Как раз в сентябре заканчивался срок его работы за границей, в Москве его ждала беременная жена, они уже строили планы, где лучше рожать и где потом жить всем вместе – там же, в Москве, или, к чему больше склонялся сам Ваня, здесь, в С. Он как раз собирался поговорить об этом с родителями, больше надеясь на мать, что она, если даже отец будет против, уговорит его, и им разрешат обосноваться в доме на Инжирной. Кроме того, он рассчитывал, что именно его мама поможет им на первых порах с ребёнком, она ведь всё равно не работает, тогда как мама Лизы – совсем ещё молодая женщина и работу не бросит. И вот – на тебе: мама, самый родной, самый необходимый ему сейчас человек, куда- то пропала. Она, которая всю жизнь дрожала за Ваню, чтобы с ним ничего не случилось, сама оказалась настолько неосторожна, что…
Между тем, рассказано было про ночную поездку Мируси на студию телевидения и домой к подруге Тамаре.
- Телефон знаете?
Ваня набрал номер студии:
- Здрасьте, теть Том, это Ваня. Да, прилетел, сегодня. Теть Том, а мама мне ничего не передавала? А, понял, сейчас я к вам подъеду.
Взрослые – отец, тётки, Аля – вытаращили глаза от удивления.
- Что она тебе сказала?
- Пока ничего, просила приехать.
- Так езжай немедленно!
Он вернулся минут через сорок и выложил на стол несколько стодолларовых бумажек.
- Это ещё что такое?
- Это тётя Тома вернула, говорит, что мама, когда была у неё, дала ей эти деньги на какую‑то косметическую операцию, я не стал вникать. Говорит, что чувствует себя очень виноватой и что пока мама не вернётся, она не хочет, чтобы эти деньги были у неё, мол, они вам сейчас могут больше пригодиться.
- Свят, свят, свят! – перекрестилась вдова Аля, подумавшая Бог знает о чём.
В. В., напротив, плюнул в сердцах и беззвучно выругался.
Была уже среда, третий день поисков, все ждали известий с улицы Мимоз, от Лёни Захарова, лично караулившего там психотерапевта Инну и обещавшего вытрясти из неё душу.
Услыхав про психотерапевта, сын спросил осторожно:
- А мама что, лечилась?
- Да нет вроде, хотя теперь мы и сами не знаем… – оправдывались тётки.
Ваня походил кругами по комнате, остановился против отца.
- Пап, а ты помнишь, что она нам тогда устроила, после свадьбы?
- А что она устроила? – пожал плечами отец. – По–моему, ничего особенного.
…В тот день он проснулся от того, что услышал в доме пение. Тихое, далёкое, где‑то внизу. Все в доме ещё спали, стоял такой утренний полумрак. Он зажёг лампу, глянул на часы, было начало седьмого. Пела женщина, он даже не сразу понял, что это Мируся. Сначала удивился, потом обрадовался – раз поёт, значит, у неё сегодня хорошее настроение, потом снова заснул, а когда окончательно проснулся и встал, с ещё большим удивлением понял, что она все ещё поёт. Ходит по дому и поёт. Он спустился в столовую, поцеловал её, она улыбнулась отстранённо и продолжала петь. Он попытался с ней заговорить, полагая, что она начнёт отвечать и перестанет петь. Не то, чтобы пение его раздражало, но как‑то нарушало привычный уклад жизни – он, например, любит утром послушать новости по телевизору и почитать одновременно книжку. Она подала ему завтрак, так же, напевая – негромко, но задушевно, вроде как для самой себя. Он позавтракал молча и уехал по делам. И где‑то уже в середине дня позвонил сыну и спросил: как там мать? Сын ответил: поёт.
- Как, до сих пор?
- А когда она начала?
- Семи ещё не было.
- Странно, - сказал Ваня.
Теперь она пела в саду. Сидела с распущенными волосами, в какой‑то хламиде, которую сто лет не надевала, на раскладном стульчике, под яблоней, в дальнем углу сада, перед ней было какое‑то подобие мольберта, то есть на другой раскладной стул был поставлен и прислонён к спинке лист картона, на котором она, видимо, что‑то рисовала. Сидела она лицом к морю (дом стоял на склоне, так что море было видно с верхней части двора), водила кисточкой (где только она её взяла?) по картону, на котором уже вырисовывался некий пейзаж, и при этом ещё и пела. "Утро туманное…" она пела. Муж и сын переглянулись, не зная, смеяться им или тревожиться. Что это она? Прикалывается или с ума сошла? Не сговариваясь, решили сделать вид, что ничего не произошло, и их ничто не удивляет.
- Мам, ты что тут делаешь, рисуешь, что ли? – спросил Ваня.
- "Вспомнишь разлуку с улыбкою странною, многое вспомнишь родное, далекое…" - продолжала она напевать, словно бы никого не замечая.
- А мы сегодня обедать будем? – спросил серьёзно В. В.
