ГЛАВА III
Сегодня я пришел со смены и, не умываясь, успев снять только сапоги, лег на кровать. Мне снился сон. Нет, я не спал или спал наяву. Я слышал, как изредка капает вода в таз из рукомойника, я чувствовал, что на улице солнце и хорошая погода, я знал, что на крыше седьмой будки ребята, голые по пояс, загорают. Я все время себе говорил, что мне надо встать. Обязательно встать, умыться, обязательно умыться. Придут ребята и скажут: "Леха, ты чего же грязный улегся на наволочку?" Я должен пойти поесть. Столовая закроется до вечера, а ты весь перерыв проторчал в будке горных мастеров. Через час ты захочешь есть. Магазин тоже скоро закроют. И вообще у тебя есть дела. Ты договорился опять прийти к дяде Мише. Дядя Миша - старый горняк, один из первых коммунистов на Чукотке. Он очень интересный человек, и о нем можно многое рассказать, - главное, он может многое рассказать, и это тебе очень важно. Важно. Должен. А если бы лейтенант Кочубей сейчас зашел и увидел бы меня в таком состоянии? Ведь он ко мне, я это чувствую, относится с каким-то глубоким уважением, и не потому, что так положено по службе, а просто как к человеку.
Все эти "важно" и "должно" разгуливали по моей голове, царапались и будоражили. Мне было стыдно за себя. Я знал, что так не могу поступать. Но мне снился сон. Я спал наяву.
Почему я все время чувствую, что я что-то должен? Я отдыхаю, читаю, лечу в самолете, сижу в ресторане, ожидая поезда, любезничаю с соседкой по купе, играю в волейбол, рассказываю в компании анекдоты, - все время меня не покидает это чувство: "ты должен". И это "должен" мне не навязывают: "пожалуйста, Алексей Иванович, поезжайте в санаторий и хорошенько отдохните". И я еду в санаторий, и я, кажется, хорошо отдыхаю, и я не отдыхаю почти ни минуты. В памяти всплывают дела, которые прошли, я вспоминаю какую-нибудь мелочь, и все предстает в другом свете. Я обдумываю дела, которые меня ожидают, и бывает, что еще рано думать, что надо выжидать, как развернется дальше, а я уже прикидываю варианты. Не я прикидываю. Во мне кто-то прикидывает. Я бы рад все забыть. Но то, что сидит в голове, не дает мне жить спокойно, и я бросаю курорт и с пол-отпуска возвращаюсь в управление. Может, я действительно очень устал. Про меня говорят, что я в рубашке родился и мне везет. Но я-то знаю, какими нервами, каким напряжением дались мне и "рубашка" и "везение".
Почему я не могу хоть иногда сдать свою голову в ремонт, в гарантийную мастерскую, где бы ее как следует прочистили, продули, подмазали, и вообще она полежала бы там и отдохнула? А мне бы дали напрокат другую голову, голову молотобойца Алексея Дубинина (это моя теперешняя фамилия). И я бы думал только о том, что положено думать Алексею Дубинину. Нет у нас таких пунктов проката? Но есть же люди, умеющие отдыхать? Есть люди, умеющие от всего отключаться? А я не могу. Когда это началось? И самое плохое, что моя личная жизнь вторгается во все деловые мысли и планы. И вот это меня больше всего раздражает. Я не имею права думать о моих личных семейных делах. Ко всему прочему, это ни к чему не приведет. Сколько бы я ни думал - толку никакого. Значит, я не должен думать. Значит, надо только то, что "должен", что "важно".
И подлая провокаторская мыслишка: а почему ты не имеешь на это право? Ради чего ты держишь себя в тисках? Ну ослабь, ну подумай, честно разреши себе подумать о том, что тебе хочется.
Мне снился сон наяву. Я гулял со своей дочерью. "Адядя́! Адядюка!" - дразнил я ее.
* * *
Вчера Вовка напился. В какой-то будке варят брагу. В какой, Вовка не сказал. Он получил письмо от Зины. "Вовка, ты мне нравишься", - читал он раз пятьдесят, расхаживая по будке. Развезло его здорово. Хотел идти в кино, но я его не пустил и уложил спать.
А сегодня в будке заседала народная дружина. Ее начальник, оказывается, Гриша Окунев.
Я лежал на койке и притворялся, что сплю.
Ребята славные. И все было хорошо, пока не начали обсуждать, кто же варит брагу. Постановили: выяснить.
Тут я "проснулся" и сказал, что выяснять нечего. И если сами дружинники (а Вовка дружинник, да еще борется за звание ударника коммунистического труда) пьют и молчат, то так дело не пойдет.
Вовка был смущен страшно. Начал оправдываться: дескать, это его старые кореши, и ему неудобно о них говорить, и если бы он им тогда сказал, они бы все равно его не послушали.
Прочел я им маленькую лекцию о том, что все и начинается с так называемых старых "корешей". Но выводы я им не навязывал. Пускай сами думают.
Попал в точку. Разгорелись страсти, и выводы были сделаны правильные.
Но когда все разошлись, я вижу, что Окунев на меня пыхтит и фыркает: зачем, мол, я при всех позорю будку.
