И вдруг её озарила спасительная мысль - пистолет. Она представила в ладони пистолет и сразу почувствовала гладкую рукоятку. Пистолет был пластмассовый, игрушечный, из детства, но он придал ей уверенности.
- Слушай, ты, спаниель в шинели! Ещё одно слово - и я стреляю! Попадаю в глаз слёта. И ты труп! Иди отсюда подобру-поздорову! Считаю до трёх!!! Не заставляй меня убивать! Хоть я и атеистка, кровь проливать не хочу!
Красноармеец не ожидал такого поворота событий, почесал ухо, приподняв будёновку. Наверное, решить такую нестандартную ситуацию он был не в силах.
- Малахольная девка! - Потряс кулаком. - Но, погодь! Ты ещё получишь за супротивление властям!
Власти развернулись и бодро зашагали по песку.
- Господи, он вернётся. Что делать? Что ему надо? Думай, Лера. Стоп. Прадедушка. Протоиерей. Церковные цацки. Если речь идёт о голоде - это двадцатые годы. После революции. Почти сто лет назад. Восемьдесят. Да, мамин прадедушка. Его забрали ночью. Тогда преследовали священнослужителей. Кошмар. Она тут причём? Получается, что в этой проклятой пустыне и время остановилось? Бред.. Голод, он говорил про голод.
В дверь постучали. Опять! Упала на пол. Схватила пистолет.
- Лера! Это что ещё за жилище?
- Марк! Это ты! - Вскочила, распахнула дверь.
- Он приходил! Опять!
- Кто?
- Этот, в будёновке!
- Слушай! Что это ты выстроила опять?
- Просто дом моих предков, прабабушкин, а потом бабушкин. Неважно, хотя, наверное, важно. Не знаю - Лера схватилась за виски.
- Марк! Послушай! Он приходил опять!
- Я понял. Я слышу. Не кричи!
- Марк! Он был с ружьём! Он хочет меня арестовать.
- Ты отстреливалась? - Марк разжал её пальцы, взял пистолет, подбросил в воздух и поймал, как заправский ковбой.
- Марк! Мне не до шуток. У них - мой прадед, прячет какие-то церковные цацки. Потир, кажется. За это его и забрали.
- Слушай, глянцевая моя! - Взял журнал, лежавший на стуле. - Похоже на правду.
- Хватит скоморошничать.
- Ты ему зачем?
- Он сказал, что я должна выпытать, где прадед прячет ценности.
- Логично. Видно, они использовали все свои нежные методы. Церковь сама предложила отдать свои ценности на помощь голодающим, за исключением священных сосудов.
- Это что?
- Это, правнучка дорогая, и есть потир. Чаша для причастия. Скорее всего - золотая или серебряная. "Пейте от неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов". Ты причащалась когда-нибудь? Исповедовалась?
- Нет.
- Понятно. Ну, тогда ты им точно нужна. Тебе что потир, что чашка с блюдцем в горошек - все едино.
- Хватит делать из меня монстра.
- Что ты, что ты! Ничуть. Ты просто то, к чему они долго и настойчиво шли, эти, с винтовками за спиной.
- А кто я?
- Представительница homo sapiens, у которой в душе ценник из супермаркета и чеки с гарантийными талонами на туфли.
- Ты опять?
- Сартр писал как-то: у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый её заполняет, как может. Чем ты заполнила свою пустоту?
- Нет у меня никакой пустоты.
- Есть. Иначе бы не хваталась за этот игрушечный пистолетик в страхе за свою жизнь.
- А ты? Ты? Ты не боишься за свою жизнь?
- Боюсь. Я такое же немощное дитя своего времени. Я боюсь за свою жизнь, наполненную тусовками, клубами, подружками, реальными пацанами, пустыми целями. Только вот вопрос? Что общего это убивание времени имеет с жизнью? Это и есть умирание.
- Человек начинает умирать сразу же после рождения. Это всё так. Об этом просто не надо думать. Как эпикурейцы. Смерти нет, если я есть. А если меня нет, то её тоже быть не может.
- Детская логика, из песочницы. Ты же выросла уже. Или нет? На самом деле, вся жизнь - это мучительный процесс рождения души. Больно, трудно она ищет свет, мечется, ошибается, может заблудиться, что часто и происходит. страдает, костенеет в неведении и мраке, что страшно очень. Но свет - он рядом. И шанс есть у каждого, стоит только захотеть
- Не знаю. Ты всё перевернул в моей бедной голове. У меня все было в порядке. Все инфузории туфельки по полкам. А теперь я ничего не понимаю.
- Все просто. Жить только земными радостями можно. Но чем тогда мы будем отличаться от животных?
- Все просто. Культурой, искусством.
- Величайшее из искусств - кино. На потребу бездумной развлекающейся публике. Кстати, Ленин не зря кино назвал именно так. Зачем читать и думать? Жуйте, мы настрогаем вам фильмов, таких, каких нам надо, смотрите и радуйтесь. Жуйте, превращайтесь в бездумных жвачных потребителей зрелищ.
