Допев песню, Родя поставил гитару и взял пачку "Явы". Кто-то забыл ее тут. Она стала общей. Здесь не было частной собственности, здесь был коммунизм. Маркс был бы доволен.
Щелкнув пальцем по днищу пачки, Родя вытащил сигарету. Философски заметив: "Не повезло тебе, милая" – он огляделся в поисках зажигалки.
Не было зажигалки.
– Вика, видела зажигалку?
– Только что тут была, рядом с пачкой.
– Блин, увели. Была зажигалка – не было сигарет, есть зажигалка – нет сигарет. Философия жизни.
Он достиг средней, по его меркам, степени опьянения. Взгляд голубых глаз уже не был чист и прозрачен, но еще не помутнел до той степени, когда не видишь в нем мысли, а сам он стал отдаляться, если можно так выразиться, от остальных – все больше погружаясь в себя, в свой внутренний чудный мир. Здесь, в комнате, он был только частично. Его особенный фирменный взгляд: на тебя – сквозь тебя – завораживал. Говорил он врастяжку – чем дальше, тем медленней, и в таком состоянии порой выдавал классные вещи, достойные быть сохраненными для потомков. То мысль философскую двинет, то рифф, а то и песню на ходу сочинит.
– Родя, есть спички.
Привстав со стула, Брагин вынул из джинсов мятый спичечный коробок.
– Славик, ты меня спас.
Описав дугу, коробок стукнулся о ладони Клевцова; сделав финт, резко отпрыгнул в сторону – но был схвачен и присмирел.
Родя зажег спичку.
Не прикуривая, он поднял ее на уровень глаз и стал смотреть на пирамидальное пламя – фиолетово-голубое снизу и ярко-желтое сверху. Пламя росло, жадно вытягиваясь вверх и вширь, и подбиралось к пальцам. Когда до них остался какой-нибудь миллиметр, Родя дунул – и пламя погасло.
Скрюченный черный трупик – все, что осталось от спички.
– Наша жизнь. – Родя рассматривал трупик. – Чирк, двадцать секунд – и все.
Не глядя бросив спичку на стол, он вынул следующую, зажег – и вновь стал смотреть на пламя.
Спичка догорела до середины. Пламя сникло и тихо погасло.
Третья спичка, в отличие от предыдущей, вспыхнула радостно и энергично. Задумчивые голубые глаза смотрели на пламя, резво бежавшее к пальцам.
То ли Родя замешкался, то ли дождался специально – плазма лизнула кожу.
Кольнуло пронзительной болью, воздух со свистом прошел сквозь сжатые зубы, но пальцы – в этом весь Родя Клевцов – не разжались.
Ему в глаза смотрел черный трупик, низко согнув пористую головку.
Все с интересом следили за священнодействием Роди, за его экзистенциальными экспериментами. Что он сделает дальше? Что скажет? С ним всегда интересно. Он особенный, оригинальный, харизматичный, он прокладывает тропинки для тех, кто идет следом, для паствы с пивом и сигаретами, для тех, кто хочет знать больше о чертовой, мать ее, жизни.
После третьей спички Родя вернулся в реальность – ровно настолько, насколько он мог.
Прикурив от спички номер четыре, он обратился к Юле, вскидывая на колено гитару:
– Юля, ты любишь любовь?
Брагин, впечатленный этим вопросом, уважительно покачал головой. "Вот это Родя сказал!"
– Я тебя люблю, Родик. – Юля смотрела хмельным обволакивающим взглядом.
Он усмехнулся.
– Я не спрашиваю, любишь ли ты меня. Я спрашиваю, любишь ли ты любовь? Что такое любовь, знаешь? Вот она, слушай.
Он провел пальцем по струнам.
Раздался аккорд. Душа, разбежавшись по восходящей, вскрикнула, взмыла – и улетела навечно в чистую высь, оставив тело здесь, в душной прокуренной комнате, рядом с телом Роди и старой гитарой.
До-мажор.
Мощный, красивый, оптимистичный аккорд.
Сыграв его, Родя сказал, обращаясь то ли ко всем, то ли к себе:
– Классный аккорд. Лучший из тысяч. Так надо жить и любить. По-настоящему. А кто-то живет так – слушайте.
Новый аккорд. Отсутствие сил и желаний, предчувствие близких несчастий, ноющая тоска – будто кто-то поставил камень на звуки и они задохнулись. Не сфальшивила ли гитара?
– Я убрал один палец, – сказал Родя. – Вышел минор.
– Родя, выпьешь со мной? – Юле не хватало мужского внимания. – Грузишь тут всех.
Родя, кажется, удивился: не ожидал такого от Кортни. Развернувшись к ней вполоборота, он сказал с пьяной усмешкой и как-то в натяг, с капелькой злости и неприязни:
– Не грузись! Где твои цепи? В них будет легче, ты к ним привыкла.
Юля обиделась:
– Там же, где и твои. На руках и ногах. Думаешь, снял их?
– Как сказал один известный герой – я хотя бы попробовал. Кстати, я только разогреваюсь.
– Родя, мы все в психушке! – выкрикнул кто-то. – Ты наш МакМерфи! Ты чертов гений!
Это был Вова, тщедушный длинноволосый парень с глазами немного навыкате. Выпив изрядно пива, он задремал сидя, опершись спиной о стену и свесив на грудь патлатую голову, и о нем все забыли. Теперь он вернулся в строй.
