Тот же солист чуть позднее ухватил моего Инженера за локоть и стал рассказывать ему, как он жалеет о том, что покинул тот славный город. Мой спутник, несомненный патриот вновь обретенного Отечества, кажется, не очень был рад излияниям солиста и танцора и позднее пробурчал, склонившись к самому моему уху, что уже не первый год выслушивает эти речи, но не наблюдает практических попыток ностальгирующего гражданина вернуться в город-герой – то ли цена такого гражданского подвига оказывается слишком высока для солиста, то ли порыв его угасает с понижением содержания алкогольного напитка с русским названием в еврейской крови.
В общем, этот вечер напомнил мне, какими славными и милыми людьми умеют быть русские, пока они едят и пьют, не касаясь вопросов политики и власти или пока не затронете вы чести и славы пестуемых ими светочей культуры.
Я устраиваюсь в доме Инженера и попадаю на именины его родственницы. Продолжаю наблюдение за нравами и жизненной философией русских.
Всемогущий Боже!
Ранним утром следующего дня я проснулся из-за шелеста – это был звук поливаемой травы в садике Инженера. Полюбовавшись зеленью и красно-розовыми гроздьями цветов бугенвилий, вдохнув фонтанной свежести полива, я оделся и перешел в кабинет хозяина дома, чтобы внимательнее разглядеть портрет г-на Либермана на стене. Легкий наклон головы при таком разглядывании (влево-вправо или наоборот) – странный человеческий инстинкт. Не прибавляя никакой информации, это качание позволяет все же каким-то образом размять мускулы и шеи, и ума, особенно, как в данном случае, – после беспокойного сна, какой бывает обычно после чревоугодия и возлияний. И вот, когда я уже приблизил голову к правому плечу, в кабинет вошел Инженер. Лишь быстро оглянувшись на него для короткого утреннего приветствия и продолжая изучать портрет, я сказал, что изображение любого политика в фас малоинформативно, поскольку на такой фотографии он во всеоружии и напоминает конную статую рыцаря с опущенным забралом на вздыбленном коне. Стоя перед таким монументом, видишь прежде всего угрожающе нацеленные на тебя медные копыта, а на фотографии политика глаз притягивает прежде всего его галстук.
– Официальный портрет политического деятеля в демократическом государстве должен представлять народу последнего прежде всего со спины, – сказал я Инженеру. – Спина человека с необычайной точностью отражает его характер, подделать выражение спины несравненно тяжелее, чем напялить на лицо маску, которая понравится избирателю.
Спохватившись, я обернулся к Инженеру, ожидая увидеть скабрезную улыбку, но таковой на лице его не обнаружил, так как, по-видимому, он еще не догадался ознакомиться с моей биографией в Интернете. Ведь судя по тому, с помощью какой угрозы ты, Господи, побудил его определиться ко мне в проводники, он вряд ли отличается от других русских, которые в большинстве своем сохраняют представление о гомосексуалистах как о существах зачумленных и если позволено так выразиться (оттолкнувшись от наименования индийской касты), – "прикасаемых", но лучше – посредством палки, желательно, увесистой и суковатой. Поэтому гораздо лучше будет для меня, если окажется в распоряжении нашем довольно времени, чтобы Инженеру постепенно обвыкнуться в моем обществе, дабы обнаружившееся, в конце концов, мое "уродство" не перевесило накопленного им к тому времени человеческого расположения ко мне.
Огромной удачей путешественника, с которой началось мое знакомство с Россией в далеком 1839-м году, было общение с ее императором – Николаем Первым. В духе новых времен первоначальное ознакомление с местными русскими мне показалось уместным начать с чтения биографии г-на Либермана в Интернете. Меня смущало опасение, как бы Инженер следом, тут же при мне, не вознамерился отыскать сведения о моей жизни, но я решил, что в этом случае сумею отвлечь его и попросил Инженера набрать в строке поиска нужное имя.
Текст статьи в Википедии сообщал, что юный Либерман после окончания школы поступил на гидромелиоративный факультет Кишинёвского сельскохозяйственного института. Я спросил Инженера, говорит ли что-нибудь ему, выросшему в той же стране, этот факт. Подумав, прибавив к дате рождения г-на Либермана семнадцать лет, Инженер сказал, что речь идет, видимо о примерно 1975-м годе. Немного помявшись, прибавил он, что если молодой человек в этом возрасте в то время выбирал научную или техническую карьеру, он прежде всего должен был загореться желанием быть принятым в одно из московских элитных высших учебных заведений. Если амбиции его или способности были скромнее, и он готов был удовлетвориться местным техническим заведением, то наиболее престижными по тому времени считались факультеты электроники и вычислительной техники. Изучать механику шли преимущественно ребята из деревни, представить себе городского еврейского юношу, желающего посвятить себя вопросам гидромелиорации, Инженер затруднился, но стараясь найти выгодное для своего кумира объяснение и, найдя и просияв, сказал, что раз семья собиралась в Израиль, то юный Авигдор, возможно, мечтал о карьере, повторяющей жизненный путь героев новейшей еврейской истории – Моше Даяна и Ицхака Рабина, например, закончивших сельскохозяйственные школы и ставших впоследствии прославленными полководцами.
