- Андреевна я. Тольки никто меня так не клича. К Фатинье привыкла.
- Это я вам по-хорошему советую, Фотинья Андреевна, как постоялец. Власть нынче такая - угодите на старости лет.
- Страшен сон, да милостив Бог. Чаго уж мне. Отдыхай, поди умаялся, милок уполномоченный. - Пошлёпала из горницы в кухню.
"Милок уполномоченный" присел на кровать. Пахло сухой ромашкой. Ходики на стене отстукивали время, муха билась в стекло. Вернулась бабка с рушником.
- У, зараза, - прихлопнула муху на окне. - Поспи, милок, намаялся.
- Мне бы помыться с дороги.
- Так баньку затоплю. Тольки банька натопится к вечеру.
- Ну и хорошо. А я пока по деревне пройдусь. До церкви. Церковь-то у вас где?
- Так на краю села, на горке, у речки. Не пройдешь мимо. От хаты моей прямо так и иди. А что у царкву?
- Говорят, она у вас старинная.
- Старинная. Позапрошлого веку. Царь батюшка Николай-мученик на строительство 500 рублей пожертвовал, Иоанн Кронштадский. Всем миром строили. Мне яшчэ моя бабка казала, што кирпичи из Смоленска на руках передавали.
- Как?
- На руках, по ланцужку.
- Сказки?
- Можа, и казки. Тольки все лепей, чым рушыць и биць. Розума не трэба велькага.
Марк вышел из хаты. Улица была по-прежнему пустынной. Фотинья вышла следом с ведром.
- Народ-то где?
- Сенокос. Вёдро. Мужыки, бабы - все на луговине. Дзень - год кормиць. Гэто я без каровы, дык свабодная. А у каго дзетки - тольки на яё яе уся надзея.
- Ведро зачем?
- Так вады у баньку. Надо принесци.
- Так дайте мне, пойду сам.
- Что ты? Ты пры службе. Я помаленьку и нацягаю. У нас рэчка близенька.
- Служба моя никуда не денется. А вам таскать не позволю.
- Странный ты яки, милок уполномоченный. Наши рэвалюцыянеры усё больш камандуюць. власть им по нутру пришлась.
- Вот и я командую - ведро мне, а лучше, два!
- Так в баньке, адчынишь двер, а яно у лауцы стаиць.
По тропке мимо грядок пошли к баньке. Высокая трава обступила тропинку. В розовом клевере деловито жужжали пчёлы, пахло огуречной травой.
- Красота у вас какая! - Марк с наслаждением вдохнул.
- Где ты бачышь красоту? Силы ужо няма у гародзе упрауляцца. Позарастало усё. Не я сорняки садзила - сами уродзилися, не я хлопцай зазывала, сами заводзилися! - покачала головой, хитро улыбнувшись - Нет бы что путное.
- А это что за деревья?
- Так яблыни. В этот год яблок мало, они у нас через год родят. Вось там, у бани - белый налив, нарви, милок уполномоченный, а то мне не достать, Андрейку соседского прошу, кааб нарвал бабке. А ён не сильно-то разбежится. Ночью залезть с робятами - гэта да! Я ему кажу:
- Андрейка, рви, кольки трэба! Мне их куды? - Так яму не патрэбна. А учора вечером выхожу, глянь, а яны у баньки на яблыне сидяць, як шпаки. Крычу:
- Андрейка, ты, што ли?
Посыпались, как гарошки са стручка. След прастыу.
- И мы в детстве у бабки по садам лазили.
- Далёка бабка жила?
- Далёка.
- Так ты з нашых мест?
- Нет.
- А што тут робишь?
- Служба.
- Служба - гэто да. Не кинешь. Куда пошлють - не спытаюць. Жонка есть?
- Нет.
- А што так? Хлопец ты прыгожы да ладный. Девки засматриваются?
- Не собрался пока.
- Рэвалюцыя. Разумею. Не до того. Але хлопец без дзеуки, што галава без цела.
- А у вас семья есть?
- Не. Мужык воевал, паранили под Могилёвом в першую мировую. А прыйшой дахаты- мала пажыл. С мужем - нужа, без мужа - того хужа, а вдовой да сиротой - хоть волком вой.
У забора что-то зашуршало. В траве, подложив руки за голову, сладко спал Митяй.
- Ишь, улегся, служака. Где забор, там и двор, где щель, там и постель. Вставай, службу проспишь! - Фотинья покачала головой. Михей подскочил, вытянулся с готовностью выполнить любой приказ.
- Воды в баню натаскать, дров нарубить. Доложишь, как выполнишь. - Марк поправил ремень.
- Это как понимать?
- Так и понимай. Поступаешь в мое распоряжение. За невыполнение приказа - трибунал.
- Так, воду носить разве дело? Так, баловство.
- Вот и балуйся. Наносишь воды в баню. Займешься дровами. А я пошел. - Уполномоченный зашагал по дороге.
- Бабка Фотинья, вёдра где?
- Так вот ведро! Другое у баньцы. Ты лучше скажи, навошта петуха забиу?
- Сдался вам этот петух? Делов-то!
- Гэта так. Вам чалавека забиць ничога не стоить, а тут петух.
- Но-но! Разговорилась. Ты что, сговорилась с этим уполномоченным? Знакомый твой?
- Ага. Бабке тольки дзедка не унук.
