– А тогда в клубе у тебя неплохо получалось, когда Владимир грипп подцепил! – с надеждой сказал отец Симон.
– Это я от текилы охрип! – оправдывался Вадим. – Налили мне… нехорошие люди.
– Но сейчас-то Володи с Серёжей нету! – мягко, но убедительно сказал старец. – Вот и сыграйте мне все новые песни. А потом помолимся о спасении раба Божьего Владимира.
* * *
– Ну, где этот четверодневный Лазарь?! – закричал отец Симон на весь храм. По храму побежал шепоток.
– Это – старец отец Симон… Он юродствует… Сейчас опять настоятеля будет распекать… Называет всех призраками и мертвецами… Кто-то впал в грехи, а он будет духовно воскрешать…
Из алтаря выскочил эконом отец Дамиан и укоризненно запричитал:
– Потише, пожалуйста, батюшка, служба же идёт!
– Куда вы дели четверодневного Лазаря?! – буйствовал старик, не снижая тона. – Стоит мне отлучиться на неделю, как вы – в беззакония впадать!
Глаза у отца Дамиана забéгали и он нервно зашептал:
– Это всё отец настоятель! Я его предупреждал! А он только улыбается!
– Я спрашиваю, где он? – сурово вопросил отец Симон.
– Как где, в келье у себя…
Отец Симон вылетел из храма, гневно тряся бородой, и уже тут расхохотался.
* * *
Послушник Владимир смиренно сложил руки на коленях и упрямо сказал:
– Пусть думают, что я умер.
– А мать? – укорил его творческий продюсер.
– Пимен Великий к матери даже не вышел…
– Но ты же не Пимен и не великий!
– А он тоже тогда не был великим, а был обычным послушником!
– У тебя же чудесные песни! Подростки слушают, получают первое понятие о Боге…
– Дерьмо весь этот рок и вся наша тусовка. А песни только ваши хорошие.
– Ты – отличный музыкант. Когда становишься воином Христовым, надо продолжать делать то, что ты лучше всего умеешь, оставаться в своём качестве. Вот Костя Кинчев продолжил играть после того, как уверовал, и все лучшие песни написал уже во Христе. Стал духовным лидером своей группы. И ты станешь.
– А вы почему не остались в своём качестве, а ушли в монахи?
– Понимаешь, дело в том, что когда я осознал себя христианином, я уже был послушником. Так что очень даже остался в своём качестве.
– Я курю, пью, матерюсь. Каюсь на исповеди, а перестать не могу. Только обеты избавят меня от моих грехов… Я хочу всего себя посвятить Христу, как Алёша Карамазов!
– Ты так думаешь? Христа можно любить где угодно. И подвиг верующего мирянина ничуть не меньше монашеского, а может, даже и больше. Кстати, тому же Алёше пришлось вернуться в мир… А по поводу курения и матерщины… Это со временем отпадёт само собой. Если ты по уши влюблён в девушку, станешь засматриваться на других женщин? Нет. И если душа по уши влюбится в Христа, она не захочет больше пить, курить и материться… Словом, чтоб завтра был на концерте! Это я тебе как продюсер говорю!
* * *
– Отец Симон, я хотел узнать… – начал отец Дамиан.
– Да, мой дорогой?
– Почему панки? Почему рокеры? Почему не барды, например, какие-нибудь, не шансонье?
– Понимаешь, барды у нас слишком праведные. Аж тошнит от их праведности! Жизнь их замучила совсем, злая судьба несправедливая. Да и, пожалуй, слишком умные по-мирски, Бог им не нужен. Христос пришёл ведь к грешникам и простым рыбакам, значит к панк-рокерам. Ребята Бога искренне ищут, они открыты Благовестию. Слушает их молодёжь, а не старпёры закосневшие… Ну, это я так, в общем. Бардов я тоже люблю. Вообще-то на человека каждый раз надо смотреть…
– Не знаю, можно ли так сказать… Но заразиться… оскверниться… Наверное, не очень уместные слова… Мы же всё-таки монахи…
Отец Симон громко засмеялся, прослезился от смеха и даже как будто схватился за живот. (Он говорил, что много лет страдает грыжами.)
– Чем же от них заразишься? – сказал он сквозь слёзы. – Скорее они от нас с тобой заразятся! Честолюбием и самомнением! Мы же с тобой – избранные, мы же на всех смотрим свысока! Мы же законники, фарисеи! Ребята-то гораздо чище нас! Видел бы ты их в натуральной среде – смиреннейшие существа! Мне одна девица рассказывала, с которой наш гитарист раньше встречался, что бедняга не знал куда от стыда глаза девать, когда она его раздевала!
Тут у отца Симона начался новый приступ смеха, сильнее прежнего, и он сделал что-то совсем для старца не подобающее – завалился в пыль и задрыгал ногами, корчась от боли в животе. Эконом поспешил оставить несчастного подвижника, чтобы не подумал кто чего.
