- Нет, мы развелись. Я хотел уехать из Нью-Йорка, а она, наоборот, не желала жить нигде больше. Продолжала таскать меня в театр и в кафе "Рояль", где мы постоянно натыкались на ее бывших любовников. Каждый раз к нам подсаживался какой-нибудь тип, с которым она когда-то спала. Это было невыносимо. Хоть я и простой человек, сын кучера, но в нашей семье такого быть не могло. У мамы - да покоится она в мире - был один Бог и один муж. В общем, я чуть не свихнулся. Мне казалось, еще немножко, и я убью Этель, а потом и себя самого, потому что гнить в тюрьме было бы выше моих сил. Мы все время ссорились, и наша любовь дала трещину. Этель сделалась - как это называется? - фригидной. В постели жаловалась, что ей больно. Я отвел ее к невропатологу, и тот сказал: "Это все у нее в голове". Мы расстались, потом снова сошлись, потом опять расстались. Этель вернулась в театр. Пьеса, в которой она сыграла, уже через неделю сошла со сцены. Критик - забыл, как его звали, - написал, что он чуть не уснул во время спектакля. Этель он вообще не упомянул. Этих ребят интересуют только звезды. В общем, вскоре Этель сама потребовала развода. А я еще не опустился до такой степени, чтобы кому-то навязываться. Короче говоря, я послал ее в Рино, и дело было сделано. Само собой, я поддерживал детей. Она думала, что это я виноват в том, что ее актерская карьера не заладилась, и что теперь ее прямо завалят выгодными предложениями. Но театры закрывались один за другим. Молодое поколение уже не знает идиша. Да и зачем тащиться в какой-то театр в даунтаун, если за сорок центов рядом с домом можно посмотреть голливудское кино с музыкой, танцами и шикарными девчонками. Шесть лет она прожила одна, без мужа. Когда я приходил повидаться с детьми, она со мной не разговаривала, запиралась в спальне или вовсе уходила из дома. Потом она завела себе мужа-аптекаря, вдовца с пятью детьми. Мне было невыносимо в Нью-Йорке. Она настроила против меня детей. Наша старшая дочь, Фанни, знать меня не желает. Сейчас она врач. Младшая вышла за актера и попыталась пойти по стопам матери. Но из этого ничего не получилось, и в конце концов они развелись. Между прочим, она уже дважды разводилась. Я даже не знаю, где она сейчас обретается. Кажется, где-то на Среднем Западе. Окончила курсы медсестер. Мой сын - ученый, профессор социологии в Мэдисоне, штат Висконсин. Он женат на гойке. Он-то как раз всегда меня любил. Раньше часто приезжал ко мне в Лос-Анджелес. У него пять симпатичных ребятишек. Но они уже не евреи. Мать отправила их в католическую школу. По воскресеньям они ходят в церковь. Совсем оторвались от корней. Я переехал в Лос-Анджелес. Во-первых, потому, что стал плохо переносить холода, а во-вторых, потому, что не мог больше жить в одном городе с Этель. Кроме того, меня замучил мой деловой партнер. С партнерами ведь часто так: либо они бездельники, либо воры, либо и то и другое вместе. А тут еще Гитлер развязал войну. Я читал в газетах о том, что творят с евреями. Мои родители умерли до войны. Отец - да покоится он в мире - отказался в свое время ехать в Америку из-за того, что здесь евреев заставляют работать в шабат. Мой брат Беньямин погиб на Первой мировой. Всех остальных родственников убили нацисты. Я, конечно, не все знал, но и того, что до нас доходило, было достаточно, чтобы впасть в отчаяние. В газетах писали, что здоровенные парни вытаскивают младенцев из кроваток, а потом играют их головами в футбол. В Нью-Йорке я посещал собрания земляков и митинги протеста в Мэдисон-Сквер-Гарден. Ораторы говорили дельные вещи, проводили сбор средств, и я всегда жертвовал, сколько мог. И все-таки у меня было такое чувство, что большинство людей, включая и самих выступающих, все это как-то не особо задевает. Я узнал, что ораторам платят гонорары и якобы они еще торгуются. А на меня эти ужасы невероятно подействовали. Может быть, потому, что я жил один и по ночам долго не мог уснуть. Лежал, читал газеты, и у меня прямо сердце на части разрывалось. Если образованные люди способны на такие зверства, а остальной мир молчит и не вмешивается, чем собственно, человек отличается от зверя? Когда живешь с семьей, у тебя нет времени подумать: жена все время от тебя чего-то требует, дети пристают. А когда лежишь один в четырех стенах поневоле задумаешься о всякой всячине. В общем, я перебрался в Калифорнию.
Чем мне могла помочь Калифорния? Но во всяком случае, там я начал новое дело и с головой ушел в работу. В Санта-Барбаре я познакомился с одной вдовой, и у нас получилось что-то похожее на любовь. Но я все равно не мог до конца расслабиться. Лежишь, бывало, с ней, целуешься, милуешься, а сам думаешь, что она только что похоронила мужа, отца своих детей, и вот уже подыскала замену. Все мои мысли шли в одном направлении. Нет на свете настоящей любви, нет верности! Так называемые "близкие" еще страшнее дальних: предадут и глазом не моргнут. Вначале вдова сказала, что ей от меня ничего не нужно, кроме тепла и нежности. Но я и оглянуться не успел, как уже содержал ее. То ей подавай норковую шубу, то брошку, то кольцо с бриллиантом. Потом она стала требовать, чтоб я застраховал ее на четверть миллиона долларов - ни больше ни меньше. Я прямо ей сказал, что, если бы мне хотелось на кого-то тратиться, я бы выбрал помоложе и покрасивее. Она закатила скандал, и я послал ее куда подальше. Слишком уж она беспокоилась о своей выгоде.
С тех пор я живу один. Время от времени появляются разные женщины, но, как только я даю понять, что не склонен смешивать сердечные дела с денежными, они бегут от меня, как от огня. Я много думал обо всем этом. Ведь если так посмотреть, мою маму тоже содержал муж. Но она рожала отцу детей, с утра до ночи занималась домом и была верной женой. Когда отец уезжал в Зихлин или Венгров, он мог не беспокоиться, что какой-нибудь щеголь заявится к ним в дом миловаться с его женой. Да если бы он даже в Америку уехал на шесть лет, мама бы не стала ему изменять. А современные женщины…
- Ваш отец сам был верным мужем, - прервал я его. - А вы требуете верности только от женщины.
Сэм задумался, потом посмотрел на меня с любопытством:
- Да, это так.
- Ваша Ева целовалась с сыном сторожа, а вы целовались с горничной.
- Что? Я, конечно, поклялся Еве в верности, но совсем без женщины я ведь тоже не мог. Хоть иногда-то мне нужно было…
- Без веры нет верности.
- Так что ж я должен был делать, по-вашему? Молиться Богу, который позволил убить шесть миллионов евреев? Я в Бога не верю.
- Если вы не верите в Бога, вам придется жить со шлюхами.
Он помолчал.
- Вот поэтому я и живу один.
Сэм осушил свой бокал, и стюард тут же наполнил его снова. Я тоже сделал глоток, и мне тоже подлили вина.
- Куда вы едете? - спросил я. - В Буэнос-Айрес?
Сэм отодвинул бокал.
- Вообще-то у меня нет никаких дел в Буэнос-Айресе. У меня вообще нигде нет никаких дел. Я на пенсии. А что касается денег, так мне хватит, даже если я до ста лет доживу, чего я, кстати, себе не желаю. Зачем? Для таких, как я, жизнь - проклятие. Раньше я думал, что старость подарит мне покой, надеялся, что после семидесяти меня уже не будет волновать всякая ерунда. Не тут-то было! Мозг отказывается мириться с возрастом. Похоже, я не сильно поумнел за последние пятьдесят пять лет. Я понимаю, что Евы, скорее всего, уже нет в живых. Она почти наверняка погибла в нацистской мясорубке. Да и в любом случае сегодня она была бы уже шаркающей старушкой. Но в моем сознании она по-прежнему юная девушка. И Болек сын сторожа, тоже еще молодой парень, и ворота на том же самом месте. Я часто лежу без сна и злюсь на Еву. Иногда жалею, что слишком слабо тогда ей врезал. Ведь я бы наверняка женился на ней, не загляни я в глазок в тот вечер. Ее отец хотел устроить свадьбу с размахом. К ее дому должна была подъехать карета, а Болек стоял бы во дворе, подмигивал ей и смеялся.
- Если бы вы не посмотрели тогда в глазок, - сказал я, - возможно, вы бы никогда не попали в Америку. И вас, и Еву, и всех ваших детей сожгли бы в Освенциме или еще в каком-нибудь концлагере.
- Да, я тоже об этом думал. Я просто посмотрел в глазок, и вот вся моя жизнь пошла по-другому. Вы бы все равно сидели сегодня за этим столом, но не со мной. Этель бы не вышла замуж за аптекаря, а так бы и прожила со своим чурбаном. У нее никогда бы не было детей, потому что ее муж был бесплоден. Так ей сказали врачи. Что все это значит? Только одно - всем на свете правит случай.
- Может быть, Богу угодно было, чтобы вы остались в живых, поэтому Он и заставил вас тогда заглянуть в глазок.
- Извините, дорогой мой, но это уже полная чушь. Значит, по-вашему, миллионы других жизней ему были не угодны, а моя угодна? О чем вы говорите? Никакого Бога нет. Вот и все. Хоть я и не учился в университете, но в голове у меня все-таки мозги, а не солома. - Сэм внезапно сменил тон: - Я хочу, чтобы вы знали: у меня на этом корабле есть женщина.
- Во втором классе?
- Да. Я сказал ей, что я сапожник и плыву в Буэнос-Айрес, потому что там дешевле и я смогу прожить на пособие.
- Кто она?