Они одобрительно покивали на квартиру, внеся пакеты с продуктами. Они тоже жили на этой улице, только "в хреновых". Настя налила шампанское - "им все равно, "Корбель" это или "Андрэ". Они и "Андрэ" себе вряд ли позволяют". Никто из них не работал. Получали пособие от "джуйки". Так ласково они называли Jewish Immigration Service. Семен подрабатывал иногда в даун-тауне, на фабрике - склеивал коробочки. "Там одни слабоумные, хе-хе, и я!" Оказалось, что в каждом доме на этой улице и соседних живут эмигранты. "Которые здесь по году, уезжают отсюдова". О тех, которые "по году", было сказано с уважением. "Вылезают из гетто", - заключила Настя.
- Вы даже и не как эмигрантка. - Помимо красного, а при свете еще было видно, что давно не стиранного костюма, на Семене были очки. Он очень потел, и очки соскальзывали ему на кончик носа. Он, видимо, привык, потому что не возвращал их к переносице пальцем, а просто сморщивал физиономию в гармошку, подтягивая верхнюю губу к носу и обнажая нечищенные зубы.
- А я и не чувствую себя эмигранткой. Просто раньше жила в Москве, а теперь здесь.
- Да уж, просто. Все мы здесь не так-то спроста, - сказал горбатенький парень с рыжими растрепанными волосами.
- Вы покинули Родину по политическим убеждениям? - разыграла Настя роль журналистки, а в уме добавила: "Какие убеждения - они и законов-то не знают, ни тамошних, ни здешних".
- Мы евреи, - сказал Семен за всех.
А горбатенький вдруг хихикнул и пропел знаменитый припев советских частушек "Евреи, евреи, кругом одни евреи!"
Они все никак не могли поверить, что Настя только несколько месяцев, как приехала, а уже работает. Когда она сказала, что манекенщица, а на вопрос "Сколько в час платят?" ответила: "Минимум шестьдесят", они собрались уходить. Она засмеялась, открывая им дверь и выпуская в мир троллей - "Иногда я работаю один час в месяц!"
Арчи ждал неделю. Выкуривая по три пачки сигарет в день, поглядывая на телефон, прислушиваясь по ночам к проезжающим мимо дома машинам. Через неделю Настя приехала. Но, к его удивлению, только чтобы забрать большую фотографию ленинградского Спаса на Крови.
- Ты что же, насовсем ушла? - он с напускным безразличием играл кушаком халата.
Настя посмотрела на него с недоумением, будто говорила: "Что вы? О чем вы? Мы разве знакомы?"
Она действительно недоумевала. Ненависти к Арчи у нее больше не было. Был стыд. Стыд за себя, за то, что ОНА жила с ним. Но Настя простила себя, объяснив ошибку молодостью и неопытностью. Тем, что, выходя замуж за Арчи, она надеялась освободиться от родителей, от зависимости. Верила, что будет свободна. И была отчасти те семь месяцев в Москве. Они знали, что жизнь их временна - Арчи уже ждал разрешения на выезд - и не устраивали ее. Приехав же к нему в Лос-Анджелес - от скуки, оттого, что жизнь увиделась наперед провинциальным водевилем, а хотелось всегда греческих трагедий, - Настя поняла, что Арчи хуже родительской смирительной рубахи.
Каждый день теперь она находила в квартире просунутые под дверь конверты. Арчи сам удивлялся своей способности столько писать. Он клялся быть другом, помочь ей встать на ноги и вообще - найти ей мужа. Последнее больше всего забавляло Настю. На примете у нее для роли мужа никого не было, и она часто вспоминала Италию. Где было так беззаботно, легко и любвеобильно. "Римские каникулы" - называли эмигранты свое пребывание в Риме в ожидании разрешения выезда в Америку, Австралию или Канаду. Все были как бы подпорчены воспоминаниями об Италии.
Несмотря на все свои обещания, Арчи постоянно делал гадости. То он писал письмо Настиной матери о том, что "ваша неблагодарная дочь оказалась еще и проституткой!". Насте было наплевать на общественное мнение. Но ей было жалко маму. Та послала ей девять томов Пушкина, а Арчи не отдавал посылку. Ей было обидно не из-за страстной любви к русскому негру, а просто она знала, с каким трудом доставала мать книги. То вдруг Арчи умолял Настю выйти "на одну только минуточку, зайчик", и она получала в подарок гигантский букет роз. Но на следующий же день Арчи ворвался в комнату, отпихнув Настю от двери, и забрал… швейную машинку. "Ты собираешься шить себе саван?" - грустно пошутила она. "Это ты подохнешь! - рявкнул Арчи. - Без меня ты ничто!" Но наутро просунул под дверь письмо, полное раскаяния и мольбы.
"Двадцать минут ежедневных упражнений будет вполне достаточно!" - постановила себе Настя и, как умалишенная, прыгала под музыку радио-часов, оставленных Арчи. В шортах и маечке, под которой еще подпрыгивали соски, она открыла двери настойчиво звонящему. С разметавшимися пейсами, сам будто после упражнений, на пороге стоял раббе Нафтолий. Толя из Винницы!
