Через неделю президент принял его отставку, а к концу года он неожиданно для страны скончался.
День седьмой
Требуха и ритм
Подруга мне тут давеча определила:
- Ты ведь еще застал те времена, когда телевизор плоскогубцами с канала на канал переключали!
Вот ведь точно сказала!
И так меня эти слова задели, сам не мог проанализировать - почему… Сейчас у меня шестьсот телеканалов и переключатель работает по радиоволне, хоть задницей становись к плазменной панели.
Но слова ее, словно связка рыболовных крючков проткнули умную опытную рыбину, самые кишочки, подцепили и мои потроха, и заворочались внутренности отчаянно, а от того и в голове тестом дрожжевым набухло. Набухло - бухло! Сейчас уже ни от кого не услышишь этого слова, роднящего меня с моим отцом, ну разве что от ровесников, оставшихся жить в том времени. Вот еще плоскогубцы переключают черно-белую "Чайку"… В общем, набухла моя голова, словно бухла перебрал…
А тут еще телефон цикадой заливается! Звонит жена…
Мать моя, еще пятнадцать лет назад я не знал, кто мне звонит! Звонок всегда был сюрпризом, ожиданием, что в трубку тебе заговорит само Счастье!.. А сейчас из динамика "гав-гав" - партнер! "Мяу" - любовница!.. Ты уже все прожил за время звонка, так и не взяв трубки… На кой черт!.. Ты знаешь, что тебя ждет, ты точно уверен, что не заговорит со мною Счастье…
Можно сейчас и на природу помчаться на "мерсе", и завалиться в сено с вкусной женщиной, даже мобильник можно в машине нарочно забыть… А оттого и все другое нарочно!..
Я помню, как в коммуналке карандашик на бумажной веревочке висел возле тяжеленного черного телефонного аппарата. У каждого было свое местечко на стене, чтобы туда контакты записывать… Сейчас в outlooke все, в компьютере и на пяти телефонах, не дай Господи, что-то потерять!..
Мама моя! Почему я живу в этом времени? Мама моя! Почему в этом времени у меня нет мамы…
Я закрываю глаза и отправляюсь в ту страну, в которой я моложе… В страну, которая принадлежит только мне!
Уж точно, что страна эта не с молочными реками и кисельными берегами, в ней живется не легче, чем в других, а может быть, даже сложнее, но тем не менее это - моя страна, меня в нее тянет, и чем быстрее бежит время, тем чаще мне хочется ее посещать!
Я вхожу в нее, и ветер треплет мои волосы… Я тогда носил хеер а ля Анжела Дэвис… Гляжу в отражение оконного стекла, нравятся волосы… Ну вперед, по почти забытым улицам! Запахи!.. Чем больше запахов, тем все лучше вспоминается. И улица, по которой я почти бегу, хоть и не спешу никуда… Запах пива и остывающего асфальта. Где-то недалеко, кажется, пивная или бочка привозная, за той аркой, или нет, за углом… Так и есть. Мужики в очереди к бочке, с толстой хозяйкой. Стоят они все в черных пиджаках, а в руках банки трехлитровые! Кайф!.. А вот булочная, в ней двери крутящиеся, из трех отсеков, чтобы не давились, а входили в святое место чинно, по одному! Вот булка за семь копеек, пахнет поджаристой коркой, Францией, вот полок с трехкопеечными булочками, похожими на самое интимное женское место, здесь и калорийки с изюмом… А "Бородинский" смешался своим терпким запахом с круглым хлебом за сорок копеек…
Выхожу из булочной, а от бочки пивной крик в мое ухо:
- Эй! Ефим!
Я оборачиваюсь и вижу почти забытого мною дядьку. Он машет мне руками, в одной из них пустая кружка…
- Ну как ты? - спрашивает дядька, хитровато так щурясь.
- Нормалек! - отвечаю, заглотав полкружки.
- Вернулся, значит?
- Ага…
- Надолго?
- Как получится! - я вспомнил, как его зовут.
- Ефим, ты навести меня еще!
- Хорошо, Гоша! - так его зовут.
Опять улица, и я почти бегу по ней, широкой и весенней, ночной и молодой!
Слышится голос саксофона. И такая манящая эта песня, такая развязная, что сжимается в паху. А оттого бегу еще быстрее!.. Господи, какой любимый голос! В горле не проглатывается!.. Саксофон визжит!!! Я сглатываю этот визг, я мчусь на зов, расцарапывая лицо о какие-то колючки, стремясь успеть на этот зов, чтобы опередить себя!.. Вот и парадный вход с лампочками!..
- Федя, дорогой! - Я на ходу целую толстого швейцара. Он тоже мне улыбается, но уже вслед, потому что я уже в полумраке ресторана. Вот он, этот надсадный зов, устремлен мне прямо в ухо.
- А-а-а!!! - ору. - Громче, громче!
И вдруг я слышу голос, несущийся навстречу моей песне. Голос кричит:
- Ефим, Ефим!
- Элен! - я раскрываю руки и оборачиваюсь. Ловлю ее, и тотчас все мое лицо в слезах и помаде. Я тоже плачу, и поцелуи наши горячи!
- Ефим, Ефимушка! Ты вернулся! Плачем и смеемся.
- Да, да! Я вернулся! - я кричу, пытаясь переорать голос саксофона.