– О! Вовчик! Доброе утро! – приветствовал его Брагин. – Пива будешь?
– Я буду "Яву". И пиво.
Привстав, он взял спички и сигареты и сел обратно на койку, рядом с Натой Величко. Койка скрипнула и прогнулась.
– Ты проспал самое интересное, – обрадовала его Ната. – Родя МакМерфи жег спички.
Вова замер, глядя в пространство. Жилистая худая рука с сеточкой синих вен не донесла сигарету до рта.
– Он показывал, как живут. – Ната интриговала его.
– Как это? Родя? Я что-то не понял.
– Вовчик, расслабься, – бросил Родя небрежно. – Я еще самое главное не показал
– О! Значит, я вовремя!
Он даже забыл, что собрался курить.
– Ты закури, – посоветовал ему Родя. – А то мало ли что… Может, и не покуришь.
Он смотрел на Вову без тени улыбки, очень серьезно, и под этим серьезным взглядом, словно загипнотизированный, тот донес-таки сигарету до рта, чиркнул спичкой и пару раз затянулся.
– Родя, я весь в нетерпении. Убивать, надеюсь, не будешь?
– Нет. Только сжигать. Дай, пожалуйста, спички.
Спичечный коробок вновь описал дугу, и Родя ловко поймал его, не дав ему ни единого шанса.
– Жить нужно ярко. И не важно, что коротко. – Чиркнув спичкой о коробок, он сунул ее внутрь.
В коробке пшикнуло, верхние спички вспыхнули, принялись, но, выбросив едкий дым, быстро погасли.
Лица зрителей вытянулись.
– Лажа, – выговорил Родя, не веря своим глазам: неужто все кончилось и продолжения не будет?
Брагин подошел ближе.
– Кислорода им не хватило, – сказал он с видом эксперта, заглядывая в спичечный коробок. – Особенно нижним.
– Надо было водкой полить, – дал кто-то запоздалый совет.
– Фигу вам дам водку. – Юля была пьяна и не сдержана на язык. – Я ее пью!
– Хватит пить, – бросил ей Родя. – Все заблюешь.
– Не учи меня жить! Их учи! Вон, смотрят, ловят каждое слово!
– Юля, не кипятись, – произнес Саша. – Покажи лучше Змея Горыныча.
– Как это? – не поняла та.
– Выдохнешь, а мы поднесем спичку. – Он улыбнулся.
Он думал, что она разозлится, а она рассмеялась.
– Хочешь, кое-что покажу, но только тебе одному?
– Э, э, э, – заметив, куда двинулся разговор, Родя вяло вмешался. – Юля, притормози.
– Да? От кого это слышу? Ты папа мне родный? – Она прибавила тоненьким детским голосом: – Папа, пап, можно я выпью водки и займусь с тобой сексом?
– Эдипов комплекс?
– Комплекс Электры, – поправила Родю Вика.
– Увлекающимся рекомендую "The End" Doors. "Father, I want to kill you. Mama, I want to fuck you". А со спичками лажа вышла. Славик, ты их часом не обмочил?
– Было дело. Падали в унитаз.
Все посмеялись.
Осененный внезапной мыслью, Родя ушел в астрал.
– Люди и так живут… – сказал он оттуда. – Когда толку нет. Шум, вонь – сдохли.
– Круто… – Вова сидел на кровати, во все глаза глядя на Родю. – Родя, ты мозг. Двигай вперед, не останавливайся. Мы за тебя.
– Родя, Сань, Цоя споем? – Справившись, кажется, с пятой бутылкой пива, Брагин поставил ее на пол возле стола и полез в холодильник за следующей. Пятая была лишней – что уж говорить о шестой. Слава не умел тормозить; он несся на всех алкогольных парах, пока не сходил с рельсов.
Цоя не спели
В двери ввалились двое нетрезвых молодцев: Костя Кранов и Толик Пархоменко (клички с детства – Кран и Пархом), в обнимку и еле держась на ногах.
Кран отличался задиристым нравом и плохо учился, его друг был сангвиником-хорошистом, в прошлом – серебряным медалистом, – но оба любили пьянки, женщин и подружились. Далеко не красавцы, они знали подходы к слабому полу (перво-наперво – напоить) и относились к оному потребительски.
Они едва не снесли Славу у холодильника. Толик сказал: "Пардон", Брагин посторонился, коротко матернувшись, после чего, поддерживая друг друга, вновь прибывшие добрались до стола, где Толик выбросил вверх правую руку:
– Жертвам алкоголизма и злостного тунеядства – мой физкультурный привет!
– И вам, жертвы аборта!
Это была Юля.
– Славик, будь другом, дай тоже пива, – попросила она Брагина.
– Прекрасная леди! – заговорил тем временем Толик, с усилием шевеля языком и глядя, кажется, не на Юлю, а чуть левее, в пространство. – Не почтете ли вы за честь отдать вашу честь? Премного будем вам благодарны.
– Ребята, остыньте, – жестко сказала Вика. – Больно горячие.
– Мы-то? – Кран вскинул голову с взъерошенными волосами. – Мы – да, мы – такие! Что самое горячее, знаешь? А?
– Нет. И знать не хочу, – поморщилась Вика, сминая в пепельнице окурок. – Видите, это по Фрейду. Тоже хотите? – Она кивнула на пепельницу.