Эмигрировав еще в 70-м году, Толя быстро разобрался в ситуации. Он примкнул ко всему, к чему можно было примкнуть в еврейской общине Лос-Анджелеса. С годами его положение укрепилось - он очень ловко умел выпрашивать деньги у американских евреев в помощь советским. Никто, правда, не мог проверить, сколько из пожертвованных сумм шло на помощь, а сколько в его карман. Тем не менее его активное участие в жизни общины было отмечено назначением его раббе. Этот титул позволял Толе ездить по городу в очень нетрезвом состоянии и быть прощенным полицией.
- Вы должны навестить его. Он очень болен. Он совершил такой героический поступок. У него высокая температура.
Настя все-таки не могла отключить в своем сознании ячейку, занятую Арчи. Тем более, он не давал этого сделать. Отчасти из жалости, отчасти из любопытства она поехала к нему.
Арчи открыл двери и пошел в спальню. Настя подумала, что это трюк, но потом решила, что если он болен, то лежит в кровати. Ливинг-рум, заметила она, стала очень неуютной. "Здесь живет никто. Абсолютно бесхарактерная квартира", - и Настя пошла за Арчи.
- Ты очень красивенькая, зайчик, - у Арчи был тихий голос.
А у Насти новая прическа. Волосы были цвета раздавленной брусники на марле - Настя успела сшить несколько белых марлевых платьев с разлетающимися юбками, рукавами, капюшонами, пока Арчи не забрал машинку.
- Что с тобой? Ты в религию ударился?
- Я сделал обрезание.
Настя помолчала, не зная, как реагировать. Потом засмеялась.
- Хочешь посмотреть?
- Не-е-е-т! - она завизжала и стала закрывать руками лицо, будто от этого сама могла стать невидимой.
Арчи откинул уже одеяло и полу халата, и Настя увидела его хуй. То есть не хуй, а продолговатый предмет, забинтованный и заклеенный пластырем.
- Какой ты… чокнутый. - Себе она повторила, что молодец, что ушла от него.
Арчи выпросил у Насти composit - так называемую визитную карточку манекенщицы. Фото на нем были новые, сделанные уже без Арчи. Она и взяла его с собой, чтобы показать Арчи - вот, мол, и без тебя я существую!
Через час она встретилась с Другом в небольшом шопинг-центре на Сансет бульваре, в продуктовом магазине "At Masha". Владелец "У Маши" и в Одессе был директором гастронома № 1. "Все лучшие люди отоваривались у него", - говорили о нем. В Лос-Анджелесе эмигранты постепенно тоже начали позволять себе делать закупки "У Маши". Продукты эти, правда, состояли не из одесского набора: семга, белуга, икра. Прилавки были заполнены пельменями, солеными огурцами и помидорами, телячьей - "Докторской" - колбасой, консервами с баклажанной икрой, печенью трески, рижскими шпротами. Платить надо было долларами, правда.
Жена хозяина - Маша - не сидела дома, как в Одессе, а стояла на маленькой кухне - в магазине было поставлено несколько столиков, и посетители могли откушать супа-харчо, котлет с гречневой кашей, борща.
Друг купил в ликер-сторе пинту водки - плоскую бутылочку, прекрасно умещающуюся в нагрудном кармане: советский алкаш молился бы на нее! "У Маши" не было разрешения на продажу спиртных напитков, но хозяева с радостью выдавали пластиковые стаканчики посетителям. Устроившись в углу, Друг разлил водку по стаканам, пряча бутылку в бумажном пакете.
- Ты смеешься, Настька! А ведь он это для тебя сделал.
- Да, он все для меня делает! - Настя молниеносно проглотила полпорции пельменей.
- Если ты будешь так на них налегать, то из мисс Твигги превратишься в Мисс Пигги. - Друг, смачно причмокнув, выпил водку и отправил в рот пельмень в сметане. - Да! Арчи мне все объяснил. Он сказал, что после обрезания - тихо, тише! - член становится менее чувствителен и можно долго не кончать. Молчи, Настька, хохотушка. То есть он сможет тебя дольше трахать!
Друг сам хохотал. Они с Настей склонялись над столом и касались друг друга лбами, вздрагивая от смеха.
- Дольше в твоей пипиське сможет находиться. Чтобы тебе приятно было, понимаешь? Он о тебе заботился.
- Слушай, ну какой он мудак все-таки. Я понимаю, был бы он болен, инфекция была бы у него какая-то все время… Но у него все в порядке там было, он и ебался очень даже неплохо.
- Настенька, а ты попробуй сейчас. Он обещает, что во много раз лучше будет!.. Ему сто сорок долларов заплатили, кстати.
- Вот, дал бы мне! Он только забирать все может. Он через Люську потребовал вернуть ему все украшения, им подаренные.