- И что вы сделаете, чтобы преступление не повторилось?
Лицо Карахана стало суровым.
- Все, что в моих силах, Александр Христофорович…
О чем мог думать Карахан в этот предутренний час, когда все тот же старый "паккард" вез его на Софийскую набережную? Пути истории неисповедимы. Все может принять такой оборот, о каком мы сейчас и не догадываемся. А вдруг и в самом деле поездка в Турцию станет реальностью? А почему бы и нет? Возражения с нашей стороны? Вряд ли. Такое решение в духе, например, Чичерина. Ну, что ж, в самом этом решении скрыта внезапность, действенность и точность, свойственные чичеринской дипломатии. Как заметил Карахан, в чичеринских ходах есть неброскость и нестандартность ума значительного. Но, может, это зависит не только от Чичерина! А от кого еще? От турок, например?.. Агреман? Нет, это будет больше чем агреман. За этим согласием стоят проблемы, которые обычному агреману, может быть, и не всегда сопутствуют… Но не слишком ли далеко увлекла Карахана шальная идея наркоминдельского полиглота?.. Кстати, старый "паккард" почти прошел мост, и впереди глянули белые особняки Софийской набережной, они, эти особняки, явились вовремя - в самый раз сходить на грешную землю…
19
Александр Христофорович зашел к Карахану и сказал, что они могли бы сегодня вечером побывать у старшего Даниелова. Все тот же "паккард" осто-
рожно спустился к реке и по набережной помчал на Пречистенку.
Весь день шел снег, мокрый и обильный. Он лежал глыбами на карнизах домов, сползая и обламываясь. Не спуская глаз с карнизов, прохожие переходили с тротуара на дорогу. Автомобиль двигался медленно, разбрасывая мокрый снег, оглашая улицу вздохами клаксона. Слабый свет фар упирался в спины прохожих. Казалось, люди потеряли слух и зрение, а вместе с тем и опасение за свою жизнь. Они уступали дорогу неохотно, смотрели на автомобиль с плохо скрытой неприязнью, только на движение рук и хватало сил, слов не было слышно, но, по всей видимости, они не были дружелюбны.
- Вот так проедешь от Китайгородской стены до Пречистенки и все поймешь, - вздохнул Даниелов.
- Не надо, не надо…
Старший Даниелов оказался совершенно лысым, с сильными ухватистыми руками и серо–бурыми усами, которые свисали так, будто бы их окунули в воду.
- Скажите откровенно, есть хотите? - обратился он к гостям. - Вот присядьте ненадолго, подкрепитесь, как говорят, чем бог послал, а потом приступим к делу Вот только худо: хозяйка моя уехала к матери в Орел… ну, я сам как–нибудь… - он подошел к брату, положил ему на спину большую, не по росту руку - Как ты, Сандро?.. - видно, он любил брата.
Хозяин поставил перед гостями медное блюдо с круглым, едва ли не в размер блюда пирогом.
Вот хозяйка наскребла муки, как говорят, по сусекам и сотворила орловский пирог с капустой, - он взглянул на брата. - Сандро любит наши пироги. Представьте, к капусте прибавляется капелька сахару… Сладкий пирог с капустой!
Младший Даниелов закивал головой.
- Да, у Ксаны это получается… - подтвердил он. - Сладкие пироги с капустой. А Коля не пришел из школы? - спросил он брата.
- Придет, придет твой Коля, - улыбнулся старший Даниелов. - Этакая аномалия: я почти молодожен, после смерти жены зарекся жениться, а потом не выдержал и… родил сына… Не очень ловко, на нашем юге поняли бы, а тут не понимают… Иду с сыном, все принимают за деда, никому в голову не придет, что я отец… - он посмотрел на брата, во взгляде была приязнь, он действительно давно его не видел. - К орловскому пирогу очень хорош чай с молоком, да молоКа нет…
- По нынешним временам сойдет и без молока, - подал голос младший Даниелов.
- Ну что ж, тогда к столу, - простер свои крупные руки хозяин. - А я начну помаленьку показывать. Только, чур, моя коллекция остановилась на четырнадцатом годе - в последние годы не покупал, как, впрочем, и не продавал… Одним словом, все остановилось до лучших времен, а они, наверно, не за горами… Не так ли? - он устремил глаза на Карахана, казалось, в них разом поселилось ненастье.
- Надеюсь, что будет так, - заметил Карахан, внимательно глядя на старшего Даниелова, хозяин все больше интересовал гостя.
А между тем Николай Христофорович начал показывать свою коллекцию, показ тем более увлек гостей, что сопровождался репликами Даниелова, в которых была страсть - он очень любил свое собрание. У собирательства Даниелова свой замысел - Николай Христофорович не вступал в соперничество ни с музеями, ни с крупными собирателями, как бы заранее уступая первенство им, - он собирал эскизы к известным полотнам.
- А по какой причине именно передвижники? - спросил Карахан, его, конечно, немало заинтересовало собрание, но хотелось, чтобы все собранное объяснило ему и хозяина, он продолжал пристально наблюдать его.
Вопрос гостя озадачил, Даниелов–старший не привык отвечать на общие вопросы.
