Глядя в тронутое перьями облаков небо, Настя взяла себя за колени, прижала ноги к груди. Повар стал пристегивать ее цепями к лопате.
- Полегшей-то... - озабоченно подняла руки няня.
- Не бойсь, - натягивал цепь Савелий.
- Настенька, выпростай косу, - посоветовала мать.
- Мне и так удобно, maman.
- Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, - хмуро смотрел отец Андрей, расставив ноги и теребя руками крест на груди.
- Настенька, вы руками за цепи возьмитесь, - сутуло приглядывался Лев Ильич.
- Не надо, - нетерпеливо отмахнулся отец. - Их лучше - вот что...
Он засунул Настины кисти под цепь, охватившую бедра.
- То правда, - закивал повар. - А то все одно повыбьются, как трепыхать зачнет.
- Тебе удобно, ma petite? - Мать взяла дочь за гладкие, быстро краснеющие щеки.
- Да, да...
- Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся.
- Да, maman.
- Цепи не давят? - трогал отец.
- Нет.
- Ну, Вечное в помощь тебе. - Отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб дочери.
- Держи себя, Настенька, как говорили, - припала мать к ее плечам.
- С Богом, - перекрестил отец Андрей.
- Мы будем рядом, - напряженно улыбался Лев Ильич.
- Золотце мое... - целовала ее стройные ноги няня.
Савелий перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Настю в печь. Тело ее осветилось оранжевым. "Вот оно!" - успела подумать Настя, глядя в слабо закопченный потолок печи. Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Насти дикий, нечеловеческий крик. Она забилась на лопате.
- Держи! - прикрикнул отец на Савелия.
- Знамо дело... - уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять.
Крик перешел в глубокий нутряной рев.
Все сгрудились у печи, только няня отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась.
Кожа на ногах и плечах Насти быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Настя извивалась, цепи до крови впились в нее, но удерживали, голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот. Крик извергался из него невидимым багровым потоком.
- Сергей Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, - облизал пот с верхней губы Савелий.
Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли.
- Да не так, Хоссподи! - Няня вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Насте.
Новая волна жара хлынула на тело. Настя потеряла голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипела, закатив красные белки глаз.
- Справа, справа, - заглянула в печь мать, направила кочергу няни.
- Я и то вижу, - сильней заворочала угли та.
Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками. Из Насти потекла моча, вскипела. Рывки девушки стали слабнуть, она уже не хрипела, а только раскрывала рот.
- Как стремительно лицо меняется, - смотрел Лев Ильич. - Уже совсем не ее лицо.
- Угли загорелись! - широкоплече суетился отец. - Как бы не спалить кожу.
- А мы чичас прикроем, и пущай печется. Теперь уж не вырвется, - выпрямился Савелий.
- Смотри, не сожги мне дочь.
- Знамо дело...
Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев. Суета вмиг прекратилась. Всем вдруг стало скучно.
- Тогда ты... того... - почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты.
- За три часа спекётся, - вытер пот со лба Савелий.
Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой:
- Ладно...
- Я вас оставлю, господа, - пробормотала мать и ушла.
Няня тяжело двинулась за ней.
Лев Ильич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе.
- А что, Сергей Аркадьевич, - отец Андрей положил руку на плечо Саблина, - не ударить ли нам по бубендрасам с пикенцией?
- Пока суть да дело? - растерянно прищурился на солнце Саблин. - Давай, брат. Ударим.
Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала. Из печи послышалось совиное уханье. Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло.
- Это душа с тела вон уходит, - устало улыбнулся повар.
Вытянутые полукруглые окна столовой, вечерние лучи на взбитом шелке портьер, слои сигарного дыма, обрывки случайных фраз, неряшливый звон восьми узких бокалов: в ожидании жаркого гости допивали вторую бутылку шампанского.
Настю подали на стол к семи часам. Ее встретили с восторгом легкого опьянения.
Золотисто-коричневая, она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали ее, дольки лимона покрывали грудь, колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии.
- А это моя дочь! - встал с бокалом Саблин. - Рекомендую, господа!
Все зааплодировали.
Кроме четы Саблиных, отца Андрея и Льва Ильича, за красиво убранным столом сидели супруги Румянцевы и Димитрий Андреевич Мамут с дочерью Ариной - подругой Насти. Повар Савелий в белом халате и колпаке стоял наготове с широким ножом и двузубой вилкой.
- Excellent! - Румянцева жадно разглядывала жаркое в короткий лорнет. - Как она чудно была сложена! Даже эта двусмысленная поза не портит Настеньку.