- Милый мой, - отвечаю я ему, - Вовка был пьян, и ты об этом знал, но ничего ему не сказал ни вчера, ни сегодня.
- Вовка сам все понял.
- Может, да, а вдруг нет? Он увидит, что ему раз безнаказанно прошло, еще повторит. А потом вам же будут в лицо кидать: "Сами дружинники, боретесь с браговарением, а потихоньку с ними же пьете".
Крупный вышел разговор. Кончилось тем, что Гриша стал меня допрашивать. Дескать, он проницательно замечает, что я все время лезу не в свои дела. Меня еще никуда не выбрали, на прииске я без году неделя, и нет чтобы сидеть в кузнице и не высовываться. Во все я вмешиваюсь, всем интересуюсь. Без меня разберутся. Чего я лезу? Кто я такой?
- Коммунист!
Сказал - и самому неловко стало. Слишком уж красиво получилось. Такими высокими словами надо поменьше кидаться. Но уж очень он меня допек, я не выдержал.
Однако, как ни странно, на Гришу это подействовало: он сразу присмирел. Расстались мы по-хорошему.
Но потом я долго думал. Гриша прав. Заметно, что я слишком уж всем интересуюсь. К тому же моя профессия требует, чтобы я держался как можно незаметнее. Я делаю свое дело. И какого черта я вмешиваюсь во все эти мелочи жизни! Профессия. Да. Но убеждения, но… в общем, сейчас я сам себе буду читать лекцию и говорить высокие слова.
Ничего не могу с собой поделать. Взять хотя бы сегодняшнее утро. Мне никак нельзя было вылезать из той роли, которую я здесь исполняю. И кто меня тянул, и чего я полез? Доиграетесь, Алексей Иванович.
* * *
Из окружной газеты приехала корреспондентка. Валентин ее назвал "мадемуазель". Она уж очень жалко выглядит, шмыгает красным, распухшим носом (видно, на тракторе ее здорово продуло) и морщится в столовой, ковыряя вилкой сушеную картошку и биточки из консервированного мяса.
"Мадемуазель" явилась к нам в будку. Она вошла осторожно, бочком (ожидая, наверное, услышать матерщину), потом изобразила на своем лице улыбку, этакую простоту, и вдохновенно (но все-таки часто пряча нос в платок и весьма смущаясь в эти моменты - по ее убеждению корреспонденту неудобно сморкаться) начала спрашивать:
- Как живете? Как учитесь? Как работа? Как настроение?
Ребята испуганно и благоговейно на нее взирали, мигом прибрали кровати и старались ходить на цыпочках. Они присмирели, вели себя чинно и стали совершенно непохожи на самих себя.
Журналистка строчила в блокнот.
Возможно, я очень несправедлив к этой девушке. Наверно, очень трудно разъезжать по Чукотке, застревая в пути, попадая в бураны, неделями ожидая самолета в избе, называемой аэропортом. Не каждый согласится на это. А тут еще простуда, да задание редактора обязательно привезти "положительный материал", да давно нет писем из Магадана от какого-нибудь Виктора.
Я, наверно, очень несправедлив к этой девушке. Может, потому, что у нее весьма прокисший вид, а может, потому, что я знаю, как она пишет.
Вот перед ней сидит Гриша Окунев, парень с широкими плечами и пронзительными васильковыми глазами. Ему девятнадцать лет, он передовик, ударник, староста лучшей будки, начальник народной дружины. У него удивительно приятная, немного застенчивая улыбка, когда он присаживается на крылечке к знакомому парню. "Ну, как живешь, что думаешь?"
Сегодня утром, когда залило пятый промприбор, он один по пояс в воде вынес мотор от насоса. А ведь это вам не Черное море, это Арктика.
Представляю, как она его расписывает: "Чудо-богатырь", "человек, на которого равняется прииск", "им строить коммунизм" и т. д.
Я могу сказать больше об этом парне. С таким я пойду в разведку.
Гриша скрытен. Он не говорит корреспонденту, что учится на бульдозериста. А я знаю больше. Со временем он окончит и техникум, а может, и институт, если не женится. (А женится он, видимо, скоро. Такие, как Гриша, не обманывают девушек и создают крепкую семью.)
Вот она напишет о нем. "Герой вашего времени". Даже не зная всех его хороших качеств. Но все равно, чем не герой?
Такие, как Гриша, если они рабочие, - мечта любого инженера, а если солдаты - мечта любого лейтенанта. Они не задают лишних вопросов, у них в жизни все ясно, им все просто, и в этом их большая сила.
Может, я завидую таким людям. Может, я бы тоже хотел так же просто и спокойно прожить свою жизнь.
Но для меня он не "герой нашего времени". Именно потому, что для него все просто.
Я не очень люблю людей, для которых все просто. Уж в очень сложное время мы живем. И мне кажется, что эта простота не от силы, а от недостатка кругозора, от отсутствия привычки думать над вещами, казалось бы, далекими, но которые необходимо знать.
Я тоже против интеллигентских самоанализов и раздумий о суете сует. Но мне кажется, что для современного передового рабочего мало волноваться только из-за нехватки материалов и поломки моторов.