- Я заметил, передвижники - это как раз то, что ближе всего земным заботам…
- Земным… значит, дело? - спросил Карахан.
- Вы сказали, дело? - переспросил хозяин, улыбаясь, впрочем, в улыбке не было иронии. - Нет, земным - значит, близким человеку… Для меня земной тождествен человеку…
- Как понять - человеку? - вопрос Карахана не обнаруживал удивления.
- Так, как передвижники знали человека, никто его не знал… - сказал Даниелов–старший. - Портреты Крамского по богатству психологических оттенков не уступают Рембрандту… - добавил он.
- Крамской знал историю России?
- И человека в ней. Я люблю его портреты крестьян, Крамской очень силен там…
- Вы пишете об этом? - Карахан обратил взгляд на письменный стол, посреди которого возвышалась рукопись Даниелова–старшего.
- Да, мне хотелось сказать именно об этом… Никто лучше него не понимал, сколь необходимо искусство людям, он шел впереди времени, и это влекло к нему художников.
- Ему нравилось быть впереди? - спросил Карахан и испытующе посмотрел на хозяина, он все еще изучал его.
- Нравилось, как каждому борцу… Храброму борцу, - добавил он.
- А я слышал, передвижники многим обязаны Куинджи… - вдруг произнес Карахан.
Старший Даниелов внимательно посмотрел на гостя, он точно подумал: "А ты не так прост, как кажешься на первый взгляд!"
- Большое общественное дело всегда нуждается в нравственном примере. Куинджи его подавал…
- Говорят, совестливый человек? - спросил Карахан.
- Не то слово, святой человек… - уточнил Даниелов–старший, как мог акцентируя на слове "святой". - Много, очень много добра сделал людям, при этом бескорыстно… Заметьте, совершенно бескорыстно…
- Это было полезно передвижникам?..
- Больше того, русскому искусству…
В дверь постучали, как могло показаться, настойчиво.
- Войдите, - вдруг сказал Даниелов–старший по–армянски. - Входите, входите, дверь открыта, - повторил он все так лее по–армянски.
Но дверь открылась не сразу, видно, человек, стоящий по ту сторону двери, чуть–чуть робел. Стучал с настойчивостью и робел? Да, можно было подумать и так, но хозяин не смутился, не иначе он связывал это с представлением о человеке, что стоял по ту сторону двери.
- Входите, - повторил Даниелов–старший и, отзываясь на голос за дверью, едва различимый, добавил: - Ну что ж, входите и вдвоем…
Открылась дверь, открылась неожиданно широко, в дверях стоял чернобородый человек, низкорослый и заметно кривоногий, что подчеркивали узкие брюки, поверх которых были надеты черные шерстяные носки, рядом стоял мальчик, такой же коренастый и кривоногий.
Рассмотрев гостей, они поклонились, вначале старший, потом младший, но сесть отказались, оставшись стоять у двери.
- Это мои соседи, отец и сын, армяне беженцы, поселились в соседнем доме… - сказал хозяин. - Так и будешь стоять у двери? Садись и посади сына… Вот так. Я чаю налью.
- Беженцы?.. - спросил Карахан и взглянул на Александра Христофоровича: не о них ли шла речь накануне?
- Да, беженцы, - спокойно ответил Даниелов–старший. - Говорит, если бы добрые люди не остановили, побежали дальше… Что хотел сказать, Месроп? - обратился он к чернобородому. - Небось устал? Я вижу, у сына глаза слипаются… - он обратился к Ка–рахану: - Как–нибудь надо жить. Ходят из дома в дом, пилят дрова. Их тут все знают… Нет, не только отец, сын тоже… Двуручная пила выручает! Сколько лет сыну? Одиннадцать!.. Да, только одиннадцать. А что будешь делать? Ну, говори, говори, по–армянски говори…
Чернобородый говорит, прихлебывая чай, стакан с чаем стоит и перед сыном, но тот не пригубил, видно, устал смертельно. Чернобородый говорит, разумеется, по–армянски, а Даниелов–старший печально слушает, покачивая головой.
- Лав… лав… Хорошо… хорошо… - говорит он, но слова эти выражают единственное: он хочет ободрить того, кого он назвал Месропом, пусть он скажет все, что хочет сказать. - Ты понимаешь? - вдруг он обращается к брату. - Понимаешь… о чем говорит Месроп?..
- Так, отдельные слова… что–то о весне и солнце… - произносит Даниелов–младший, смутившись.
- Ты почти понял все, - улыбается Николай Христофорович и, обратившись к чернобородому, добавляет: - Лав… Шат лав… Хорошо… Очень хорошо…
Но чернобородый умолкает и, посмотрев на сына, сокрушенно покачивает головой - сын спит.
- Ну, если так хочется ехать, надо ехать! - вдруг произносит Даниелов–старший по–русски и, взглянув на Карахана, продолжает: - Говорит, не может жить без земли… Здесь, говорит, снег, а там уже сеют - солнце на земле одно. Так и сказал: солнце одно… И еще сказал: если я продержу еще здесь сына, он отвыкнет от земли и привыкнет к камням, а человек - это земля, не камни… Это по–армянски очень хорошо получается…