- Все шутки шутишь? Ты мне скажи лучше, где икона с окладом? Говорят, по хатам? Ты унесла?
- Я, на спину взвалила и понесла.
- Шутишь, в ней фунтов тридцать веса. Где тебе?
- Так чаго пытаешь?
- Ты знаешь, это точно.
- На што вам иконы?
- Да плюнуть и растереть! Оклад серебряный .
- Не плюй, Митяй! Бог поругаем не бывае, а на сябя бяду накличашь!
- Вот ведьма, накаркаешь!
- Храни цябе Гасподь, глупага. Иди, ведро у мыльни.
Фотинья села на скамейку у дома - её еще муж покойный, Афанасий, сколотил - и задумалась. Пришел с "импералистической" весь израненный, контуженный. Сидел на скамейке, семечки лузгал да посмеивался: "бабское дело - поклоны бить". Перед смертью запретил попа в дом звать. Так и умер, самокрутку не успел раскурить. На фронте к табаку пристрастился.
- Бабка Фотинья, а Афанасий твой в Бога не веровал - Митяй поставил пустые вёдра и сел рядом на скамейку.
- Так кантузило яго на фронце, на усю галову. Вось и памутиуся. яго Бог памилуе, ён за Отечество сражался. Што ты быстро так? Воды наносил?
- Принёс. Два ведра, поди, хватит?
- Ленивый ты, Митяй, абибок. Иди яшчэ. Хай хлопец памыецца як трэба.
- Ага, и нас всех памые.
- Не каркай. Што з нас узяць?
- Одним миром мазаны. Вот ты скажи, куды крест подевался? На вечерней был еще, а утром - нет?
- Не ведаю, не маё гэта дело.
- Не маё! - Митяй передразнил бабку, сморщив лицо и подперев кулаками бока - накличете беду на село. Отдали бы подобру-поздорову. А так - жди беды.
- Куды яшчэ болей? Прыйшла ужо.
- Ты, Фотинья, не серчай за петуха. Я так, и не думал стрелять в него, а он вражина, набросился на меня. Я с детства не люблю, когда на меня скачуть.
- Да я - о петухе? Иди с Богом. Чаго уж по валасам плакать, кали галавы няма.
Митяй поправил рубаху и двинулся со двора. Фотинья закрыла за ним калитку. Потом насыпала курам порубленной лебеды и пошла в хату. У иконы Спасителя потухла лампадка. Затеплила её, достала Библию. А мысли всё не давали покоя. Икону Тихвинскую, что с храма вынесла, подняла на чердак. Оклад серебряный. Придут с обыском - заберут, да и бабку пристрелят. Она пожила на свете, да и без Афанасия не жизнь, может и просить такой смерти у Господа. Давеча приехала племянница к Фёдору, соседу. Приехала из Шуи. Рассказывала страсти такие, что народ и не знал - верить или как… Стали в Шуе разорять собор, подъехали красноармейцы с ружьями. Люди встали защищать от разорения, так их постреляли. Не верили, крестились. В голове никак не укладывалось, как свои, родные могут стрелять. Ладно, немцы какие, вороги, это понятно. А тут свои. Не верили. А тут в своем селе такой разбой учинен среди бела дня. Да еще в воскресный день, во время Литургии. И опять свои. Не немцы. Тем более, отца Иоанна. Он в селе больше года жил, тихий, скромный. Никого не обижал. Монастырь его разорили, все разбежались, кого не забрали, а он к отцу Александру пришёл. Прямо на Литургии и расстреляли. Они в храм рвались, а он не пускал. Пьяные были, ругались матерно. Вина просили из Чаши. Страшно. Один отец Иоанн и встал на защиту. Кто выстрелил - не видели. Хлопок раздался - Иоанн упал, прямо под иконой. Люди закричали, стали убегать. Отец Александр вышел, бледный, как полотно. Его тут же взяли в каталажку при штабе. А штаб - смешно сказать, изба Михея Рожнова. Хозяина выгнали, а сами в его хате бесчинства устроили. Ой-ё-ёшеньки!!
Отнести хоть хлебца батюшке, да огурцов трошки набрала утром. Его, поди, оглоеды и не кормят. Теперь и Соню взяли. Вот беда - то…
***
Марк подошёл к храму. Был он каменным крепким. Большие деревянные двери были закрыты. Во дворике, на зелёной луговине, виднелись кресты. Вокруг зелёной стеной - кусты сирени. Чуть поодаль, обгорелый сарайчик, наверное, тот, который подожгли. У храма - две скамейки с красивыми узорными спинками - видно какой-то сельский умелец расстарался во славу Божью. На скамейке, свернувшись пушистым калачом, спал рыжий котяра. Услышав шаги, приподнял рыжую голову, тоскливый кошачий взгляд царапнул по сердцу - и снова опустил. Вокруг - тишина. Такое ощущение, что в селе и нет никого. Из-за огороды мелькнула белобрысая голова. Мелькнула и исчезла.
- Эй, ты, боец, выходи! Разговор есть!
Повисла тишина, потом голова вынырнула снова.
- Эй! Давай сюда! Не ховайся. Свой я..
Из-за загороды вышел парнишка лет одиннадцати, в портах холщовых и рубахе. Светлые, выгоревшие на солнце волосы торчали непослушными вихрами. Серые глаза поглядывади настороженно. Чужой.