К семи вечера в back-yard под низкими раскидистыми деревьями столы были уставлены вазами и чашами с креветками и лангустами. Бармены в белых с золотом мундирах держали магнумы "Mumm's", как снаряды, наготове. Разноцветные прожектора кружили, будто искали кого-то.
В половине восьмого начался ливень. Люди из TV собирали аппаратуру, хозяйка салона была в панике, девочка-гример, колдовавшая над Настей сорок минут, чуть не плакала. Но публика не расходилась - она требовала шоу И оно состоялось под навесом.
Прожектора освещали помост, на который выходили модели. Шесть парней - все высоченные блондины с набриолиненными волосами. Девочки-модели были с разноцветными головами. Приглашенные не жалели ладоней и глоток. Каждую модель приветствовали криками и аплодисментами. Загримированная в нечто под кошку, выкурив джойнт, Настя была в ударе. Среди приглашенных, помимо знаменитостей Беверли-Хиллз, были все хоть чуть-чуть принадлежащие к миру моды в Лос-Анджелесе. Настю уже знали в этом мире.
Исполняя свой "номер" на помосте, Насте было смешно и все еще странно: "Что они так беснуются?" Она даже расслышала чей-то выкрик: "Russians are here!" Впрочем, как раз это придало ей чувство уверенности и полного права места на помосте: "За то, что я отлична от всех, мне больше и аплодируют!" Когда она спускалась, руку ей подал высокий парень Он улыбался до ушей, будто папа Карло вырезал его рот ножичком. Он-таки был похож на Буратино. Ему было двадцать, и его звали Виктор.
Люди из TV ругались и устанавливали камеру. Дождь кончился, и они отсняли Настю, переодевшуюся в "последнее творение" Ли-Сан-Ли - черное шифоновое платье, невесомое и вздувающееся, как облако-туча.
Виктор рассмешил Настю, сказав, что очень горд знакомством с ней. Они танцевали в темном салоне, под музыку из back-yard. Джордж Кост прибегал и повторял: "Gorgeous". Иногда забегал фотограф и ослеплял вспышкой Настя уехала домой одна. Но уже через неделю Виктор приходил к Насте, как к себе.
- Ты любишь морскую пищу? - спросил Настю Ромка, в первый раз заговорив с ней на улице.
С тех пор каждое воскресенье было отведено поездкам в Редондо Бич. Конечно, в Лос-Анджелесе было множество ресторанов, специализирующихся на sea-food, но в Редондо, куда добирались по фривею, потом по бесконечным улицам, было дешево. Декор соответствовал ценам.
Место, где покупали и ели морскую живность, представляло собой букву "Пэ". Внутри этой буквы находился бассейн стоячей маслянистой воды с никуда не уплывающим катером. Со всех сторон суши, залитой бетоном, тянулись лотки с аквариумами разных форм и размеров, заполненные живыми морскими чудами-юдами. В темном углу размещался луна-парк с каруселью, игральными автоматами, тиром, двумя туалетами с вечной очередью в женский. Также здесь был ликер-стор. Все это было частью ground-level гигантского паркинга гавани на скалах.
Помимо Насти, Ромки, Саши и "ужасного, зачем он нужен нам?!", но постоянно таскавшегося за Сашей - "он наш придворный шут!" - Семена, посетители делились на лагерь латино и дальнего востока. Мексиканцы со всеми своими родственниками, мужская половина которых работала в авторемонтных мастерских, поедали "какашки" крабов. Ориенталс выковыривали иголками маленьких червячков. Случайные негритянские семьи предпочитали кукурузу.
У выходцев из страны Советов все было отработано. Придворный шут Семен оставался сторожить стол, застилая его газетами. Настя с Романом устремлялись к лоткам, а Саша бежал за портвейном и six-pack пива. Он обязательно оборачивался и кричал: "Соплей побольше купите!" Соплями он называл вареных кальмаров.
Прорезиненные с ног до головы продавцы выкрикивали номера, и на весы швырялись пакеты с креветками, крабами и squids - соплями.
Караульный Семен махал руками, отгоняя маленьких корейских женщин, и звал на помощь Сашу. Неудавшийся дирижер грозил пальцем и говорил "но, но, но!" одной из кореянок.
В первый раз Настя не удержалась, чтобы не сказать после трапезы, что "бедность не порок, но большое свинство". Поедание этой божественной пищи было связано с тем, что они действительно походили на поросят. Семен - так на большую свинью. Его руки были по локти в кальмарах, с прилипшей к ним шелухой от креветок. Из сиреневых они становились черными - салфеток ему не хватало, и он пользовался газетой.