- Нет, не могу привыкнуть. - Саблина прижала ладони к своим вискам, закрыла глаза. - Это выше моих сил.
- Сашенька, дорогая, не разрушай нашего праздника. - Саблин сделал знак Павлушке, тот засуетился с бутылками. - Мы не каждый день едим своих дочерей, следовательно, нам всем трудно сегодня. Но и радостно. Так что давайте радоваться!
- Давайте! - подхватила Румянцева. - Я семь часов тряслась в вагоне не для того, чтобы грустить!
- Александра Владимировна просто устала, - потушил сигару отец Андрей.
- Я прекрасно понимаю материнское чувство, - заворочался толстый, лысый, похожий на майского жука Мамут.
- Голубушка, Александра Владимировна, не думайте о плохом, умоляю вас! - прижал руки к груди пучеглазый крупнолицый Румянцев. - В такой день грешно печалиться!
- Сашенька, думайте о хорошем! - улыбнулась Румянцева.
- Мы все вас умоляем! - подмигнул Лев Ильич.
- Мы все вам приказываем! - проговорила огненноволосая, усыпанная веснушками Ариша.
Все засмеялись. Павлушка с понурым, опухшим от слез лицом наполнял бокалы.
Саблина облегченно засмеялась, вздохнула, качнула головой.
- Je ne sais ce qui me prit...
- Это пройдет, радость моя. - Саблин поцеловал ее руку, поднял бокал. - Господа, я ненавижу говорить тосты. А посему - я пью за преодоление пределов! Я рад, если вы присоединитесь!
- Avec plaisir! - воскликнула Румянцева.
- Присоединяемся! - поднял бокал Румянцев.
- Совершенно! - тряхнул брылами Мамут.
Бокалы сошлись, зазвенели.
- Нет, нет, нет... - затрясла головой Саблина. - Сережа... мне плохо... нет, нет, нет...
- Ну, Сашенька, ну, голубушка наша... - надула губы Румянцева, но Саблин властно поднял руку:
- Silence!
Все стихли. Он поставил недопитый бокал на стол, внимательно посмотрел на жену.
- Что - плохо?
- Нет, нет, нет, нет... - быстро трясла она головой.
- Что - нет?
- Мне плохо, Сережа...
- Что - плохо?
- Плохо... плохо, плохо, плохо...
Саблин резко и сильно ударил ее по щеке:
- Что тебе плохо?
Она закрыла лицо руками.
- Что тебе плохо, гадина?
Тишина повисла в столовой. Павлушка горбато замер с бутылкой в руке. Савелий стоял с обреченно-непонимающим лицом.
- Посмотри на нас!
Саблина окаменела. Саблин наклонился к ней и произнес, словно вырезая каждое слово толстым ножом:
- Посмотри. На нас. Свинья.
Она отняла руки от лица и обвела собравшихся как бы усохшими глазами.
- Что ты видишь?
- Лю... дей.
- Еще что видишь?
- На... стю.
- И почему тебе плохо?
Саблина молчала, вперясь в Настино колено.
- Не стоит так откровенно не любить нас, Александра Владимировна, - тяжело проговорил Мамут.
- Хотя бы учитесь скрывать свою ненависть, Сашенька, - нервно усмехнулась Румянцева.
- Поздновато, - глядела исподлобья Арина. - В сорок-то лет.
- Ненависть разрушительна для души, - хрустнул пальцами отец Андрей. - Ненавидящий страдает сильнее ненавидимых.
- Как это все глупо... - грустно покачал головой Румянцев.
- Зло не глупо. Зло - пошло, - вздохнул Лев Ильич.
Саблина вздрогнула:
- Да нет... господа... я не...
- Что - нет? - сурово смотрел Саблин.
- Я...
- Савелий! Отдай ей нож и двузубец!
Повар осторожно приблизился к Саблиной, протянул приборы ручками вперед.
- Пожалуйте.
Саблина взяла и посмотрела на них, словно видела впервые.
- Ты будешь обслуживать нас, - опустился на свое место Саблин. - Будешь вырезать куски на заказ. Ступай, Савелий.
Повар вышел.
- Давайте есть, господа, пока Настя не остыла! - Саблин заложил себе угол салфетки за ворот. - На правах отца новоиспеченной я заказываю первый кусок: левую грудь! Павлушка! Неси бордо!
Саблина встала, подошла к блюду, воткнула вилку в левую грудь Насти и стала отрезать. Все прислушались. Под коричневой хрустящей корочкой сверкнуло серовато-белое мясо с желтоватой полоской жира, потек сок. Саблина положила грудь на тарелку, подала мужу.
- Прошу, господа! Не теряйте времени!
Первой опомнилась Румянцева.