- Но есть хорошее кино?
- Есть. Опять, если оно помогает душе родиться, ведёт к свету.
- Я скажу банальность, наверное, но Пушкин не может быть банальностью. Пушкин, Айвазовский.
- Они всю жизнь искали Бога. Этот поиск - и есть их творчество. Ты читала переписку Пушкина с митрополитом Филаретом?
- Филарет?
- Да, митрополит. Это скорее на филфаке преподают. Пушкин в состоянии полного уныния писал:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
- У каждого в жизни бывают такие минуты отчаяния. И что Филарет?
- Ответил стихами:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана… дальше не помню, к сожалению….
- Ты любишь стихи? Странно.
- Почему.
- Это редко сейчас…
- Читал много. Мне интересно это было. Кстати, у Айвазовского как-то спросили, почему он пишет море. Я всю жизнь пишу душу человеческую. В этом - искусство. Это всегда путь. Только путь может быть вверх или вниз. Вот и вся разница.
- С тобой трудно спорить.
- Ну и не спорь. То, что мы потребляем ежедневно, на культуру и искусство мало смахивает. Ты когда в последний раз приобщалась к искусству?
- Времени нет, лекции, семинары. В кино иногда.
- То, что ты смотрела, здорово подчеркивало наше отличие от животных?
- Слушай, я даже не помню, что это было. Какой-то ужастик американский.
- Да и я не далеко ушел в культуре потребления информации. Жую почти всё, что подают. А если честно, смотреть нечего в последнее время. Не обижайся, я тебя не хотел обидеть.
- Да я не обижаюсь. Ты прав. Насчёт дыры. Без Бога. Я помешана на тряпках. Без шопинга раз в неделю не мыслю своей жизни, я помешана на своей привлекательности, я повернута на ногтях, волосах, коже, ногах, загаре, татуаже, пирсинге. И до вчерашнего дня я была уверена на сто процентов, что это единственно верно по жизни. А сегодня, когда оказалась в комнате бабушки, вдруг стало всё тихо и просто. Как будто шелуха с меня слетела. Эти глаза на иконе. Я их вспомнила. Самое первое, самое яркое воспоминание детства - вот оно. Меня первый раз привезли к бабушке, когда мне всего годик был. Родители тогда разводились. Чтобы я всего этого кошмара не видела, мама решила отдать меня бабушке на время. А мне было так страшно непонятно от чего. Хотя теперь понятно, конечно. Когда родители ссорятся, ребёнок испытывает стресс моряка на тонущем судне. Я в первый раз осталаь одна, без мамы и папы. Плакала, особенно вечерами. Бабушка носила меня на руках, прижав к себе, а я кричала в голос. И вдруг я увидела, что бабушка тоже плачет. Мое детское сердечко впервые содрогнулось от чужой боли. Я помню, как утирала её слёзы своим крошечным пальчиком. А потом, мы, обнявшись стояли у этой иконы. Бабушка тихонько молилась. И я неумело сложив пальчики, крестилась вслед за ней. На этажерке лежал молитвослов и Библия. Стой! Здесь на полочке должна быть её старенькая Библия.
Лера, смахнув набежавшие слёзы, подошла к этажерке и протянула руку. Возле яркой шкатулки из открыток лежала набольшая книга в кожаном коричневом переплёте.
- Вот. Нашла. - Открыла. - Ветхий завет. - Стой! Я, кажется, вспомнила. Развернула вверх переплётом, потрясла. Странички затрепетали и оттуда, словно сухой лист с дерева, вылетела фотография. Лера подняла её, внимательно всмотрелась.
- Вот, прадедушка моей мамы, тот, Александр Вознесенский, протоиерей.
- Дай посмотреть. - Марк внимательно стал рассматривать фотографию. - Старая. Одна из первых. Пожелтела, видишь?
Прочитал на обратной стороне выцветшие от времени строчки.
Не тот блажен, кто хорошо начинает, а кто хорошо заканчивает подвиг свой
- Лицо какое, лик, скорее. Сейчас таких лиц днём с огнём не сыщешь.
- Рожа от слова "вырождение"?
- Или "рождение"? Красавчиком новорожденного не назовёшь?
- Да, лицо, а тем более "лик" надо заслужить. Твой прадедушка несёт на лице печать духовности. Вот она и делает его лицо ликом.
- Трудно возразить.
- Помнишь, портрет Дориана Грея?
- Не видела. Где выставлен? В Третьяковке?
- Нигде не выставлен. Это роман. Человек остается вечно молодым, зато портрет искажается с каждым новым преступлением хозяина.
- Если выберусь отсюда, почитаю. Я как биолог тебе скажу. Красота - гармония, равновесие во всем: в мыслях, желаниях.
- И тишина. Красота не может быть громкой.
- Еще как может. Сейчас красота громкая. Чем ярче и громче, тем красивее.
- Вот и мир она не спасает, такая. Помнишь, у Достоевского? Красота спасет мир?
- Почему же нас не спасает?