- "Слушая голос колёс непрестанный, глядя задумчиво в небо широкое…", - пропела Мируся и лишь мельком, но выразительно взглянула на юную невестку. Та упустила глаза и сказала мужчинам:
- Ну, что вы не видите, мама отдыхает, пошли, сами чайку попьём. А вам, может, сюда принести? – обратилась она к свекрови непривычно ласково.
Та мотнула головой и продолжала, напевая, водить кистью по картону.
Удивлённые, все пошли в дом и там в полном молчании выпили чаю с бутербродами и разбрелись по дому, каждый заниматься своими делами.
Она пела, не переставая, весь день. После романсов пошли русские народные – "Окрасился месяц багрянцем…", потом старые советские – "Снова замерло все до рассвета…", ближе к обеду невестка, побывав в саду, сообщила, что мама поёт "Милая моя, солнышко лесное…".
- Так, пошли барды, может, скоро выдохнется? – предположил сын.
- Она? Да она может сутки петь, не останавливаясь.
Голос у неё был небольшой, домашний, но она знала очень много песен и главное – все слова, любила петь в компании, за столом. В последние годы это бывало редко, чаще всего до пения вообще не доходило, а если доходило, то В. В. её одёргивал: хватит, поедем домой. А ей хотелось ещё. Он говорил: "Ну, тебя не остановишь!".
- Кончится тем, что она охрипнет, - мрачно сказал В. В. и решил сделать ещё один заход в сад.
Пейзаж уже проявился на картоне – далеко в море белел парусник, а по берегу брели, взявшись за руки, стройная молодая девушка в развевающейся хламиде и молодой человек, пока как следует не прорисованный.
"Но не я, - подумал про себя В. В., - рост не мой".
- Золотко, может пойдём в дом, отдохнёшь, перекусишь… Прохладно уже.
- Сейчас меня нет, но я вернусь, - загадочно сказала Мируся и покачала головой.
Он подумал, что, может, стоило бы вызвать врача, но… какого? Не психиатра же. Он потоптался возле двух её стульчиков, вздохнул нарочно громко и пошёл в дом.
Под вечер решено было созвать консилиум. Позвонили семейному доктору, Ольге Петровне и подруге Тамаре. Те примчались, им показали из окна, что происходит, доктор спросила, нет ли температуры, а подруга, не было ли какой‑нибудь ссоры в доме, может, кто обидел её вчера. Нет, ничего такого. Сначала к "больной" пошла Ольга Петровна. Та улыбнулась ей и даже руку свободную протянула, но кисть не отложила и петь не перестала. Теперь, видимо, снова пошли романсы, она напевала "У церкви стояла карета…". Разговора никакого не получилось, и Ольга Петровна, успевшая только пульс нащупать (пульс был нормальный), обескураженная, вернулась в гостиную.
- Что она вам сказала?
- Она сказала: "Оставьте меня в покое".
Подруга тоже двинулась, больше из любопытства, но на все её расспросы с видом как ни в чём не бывало (будто вот только что зашла случайно и понятия не имеет, что тут с утра происходит), ответом была рассеянная улыбка и мурлыканье очередного песенного шедевра – "Мне не жаль, что тобою я не был любим…".
Все отступили, сочтя, что на ночь‑то она никак в саду не останется, она темноты боится и мерзлячка к тому же. И стали молча смотреть телевизор. Доктор и подруга уехали, но просили звонить и держать в курсе.
И правда, как только стемнело, Мируся сама неслышно появилась в гостиной, поставила свой картон с почти законченной картиной у камина и поднялась в спальню, напевая при этом: "Ночь светла, над рекой тихо светит луна…".
- Я боюсь, - сказала невестка.
- Для таких случаев надо иметь семейного психоаналитика, - сказал сын.
- Ты думаешь, у нас уже есть эти психоаналитики? – усомнился отец.
- У нас уже все есть.
В эту ночь она спала, как ребёнок – безмятежно и сладко, и даже временами улыбалась во сне. В. В. несколько раз за ночь включал ночник и тревожно посматривал на неё.
Утром она была свежа, весела, разговаривала, как обычно, и о вчерашнем не вспоминала, казалось, и не помнила. Ну, и они не стали ей напоминать, а потом и вправду забыли. И только теперь тот странный случай всплыл в памяти и заново заставил задуматься: что ж это было?
- Я, кажется, знаю, что это было, - сказала Аля. - Это такой специальный психологический приём. Если становится невмоготу, то надо от всего отключиться и сделать то, чего тебе самой в данный момент хочется, даже, если это "что‑то" не совсем обычно. Например, полежать на земле, или опустить ноги в воду, или пойти куда глаза глядят…
- Что–о–о? – хором закричали В. В. и сестры.
- …а потом вернуться.
- Это Инна вас такому учила?
- Нет, это в книжке написано.
- В какой?
- Я не помню название, она там, в кабинете у вас стоит…
- Пошли, покажешь, - вскочила Лана.
Аля на удивление быстро нашла нужную книжку.
- "Бегущая с волками", - прочла Лана. – Первый раз вижу.
Она стала медленно листать, обнаруживая чуть не на каждой странице подчёркнутые и помеченные галочками места.
- О, вот оно: