Июля 9-го 1924 Народным комиссариатом путей сообщения СССР на основании инструкции о порядке регистрации акционерных обществ (С. У. № 29, 1923 г., приложение к статье 334) внесено в реестр акционерных обществ под № 22 (двадцать два) акционерное общество "Волгодормостстрой", устав которого утвержден ЭКОСО РСФСР, протоколом от 2 июля 1924 года.
Цель общества - развитие строительства дорог и мостов преимущественно в Средне-Волжских губерниях РСФСР, а также продолжение деятельности производственно-строительного общества "Волга" братьев Корниловых.
Размер основного капитала определяется в триста тысяч (300 000) руб.
Размер фактически собранной части капитала семьдесят пять тысяч (75 000) руб.
Управделами Наркомпути Клементовский".
Вот какое дело...
Значит"могли еще объявиться у Петра Николаевича-Васильевича почти что родных дядюшки - один, двое, трое: все, возможно, бывшие владельцы общества "Волга"?!
Петр Николаевич-Васильевич справлялся на этот счет у юристов Аула и даже Ново-Николаевска: могут ли дядюшки - один, двое, трое, - неожиданно объявившись, предъявить свои претензии на совладение7
Нет, не могут, сказали юристы в городах Ауле и Ново-Николаевске.
Но совсем не в этом было главное, а в другом: значит, все-таки они могли объявиться? Пожаловать к своему племянничку?
Вернее всего, их в живых нету, иначе чего бы это они отступились от своего брата, от своего совладения, от своей "Волги", а все-таки? Что поделаешь, во веки веков "все-таки" были неприятны, портили людям настроение.
В связи с новыми правами наследования, введенными в государстве вместе с нэпом, не кто иной, как юридические органы Советской власти стали разыскивать наследника.
И разыскали. В городе Ауле, по улице Локтевской, дом № 137. Не задумываясь ни на минуту, Корнилов наследство принял. Ведь для того чтобы его не принять, бог знает какие невероятные поступки надо было совершить!
Надо было остаться - может быть, навсегда!- в каморке дома № 137.
Надо было работать и дальше в артели "Красный веревочник"!
Надо было по-прежнему существовать в святом подчинении у святой женщины Евгении Владимировны Ковалевской!
И все это при том, что у тебя имеется щедрый покровитель - Корнилов Петр Николаевич!
Он и жизнь подарил Корнилову Петру Васильевичу, и святую женщину, и наследство, и мало ли что он мог еще сделать!
Да кто же это из живых людей отказался бы от щедрот?! За которые ничем не надо платить, даже легкой лестью и уважением! Получил, принял дар, а потом можешь дарителя поносить любыми словами!
И Корнилов Петр Николаевич не только поддался святости и бескорыстию Евгении Владимировны ее отчаянным уговорам, он эту святость еще и еще раз разрушил. Он сказал ей: "Я по своей воле пошел на войну и воевал, потом у что смог; после войны из Петра Васильевича стал Петром Николаевичем - я тебя, святую, заставил хлебные полуфунтовые карточки менять на пудру и помаду - смог. А если я все это смог, то принять в свои руки "Буровую контору" я уже обязан!"
Святая женщина и тут оказалась не в состоянии не поверить ему, отрицать его правоту, и он принял "Контору", разыскал в городе Ауле нужного, очень нужного человека, бурового мастера Ивана Ипполитовича, послал его в С аратов, а тот уже доставил причитающееся наследнику имущество, буровое оборудование, из Саратова в Аул, тот уже стал техническим руководителем предприятия и для порядка, опять-таки в соответствии с недавно вступившим в силу законодательством, его совладельцем.
Так что же, исполнив все это, буровой мастер Иван Ипполитович, проницательный человек, нигде и ничего темного так и не заподозрил?
Заподозрил, факт!
И если теперь Корнилов захочет сделать "Контору" владением коллективным, мастер в подозрениях своих укрепится окончательно.
Укрепится, факт!
Когда Корнилов воевал, ему казалось, что для жизни после войны потребуется только сама жизнь, какой-нибудь жилой угол для нее, какой-нибудь кусок хлеба...
Ну, и еще безотказный и справедливый суд понадобится и требовательность военного времени к мирному.
Но нет, нет и этого, и одно время не способно судить другое, а если судит, так без справедливости, без малейшего взаимопонимания, на скорую руку, неохотно.
Где его искать-то, этот подсудной мир, этот трудовой и сознательный коллектив, этот последовательно справедливый дух?
В искусстве, что ли?
Корнилов когда-то, было время, благоволил к искусству, очень верил ему. Особенно русскому, поскольку в нем была и философия, и общественная мысль, и многое другое, что на Западе жило самостоятельной и независимой от искусства и от государственных чиновников жизнью.
Ну так вот, перед самым отъездом в Семениху он и прочел статью о новом искусстве, о новейшем и тогда узнал, что, оказывается, уже явились новые гении, но и того мало им, что они явились, того мало, что они беспрепятственно преподносят пролетариату "лучший дар - играющий и прекрасный формализм", им нужно еще обязательно уничтожить Васнецова, Сурикова, Репина, а Льва Толстого заодно.
Значит, и там уничтожение...
А ну как воскреснут те, уничтоженные? Мертвые противники, они ведь ничуть не мягкосердечнее живых?
Вот так: из мертвых и то не создашь коллектив, а из живых?!
И значит, дело обстоит просто: если Корнилову и приходила мысль сделать свою "Контору" предприятием коллективным, так это была слишком серьезная мысль, чтобы ее обдумывать. Для обдумывания остаются только детали:
уволить Сенушкина - не уволить?
доверять Ивану Ипполитовичу - не доверять?
большие убытки принесет нынешняя авария "Конторе" - небольшие?
закладывать новую скважину - "ловить" на старой?
кто бросил камень?
И так без конца.
И, как всегда, никто ведь не думает, что такое жизнь и прав ли человек, живя, зато ни одна подробность сиюминутной жизни не минует мысли человека. И так, наверное, и должно быть, потому что не от нас зависит наше рождение и смерть, в распоряжении человека только мгновения его жизни со своим собственным мгновенным же смыслом.
Применительно к самому себе Корнилов это обстоятельство приспосабливал очень долго. И приспособил...
Ну, конечно, была у него с детства страсть - сочинять, фантазировать, непрерывно вращать головными молекулами, чтобы не остывали. Еще бы не была, если он додумался когда-то до того, что он - бог!
А потом он вот что придумал, что изобрел: исключил из размышлений все сколько-нибудь серьезное о себе самом настоящем! Корнилов прошлый - пожалуйста, сколько угодно! Корнилов будущий - это с натяжкой, с усмешечкой, но это возможно. Все люди вокруг нынешнего Корнилова - так это даже его мыслительный хлеб, без этого нельзя, чтобы их не поразгадывать, не поерничать над ними! Но сам Корнилов, нынешний, настоящий, реальных, это - табу! Тут ведь как? Сначала ты сам нынешний, затем все то, что рядом с тобой, потом - что дальше, что совсем далеко, и так без конца и без края, так пошло и пошло вплоть до... тупика. Из которого уже и выхода-то нет, да и может ли быть? Может ли быть, ежели начнешь рассуждать о своем времени, о Москве, о Берлине, о Пекине, о Париже, обо всем, где и что хорошо, а где и что плохо, начнешь думать о смыслах и даже - о смысле всех смыслов?
Так Корнилов - как? Подробности сиюминутной жизни - пожалуйста, он их обдумывает, чувствует, проклинает, снова ищет, но о самой жизни, ну хотя бы о том, что такое нэп,- надолго ли это и правильно ли это или не правильно, с точки зрения человечества и даже с его собственной точки,- об этом ни гугу! Нишкни!
Ох, чем-то кончится это изобретение!
Изобретение это, а исполнение изобретения так особенно,- было делом нелегким, очень трудным, а если все-таки удавалось, так только потому, что было для него спасением. Корнилов что-что, а, слава богу, научился спасаться, жизнь научила...
Тем более - чем-то кончится? Это изобретение?!
Кто?
Буровая партия ждала приезда Барышникова.
- Вот приедет...
- Вот приедет, скажет...
- Вот приедет, как с нами рассчитается? Действительно, как? Не заплатит за аварийную скважину ни копейки? Взыщет неустойку по срокам исполнения работ? Заставит бурить новую скважину а счет заброшенной?
Большой убыток имеет нынче Корнилов, хозяин "Конторы", заметно меньший - мастер Иван Ипполитович, затем следовали убытки рабочих, все вместе они теряли значительно меньше, чем один Корнилов, но все равно их потери молчаливо и вслух признавались главными и драматическими. Потому что - рабочий класс.
Корнилов о своих убытках говорить стеснялся, больше расспрашивал Митрохина:
- И что же, Барышников этот всю жизнь был крестьянином, а потом в один момент стал председателем "Смычки"? В Ленинград стал ездить, новозеландские этикетки покупать, наклеивать их на ящики с семенихинским маслом - все в один прекрасный день?
- В один прекрасный! - подтверждал Митрохин.- Сами не чаяли, что среди нас такой человек существовал, а сделана Советской властью кооперация, сагитировалась, тут начали и Барышникова тоже агитировать на вступление в "Смычку". Многих тогда агитировали, всех поголовно, большинство отказывалось, Барышников тоже отказался, но совершенно по-своему: "Вступлю, но только в том случае, если сделаете меня председателем!"
- Дальше?