* * *
Выступление уже подходило к концу, когда в середине зала, как по волшебству, появился Симон Петрович в своём неизменном элегантном костюме. Володька его углядел и заорал в микрофон перед очередной песней:
– Следующую композицию мы посвящаем нашему любимому продюсеру, благодаря которому я вернулся с того света!
Сгрудившиеся у сцены фанаты возликовали.
Автором песни был сам Володька, а слова – следующего содержания:
Обкурившись и обпившись как-то раз,
В монастырь панк постучал.
На башке пригладил ирокез
И игумену сказал:
Припев.
"Постриги меня в монахи,
Мы с тобою будем панковать.
Этот мир пошлём мы на фиг,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постриги меня в монахи! -
Третий час безумный панк кричал. -
Этот мир пошлём мы на фиг!"
Но его никто не постригал.
Оглядел его игумен с ног до головы
И сказал: "Ну что тут стричь?
Поживи у нас послушником пока,
Чтобы зрелости достичь!"
Припев.
"Постриги меня в монахи,
Мы с тобою будем воевать -
Надерём мы ж…у бесам,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постриги меня в монахи! -
Пятый год безумный панк кричал. -
Этот мир пошлём мы на фиг!"
Но его никто не постригал.
Наконец он был пострижен после стольких лет,
Ирокез закрыл клобук.
За весь мир молиться начал панк:
"Избави нас от вечных мук!"
Но многолетнему обычью своему
Наш монах не изменял
И, запершись в келье у себя,
Диким голосом кричал:
Припев.
"Постригите меня в схиму [8] ,
И мы с вами будем воевать.
Быть хочу, как серафим, я,
Чтобы Богу пару слов сказать!"
"Постригите меня в схиму! -
Тридцать лет монах кричал. -
Быть хочу я серафимом!"
Но его никто не постригал.
После концерта вместе с отцом Симоном поехали на дачу к Серёге.
* * *
– Что же вы скрывали от нас, что живёте в монастыре? – ласково укорял старца правдолюбивый Вадик.
– А я разве скрывал? – удивился отец Симон. – А если и скрывал, какая разница, где человек живёт?
– Но ведь вы же этот… подвижник, что ли?
– Намекаешь, что я подвинутый слегка? Ну и что? Кто сейчас не подвижник? Вот и Володя тоже подвижник.
Володя как раз входил в каминный зал, пряча в карман молитвослов.
– Ты иди, погуляй лучше! – сказал ему старец. – Мне с ребятами кое о чём поговорить надо. А ты и так уже это знаешь. Андрюху гони сюда! Возьми пакетик и фонарик, на входе в лес большая берёза растёт, под ней десяток белых. Сам видел.
Когда Володя вышел на улицу, а остальные четверо собрались за столом, на продюсера посыпались вопросы.
– Зачем же вы сказали, что он умер? – возмущался Андрюха.
– Это не я, а ты сказал! Я сказал, что он скоро вернётся! – отбрёхивался старец.
– Ну да, не говорили! Даже заплакали!
– Так я от радости плакал, что он наконец дозрел!
– Вы же его обратно дёрнули! – изумился Сергей.
– Да я не про монастырь! У него начался покаянный кризис. Надоело купаться в самодовольстве, устал от себя самого. Вы уж мне поверьте, он каждое утро просыпается с мыслью: "Я – дерьмо собачье, и больше ничего!" Когда человека так колбасит, он может что угодно выкинуть. Хорошо, что в мой монастырь прибежал, а то ищи его потом по всей Сибири! Теперь он станет настоящим лидером группы, то есть вашим. И вы никуда не денетесь, голубчики! Будете слушать его почти во всём!
– Он курит, пьёт, матерится! – подал голос ударник Валера.
– А некоторые и в известное заведение заходят. – Старец пристально посмотрел ударнику в глаза. – Ударяют, так сказать, на производстве. Я и сам туда недавно заходил, видел Свету, Аню…
Валерка не выдержал и убежал на второй этаж.
– Побеседовал с ними, – как ни в чём не бывало продолжил отец Симон. – Хорошие девушки. Тяжело им будет из замкнутого круга вырваться, но думаю, Бог поможет… А курение – это разве грех? Дурацкая привычка, и всё. Святитель Николай Японский почти всю жизнь курил… Пить – я и сам пью. Иногда голова раскалывается, проклинаю всё на свете, а кагорчика стакан тяпну, сразу о Боге вспомню. Злоупотреблять не надо, дураку понятно, но со временем наýчитесь себя контролировать. Главное, чтоб у человека в жизни стержень был, на который всё нанизывается. Вот Володя такой стержень обрёл, и вы найдёте.
– Вы ещё про матерщину не сказали, Симон Петрович, – заметил Сергей, который слушал очень внимательно.