Я хватаю ее, прижимаю к себе, а потом кручу под бешеную музыку, все быстрее, быстрее!.. И летит туфелька на длинной шпильке в сторону саксофониста. И ловко музыкант ее подхватывает, используя вместо сурдины.
- Ква-ква! Кве-кве-е-е-е! - стонет сакс.
- Тум-тум! Турум-бурум! - отвечает контрабас!
- Кве-е-е-е-е-е!!!
- Бурум…
- Ефим, где ты был?
Смеюсь в ответ. Где был, когда был?.. Я сейчас здесь! И это важно! Ах, ты моя, Элен! Золотая моя, Элен! Белогривая моя!!!
- Пойдем к столу, - говорит громко. - Там такое!..
А там и впрямь!..
- Антоша! Здравствуй, дорогой! - Я подхватываю на руки вместе со стулом друга - гениального скрипача. Потом целую Мусю, его жену, потом Мишаню Боцмана, всех целую, потому что все родные и соскученные по мне!..
- Эй, джазмен, лови! - Я запускаю в сторону эстрады десятирублевку самолетиком. - Выпей за меня! - кричу. - И за всех моих друзей выпей!
- Кве-кве!
- Вернулся, вернулся! - радуются мои друзья.
- Перестаньте кричать! - нервничает Элен. - Дайте поесть человеку с дороги!
А на столе харчо, соленые помидоры и шашлык, маринованные грибочки и чьи-то очки валяются… Как хорошо. Как хорошо, когда тебе радуются друзья!
- Тост, тост! - прерывает гомон скрипач Антоша. И тишина.
- За тебя, Ефим! - Он нервничает и чуть проливает из рюмки. - За то, что ты вернулся, друг, за то, что ты с нами, за то, чтобы ты чаще возвращался!
Тихо за столом. Все пьют. Плачет Элен, и слеза катится в бокал.
- Не плачь! Сейчас я выпью твою слезу, и это будет твоя последняя слеза… Скоро я к вам вернусь навсегда…
- Что? - не слышит она.
- Ничего…
Горькая слеза придает вкус шампанскому. Сладкая встреча, еще слаще перед расставанием!..
- Ну, как вы живете, мои милые? - спрашиваю.
- Да нормально, - отвечают вразнобой и Антоша, и его жена Муся, и Мишаня Боцман.
Мы едим и запиваем, мы пьем и закусываем! Мы то смеемся, то неожиданно затихаем… На меня смотрит Элен… Взгляд ее жадный, почти безумный, но она ждет, пока я, как губка впитаю в себя радость встречи.
- Ребят, вы меня извините, - я встаю. - Сами понимаете… Жена… Столько не виделись…
- Конечно, иди! - поддерживает Антоша-скрипач.
- Не в последний раз, - добавляет Муся.
- Иди! - разрешает Боцман.
- Турум-бурум, - булькает нам вслед контрабас. Мы идем по широкой улице, обнявшись, и дышим ароматом молодой ночи.
- Фимка! - Она проводит тонкими пальцами по моему небритому лицу. Мы стоим возле подъезда нашего старого дома, целуемся. - Пойдем домой!
Маленькая комнатушка в коммуналке, и мы, крадущиеся к ней на цыпочках, будто не муж и жена совсем. И скрипит дверь за нами… Я знаю, что тетя Катя проснулась, да и не спала она, наверное, по причине бессонницы.
- Кто это? - скрипит, как дверь, ее голос.
- Это я, теть Кать, - отвечаю.
- Ишь ты, вернулся!.. Ты, Ленк, счастлива?
- Ага.
- Ну, молодец, дождалась…
- Не разбудите Валерку Зюкина, он с ночной!..
Как рассказать, чем соскученные в вечности любовники удивляют звезды? Как поведать о том, сколь сил в любящих сердцах и страстных губах?.. Тела горячи, как солнце, мокнут сладостью и тотчас просыхают на жаре!..
А наутро я бегу в редакцию и узнаю, что за время моего отсутствия напечатали книгу. Мою КНИГУ!!!
А за книгу мне выплатили гонорар.
И чего с ним делать?
Ква-ква!!! Кве-кве!!!
Турум-бурум!
Антоша-скрипач, Мишаня Боцман, Муся…
Коротко рассказывают, что Саня-Глобус умер от рака. В две недели сгорел!..
А ведь было такое шампанское - "Советское"! И было оно лучшим! "Кристал" - говно!.. "Советское" - шампанское молодости! Конечно - оно лучшее!!!
Антоша - гениальный скрипач. Умрет от цирроза печени через десять лет.
Мишаня Боцман - будет жить странной жизнью эмигранта.
Муся - будет жить вечно…
Ленке не нравится, что я валяюсь на диване.
- Думаю, - говорю.
- Думать - не работа!.. Ладно, думай!
Родная моя, дорогая! Мне бы ухватиться за тебя руками покрепче и не отпускать от себя губы твои, сердце твое!.. Кричи на меня, будь несносной!.. Мне так будет не хватать этого потом, в другой жизни - в разных для нас обоих временах!..
Ква-ква! Кве-кве!
Турум-бурум!
Ритм. Ритм!
Я вскакиваю и бегу к ней, моей Элен, как будто она только что не ушла куда-то!
Она еще успеет выдернуть мне первый седой волос из хеер а ля Анжела Дэвис…
У нее никогда не будет седых волос!
Ква-ква! Кве-кве!
Смелее ритм, смелее! И завыл джаз, и завыли саксы!