- Ну-ка, Семен, завизжи, как свинья. И-и-и! - В Редондо Сашино хамство утраивалось.
На карусели они больше не катались. Сашу мутило от кружения. В первый раз он позвал Настю на карусель, чтобы поцеловать, потом, чтобы сказать, что любит ее. Теперь он стрелял в тире. Он выиграл там уже и желтую птицу, и розовую обезьянку, которых Настя посадила на столе в Vanity-room.
Дорога домой казалась нескончаемой. Саша, выпивший больше половины портвейна, лениво ругался:
- Понаехали, бля, скоты. В Союзе они бы хвосты селедок сосали. Америчка… Я бы в Москве сейчас с бегов возвращался на трамвайчике.
- В Москве ты ненавидел общественный транспорт, - говорил Ромка.
- Все познается в сравнении. Да, Семен?
- Да. Вот я и сравниваю. В Израиле сравнивал с Ригой. Там мне было лучше. Варил суп с горохом…
- И пердел ночью! - не мог, конечно, удержаться Саша.
- Сашка! - одергивала его Настя, - Америка-Америка! Делайте что-то, чтобы в другой Америке быть! И вообще, тебя никто сюда не гнал.
- Э-э-э, девочка… - поднимал Саша плохо вымытый палец.
- Ладно, мы уже наизусть знаем. Ты не мог остаться один, бедняжечка! - Настя злилась и ей становилось обидно.
Ее отпустили одну. А Сашино сплоченное семейство без него не уезжало, его ждало Ехать в Израиль он наотрез отказался: "Я им так в Вене и сказал. Ни за что!" И Настя представляла Сашу в коротеньких штанишках, топающего ногами и визжащего: "Не поеду в Израиль!"
Разочарованные эмигранты, неудачники винили радиостанции "Голос Америки" и "Немецкая волна", заманившие их в страну "неограниченных возможностей". Саша нашел более выгодных виновных - своих родственников. И они были перед ним в вечном долгу и в неисправимой вине за то, что он поехал с ними в Америку. В Америку, которая ему не нравилась и в которой он "на хуй никому не нужен со своим дипломом!".
С переездом Джоди в "Плейбой" особых изменений не произошло. Теперь, правда, звоня в агентство, надо было назвать свое имя - отвечала секретарша. Да и на интервью фотографам приходилось объяснять, что я, мол, с "Плейбоем", но в отделе моды. Несколько моделей тут же отснялись для center-fold журнала и получили по десять тысяч долларов. Настя хотела десять тысяч, но была не уверена, хочет ли сниматься голой.
Виктор засмеялся на анонс Насти, что она теперь одна из зайчиков "Плейбоя".
- Теперь все будут знать, какой у русских копчик!
Это была шутка. У Насти был разбит копчик - в первый раз на катке, потом в драке с любовником. В первый раз с Виктором, когда он спросил, "у всех ли русских такие", она засмеялась и в который раз подумала, что русские представляются американцам инопланетянами. О, как она стеснялась этой своей кровати в тот первый раз! А Виктор ничего, сам невозмутимо открыл разноцветные дверцы и потянул за край рамы. И еще, после, он сказал Насте: "Ты не должна волноваться. Я стерилизован. Мы жили с отцом на Кубе, и там меня стерилизовали". Настя не стала спрашивать подробности, но ощутила жалостливое и неприятное чувство. "Неполноценный мужчина. Никогда не сможет оплодотворить женщину. А женщин - не знает". Ей было скучно в постели с Виктором. Отец Виктора, подумала она, холодный и расчетливый - чтобы избежать шантажа родителей бедной кубинской девочки, которая забеременела бы от Виктора, он в шестнадцать лет решил за него проблему потомства.
Отец Виктора был архитектором. Несколько зданий, построенных по его проектам, стояли в Century City. Виктор пригласил Настю в Город Века в кино. На Clockwork Orange. В который раз увидев у Насти книгу с закладкой на одной и той же странице, он предложил посмотреть фильм Кубрика, сказав, что "это не самая лучшая книга для изучения английского, devotchka".
Они проехали по Вилширу скучную Милю Чудес, Музей искусств, с парком и скульптурами динозавров, которые там когда-то водились, Беверли-Хиллз и Родео Драйв, куда Виктор мечтал попасть в качестве менеджера дорогого бутика или ювелирного магазина. Пока что Родео мигнуло фарами плавно повернувшего на него "Роллс-ройса", в Большой Санта-Монике они свернули налево.
Город Века сиял огнями небоскребов. Страховые компании, банки, госпитали, офисы, офисы, офисы - все они светились и в девять вечера, будто там трудились и ночью во имя века.