* * *
В середине января, сразу после новогодних каникул, сосед в спешном порядке сорвался с женой в Лодейное поле. Мать Светланы сразил инсульт. Света договорилась на службе, перенесла отпуск на зиму и осталась в отчем доме ухаживать за мамой. Володя вернулся с Ричардом в Питер.
Тот за полгода вымахал чуть ли не с Найду, стал поднимать лапу, и теперь мы гуляем все вместе.
Ричард забегает вперед: а вдруг повезет и удастся загнать на клен гуляющего спозаранку кошака, как было третьего дня?! Доберман нюхает снег, на всякий случай поднимает шерсть на спине и огрызок хвоста, внимательно осматривает заснеженные кусты и промороженные ветви деревьев: не сидит ли где вражина?..
Найда опекает взрослого на вид, но пока еще робкого пса, морщит нос и скалится при появлении "чужих" собак, неодобрительно косится на чересчур, по ее мнению, тонкие лапы приятеля и уже более благосклонно присматривается к Володе. Плохой человек не заведет себе собаку.
Разлученный с женой и сыном Володя все более привязывается к питомцу. Шьет ему на заказ комбинезон, покупает игрушки, кормит пса по науке.
– Пакет сухого корма полторы тысячи стоит, – поднимает палец Володя и уверенно произносит название французской фирмы, производящей собачьи сухарики.
Мы с Найдой переглядываемся. Моя собака – потеряшка, лопает все подряд и не прочь, если я зазеваюсь, сгонять по-быстрому на помойку.
Вечером после работы сосед, нарушая скоростной режим, мчится домой к своему "мальчику". О дополнительных заработках он и думать давно забыл.
Во время наших воскресных прогулок Володя с умилением наблюдает за тем, как играют собаки, иногда, не выдержав, сам бросается за мячиком. Домой возвращается потный, грязный, в разорванной куртке и безмерно счастливый. Искусанные руки соседа покрывают пятна зеленки.
* * *
Вскоре Володина теща пошла на поправку, и Светлана, оставив мать на племянницу, вернулась домой. Отвыкший от хозяйки Ричард ее не признал.
– Я – вожак, Рича – мой заместитель, а Светка – так, по хозяйству, – веселится сосед.
* * *
Промелькнула весна, а затем и лето уступило место осенней слякоти, подморозило.
Ноябрьским вечером, когда дырявое питерское небо устало легло на плоские крыши, и пьяные от ветра фонари с трудом светили сквозь сыплющуюся сверху морось, – то ли дождь, то ли снег – доберман, завидев на противоположной стороне улицы незнакомую собаку, выскочил на дорогу…
Володя с обвисшим на руках другом шел напролом сквозь кусты, не замечая нас, и с безжизненно мотающихся собачьих лап падали на брюки соседа ошметки круто посоленной дорожной жижи.
Ричарда похоронили на собачьем кладбище. Заказали памятник. С черной мраморной стелы, завидев хозяина, улыбается красавец доберман-пинчер. У его лап камнерез изобразил любимый Ричардом мяч. Кажется, пес сейчас звонко гавкнет, спрыгнет на травку и припадет на передние лапы, приглашая поиграть.
* * *
Дней через десять после несчастья мы встречаемся с Володей на обычном месте. Ярко освещенный изнутри "Кашкай" стоит необычно косо, правым передним колесом на поребрике, и сотрясается от басов включенного на полную громкость проигрывателя.
"…И единственный твой друг,
твой надежный друг
– это старый пес.
Рядом молча семенит,
помнит запах рук
и сует в них нос.
А вокруг снует народ,
он тебя не узнает,
не касается.
Жизнь тихонечко идет,
да легонечко грызет,
да не кусается…" [1]
– несется над притихшим двором.
Володя лежит головой на рулевом колесе. Задуваемый в приоткрытое боковое стекло ветерок шевелит его русые пряди.
Я рву дверцу и вытаскиваю тяжеленное тело соседа из салона, вырываю из замка ключ зажигания.
– Вова, Вова… ты чего?
Тот поднимает на меня пустые, растерянные глаза:
– Не могу, стоит перед глазами Рича, жизнь ни в жизнь, – бормочет распьяно-пьяный в пять утра Володя. – Нельзя было его в квартире держать. Ему двигаться надо… – Сосед хрипло кашляет. – На даче живу, – Володя трясет растрепанной башкой, – приехал ночью, а подняться домой страшно. Кажется, Рича ждет у дверей. Маята… Выпьешь? – Он дергает дверцу, в руке тускло блестит желтым квадратная бутылка виски.
Я держу изо всех сил зубами, боюсь уронить в стылую грязь ставшее родным слово. Ма-я-та. В этот раз оно горчит. От него отдает бензиновым выхлопом, американским самогоном и застарелой табачной вонью.
Найда лижет руку соседа, чихает. Пьяный… а жалко!
* * *
Минуло два месяца, снег стаял, газон сменил серое прохудившееся зимнее одеяло на новое, весеннее, ярко-желтое. Каждый одуванчик изо всех сил старался походить на крошечное солнышко. Тополиное озерцо сквера подернулось изумрудной рябью.