Инженер продолжил чтение и перевод. В 1978-м году, говорилось в статье, Авигдор с родителями репатриировался в Израиль. Он прошел службу в армии, дослужившись до звания младшего сержанта, а затем поступил на отделение обществоведения и политических наук Иерусалимского университета. Инженер признал, что предположение его не подтвердилось, и был этим, похоже, немного расстроен, но меня очаровали и его искренний энтузиазм и его честность, которую он явно ставил выше своих политических пристрастий. Признаюсь, он показался мне очень мил в эту минуту и вообще – нравился все больше и больше.
В приложенной к статье ссылке на публикацию о студенческих годах Либермана сообщалось о его причастности к столкновениям еврейских и арабских студентов, при этом свидетели евреи утверждали, что видели Либермана в гуще потасовок, арабский очевидец утверждал, что сам Либерман от драк увиливал. В глазах Инженера я прочел, как мне показалось, двухходовую мыслительную комбинацию:
а) араб всегда врет;
б) значит, имеется два свидетельства о героизме и мужестве нашего лидера.
Начало общественной карьере г-на Либермана положила жалоба еврейских студенток на приставания их арабских сокурсников в молодежном клубе. Молодой Авигдор был принят в него охранником-селектором и вскоре стал управляющим этого заведения. Далее в течение нескольких лет начинающий обществовед и политик руководил отделением больничной кассы.
Я уловил волны неловкости, излучаемые душой Инженера, в глубине которой плескалось близкое к пренебрежительному отношение ко всякому, кто не есть представитель полезной профессии, то есть, к примеру, – не инженер, и не врач, и желание, несмотря ни на что, выстроить вокруг образа г-на Либермана некую словесную ограду апологетического характера. Я уловил его затруднения в поиске подступов к разрешению поставленной перед собой задачи, и не колеблясь, пришел на помощь своему новому другу, заявив, что не нахожу тут ничего странного и тем более предосудительного – всякий человек вправе вольно избирать свою стезю.
Далее следовало описание головокружительной политической карьеры г-на Либермана – от его ведущей роли в победе на выборах кандидата от Национальной партии и последовавшего занятия им должности генерального директора канцелярии главы правительства до нескольких значительных министерских постов и не оспариваемого никем единоличного лидерства в созданной им же партии. Инженер счел нужным сделать от себя добавление, смысл которого заключался в том, что в коллективном сознании народа навечно сохранится благодарная память о выдающемся достижении г-на Либермана на посту министра инфраструктуры, который он занимал в течение целого года, – о судьбоносном для жизни страны решении, имеющем, между прочим, заметил Инженер, отношение к вопросам мелиорации, в соответствии с которым была принята многолетняя программа строительства опреснительных установок. В голосе его слышались явственно интонации упрека и порицания, хотя заслуживал их по-настоящему – его инженерный снобизм, а вовсе не я.
Я понимаю, почему еще было важно для Инженера подчеркнуть это деяние г-на Либермана: карьера партийного функционера, комсомольского вожака, в глазах русского человека – занятие, относящееся скорее к числу подлых, нежели достойных. В этой связи и я Инженеру, и он мне, должно быть, не затруднились бы процитировать чеканно сформулированное Ерофеевым русское кредо: "Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по ней подниматься, надо быть жидовской мордой без страха и упрека, пидором, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой". Но слова эти хоть и по-разному, но задевали и меня, и Инженера, и потому, должно быть, оба мы промолчали и не стали хвалиться друг перед другом знакомством с поздней русской литературной классикой. Совсем другое дело – организаторские способности и хозяйственная сметливость. И Иван Грозный, и Петр Первый, и Иосиф Сталин снискали в глазах многих и многих русских если не полное прощение своей жестокости, то уж во всяком случае заслужили того, чтобы отворачиваться с презрением от их поношения или оскорбления памяти о них иностранцем или хотя бы даже отечественным инородцем.
В статье отмечалось далее, что двухлетний перерыв в политике Либерман использовал для занятия бизнесом, связанным с торговыми операциями в Восточной Европе. Его фирма, утверждали авторы статьи, некоторое время была одной из крупнейших в своей сфере.