядом взбивала сливки к голубике.
- Савелий! - Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку. - Ну-ка, бери.
Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку.
- Ты сегодня постарался, - наполнил кружку до краев Саблин. - Выпей в память о Насте.
- Благодарствуйте. - Повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна.
- Ешь, - протянул ему ступню Саблин.
Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил. Саблин в упор смотрел на него. Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал. Куцая борода его ходила вверх-вниз.
- Хороша моя дочь? - спросил Сергей Аркадьевич.
- Хороша, - проглотил повар. - Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста.
Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую.
Там спорили.
- Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила - сразу запахивал и сеял пашаничку, - увесисто рассуждал отец Андрей. - Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было - пихнул сноп, он и посыпался. До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне - паровая молотилка!
- Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! - желчно смеялся Румянцев. - Будем как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут!
- Можно и в каменный век, - раскуривал сигару Мамут. - Было б что пахать.