Сосед живет дома, много работает, купил новую машину. Каждое утро, как и прежде, мы приветствуем друг друга, иногда перебрасываемся парой ничего не значащих фраз.
Однажды под вечер Володя заглянул ко мне по-соседски, в комнату не пошел, от рюмки отказался. Долго сидел на кухне, болтал ни о чем, курил.
Прощаясь, он потрепал Найду по загривку, и я вдруг увидел, что лицо соседа так и не оттаяло с зимы.
– Светка щенка присмотрела, – виновато посмотрел на меня Володя. – Хочу, говорит, маленького лабрадора – бежевого, плюшевого, с черным носом и висячими ушками. Ей бы игрушку…
Найда боднула руку соседа.
В дверях он обернулся:
– Выйду на пенсию – возьму добермана.
Недотроганный Рассказ
В начале восьмидесятых довелось мне поработать несколько лет грузчиком-экспедитором в агентстве по доставке мебели населению. Устроиться на работу в "Лентрансагентство" было непросто, ибо в те годы только там да еще, пожалуй, в таксопарке можно было за свой труд получать приличные деньги без риска оказаться за решеткой.
Возглавлял агентство бывший боксер С. Личность в Ленинграде известная, он начинал свою спортивную карьеру в секции ленинградского "Динамо" в одно время с легендарным Валерием Попенченко.
Генеральный старался брать на работу бывших спортсменов. "Бывшие", в свое время досыта хлебнув славы, впоследствии, "выйдя в тираж", спивались. Подсобником или учеником токаря на завод идти они не хотели – гонор, как же! Да и платили там гроши. В агентстве же работа, хотя и на износ, по двенадцать часов с одним выходным в неделю, но в то же время – не у станка. И деньги – неплохие и сразу. Так что мужики на "доставке" подобрались все, как один, крепкие, тренированные. Поблажки новенькому не давали, и, несмотря на борцовское прошлое, втягиваться мне было нелегко.
В новостройках было особенно тяжко. Лифт "коммунальщики" отключали специально, чтобы с новоселов за его пуск поборы брать. Так что, приходилось попотеть. Занести на четырнадцатый этаж вдвоем три мебельных гарнитура – удовольствие, скажу я вам, то еще! За смену надо было делать три-четыре подобных рейса. Это, если не считать мелочевку. Но, правда, и зарабатывали неплохо. При удачном раскладе за один день можно было заложить между страниц "Капитала" месячную зарплату квалифицированного ленинградского рабочего.
А вечерком, в автопарке, как было принято, "отдыхали после трудов праведных". Закуска – на расстеленной газетке, бутылка зажата коленями, граненый стакан – один на всех… Напряжение снимали.
В тот вечер – а дело было в субботу, в канун выходного – сидели мы втроем в кабине "Газ–52" и расслаблялись. Я, Серега и Кирилл Васильевич, мужик пожилой, – до пенсии ему меньше года оставалось. Он у нас баранку крутил. Мебель, правда, уже не таскал, но город – заезды, проходные дворы, типы домов, расположение квартир – знал как свои пять пальцев. … Клад, а не водитель. Но и потрепаться любил под стопочку, хлебом его не корми! Вот и в этот раз, пропустив по первой и со вкусом закурив, начал Кирилл Васильевич издалека:
– Вот мы, ребята, сегодня хорошо заработали. Смотрю на вас, рады-радешеньки… – водитель закашлялся. – А чему рады, денежке? Бумажкам этим? Так то – мусор!.. На них разве радость купишь?.. Поведаю я вам одну историю… – рассказывал он, как всегда, обстоятельно, не торопясь. Словесные обороты порой употреблял книжные, в нужных местах делал паузы. Начитанный был у нас водитель.
Тайком вздохнув и посмотрев на часы, мы с напарником приготовились слушать.
– Да!.. Сам я – детдомовский, рассказывал уже… Зимой сорок первого мне в аккурат шестнадцать исполнилось. Немец уже Питер окружил. Пошел я в военкомат… Возьмите, говорю, на фронт, а то сбегу… Годок себе прибавил, конечно. Однорукий дежурный майор обматерил меня и прогнал. Подрасти, мол, сначала, вояка, – Кирилл Васильевич помолчал.
– Но, видать, на заметку меня взяли… Через год, когда уже мы с голодухи кошек жрать стали, вызывают. В этот раз особист со мной беседовал… "Хочешь, – спрашивает, – послужить Родине"? "Хочу!" – говорю, – а у самого сердце прыгает. Полтора года натаскивали. Только – немецкий и рация. День и ночь – морзянка, засыпал, бывало, на ключе… Почерк так вырабатывали. Чтобы знать, значит, кто на связь выйдет. Ну, еще с парашютом три раза прыгнул.
Осенью сорок четвертого погрузили ночью в транспортный самолет. А под утро сбросили. Шесть человек нас было: все "волкодавы" – НКВДшники и я, пацаненок, с ними… Куда? Зачем? Ничего я не знал…
Кирилл Васильевич размял беломорину и помолчал, задумавшись. Кожа на острых скулах натянулась, морщинистое лицо закостенело. Перед нами сидел старик – одинокий, больной и усталый.
– Не томи, Василич, – попросил я старика.