– Леди, самое горячее у нас – сердце. Сердце!
– А думаете вы чем? – вставил Брагин. – Хером?
– Чей это голос слышу? – Дернулся Костя. – Брага, твой что ли? Ну-ка!
Их развернуло на сто восемьдесят градусов. На Брагина смотрели две пары глаз: карие и зеленые, грязные, пьяные, а он как ни в чем ни бывало вытащил пиво из холодильника.
– Блин, пиво! – выкрикнул Костя. – Ты товарищам дашь?
– Товарищи были в Советском Союзе, – Брагин сделал глоток из бутылки. – Родя, Саня, сбацайте Цоя. Мочи нет с ними общаться.
– О чем это он? – Кран как бы не понял.
– О вас! Видите – тут культурные люди сидят, пиво пьют, песни поют. Да, Родь?
– Да. Мы культурные, а вы пьяная серая масса.
– Че за базар, а?
Костю кренило. Он держался за друга, а друг – за него: симбиоз, распространенный в природе.
– Вы бы свалили, а! – сморщилась Юля. – Видеть вас тошно!
– Точно! – поставив пиво на холодильник, Брагин освободил руки. На всякий случай, мало ли что.
– Костя, ну их! – сдал назад Толик, почувствовав, что дело может кончиться плохо. – С людьми по-человечьи не могут поговорить! Пивом не угостят! Чурки патлатые!
– Стены такими же облепили! Тьфу, блин! – Костя плюнул по-настоящему.
– Пол будешь мыть, гопник ты хренов! – рявкнул на Костю Брагин. – Сказано – сваливайте! Русский это язык? Или вам на немецком? Gehen zu Arsch!
Ни Толя, ни Костя немецкий не знали, поэтому в полной мере шутку не оценили. Злобно буркнув что-то под нос, они двинулись по направлению к выходу. Толик споткнулся на ровном месте – блин! – и оба чуть не грохнулись у порога. В конце концов вышли из комнаты.
Саша встал и закрыл дверь:
– Если снова будут ломиться, выйду – дам в морду. С этими только так.
– Я помогу. – Брагин снова взялся за пиво.
– Я тоже. – Юля от него не отстала и сделала пару глотков.
Родя взглянул на нее искоса, но промолчал.
– Я думаю – может, выйти с ними поговорить? – хмуро сказал он через минуту. – Суки, все обосрали. Не хочу больше играть, песню мою убили.
– Ладно ты, Родя, не парься. – Вкачивая в себя пиво, Брагин отрыгивал и икал. – Были уродами и останутся. Мы люди. Тоже пьем, но… – он подбирал слова, с трудом выуживая их из алкогольного марева, – ради общения и расширения сознания, а не просто чтобы нажраться.
– Слава, ты правильно говоришь. – Сжав пальцы в кулак, Вова вскинул руку в знак солидарности и поддержки. – У нас есть идея, у них – нет.
– Предлагаю тост по этому поводу! – Родя поднял стакан. – За нашу идею! А быдло пусть катится в жопу!
Тост был с энтузиазмом поддержан.
Стрелки перевалили за полночь, и вместе с ними – все присутствующие.
Закончили в два пополуночи. Саша и Вика пошли в комнату к Саше. Балуясь легким петтингом и быстрыми поцелуями, они сгорали от возбуждения. Жуть как хотелось секса. Сделать бы это громко, жарко, потно, не сдерживаясь и не прячась под одеялом – но разве это возможно в комнате, где дрыхнут Чудов и Слава Дерягин? Может, не дрыхнут, а смотрят и слушают? И онанируют?
Сашу вдруг осенило:
– Спустимся на пятый этаж? Там есть комната, где никто не живет. Дверь не заперта.
– Там холодно и темно? Страшно? – Вика сыграла сценку.
– Я тебя защищу.
– Ладно, договорились.
Спустившись в обнимку на пятый, они прошли по гулкому неосвещенному коридору и вошли в темную комнату. Дверь приоткрыта, замок сломан, внутри – ночь и затхлость нежилого пространства. Мебели нет, только встроенный шкаф. На окнах – жалкие шторы. Что-то темнеет в углу – кажется, свернутый коврик.
Они не стали включать свет. Да и лампочки, в общем-то, не было.
Они подошли к окну, где было светлей.
Сняв майку и лифчик, Вика бросила их на подоконник, а он снял с нее трусики. Развернувшись к нему спиной, она наклонилась и оперлась руками о подоконник.
– Ты всех сюда водишь? – спросила она, пока он расстегивал джинсы.
– Да. Здесь сеновал.
– Я так и знала.
Улыбнувшись желтому грустному месяцу, она прогнулась как кошка, мягко раскрылась – и он вошел в нее сзади. Выдохнув с тихим протяжным стоном: "Боже, спасибо за то, что ты создал секс!", она крепче обняла подоконник.
– Вкусное яблочко? – вторил он ей. – Сладкое, мягкое. Разве мы не в раю?
– Мы уже близко! Скоро мы будем там! – Она дышала часто и глубоко.
Через минуту они взлетели на небо и там…
…там встретили Бога.
Бог был молод. И обнажен.
Он улыбался им.
Это был Дионис. Бог пьяных, молодых и свободных.
Глава 11
Был теплый парижский вечер.
Он стоял на смотровой площадке Эйфелевой башни, на втором уровне, и с высоты ста пятнадцати метров смотрел на город.
Сена с игрушечными палочками-мостами, перекинутыми через воду, дворец Шайо в форме гигантской подковы, с его величественной аристократической простотой, а совсем далеко, за плотным массивом домов, нарезанным на кварталы – район La Defense, местный Сити. Скучные небоскребы Башне не конкуренты. Их много, тысячи тысяч, в разных местах Земли, а Башня одна.
С противоположной стороны – то, ради чего едут в Париж: зеленые просторы Марсова поля, игрушечные купола Пантеона и Дома инвалидов, Лувр и Нотр-Дам-де-Пари.
Город занял все пространство до горизонта. Город, в который влюбляются сразу и навсегда. Здесь легко дышится. Здесь легко быть счастливым. "Любовь, искусство, свобода" – вот лозунг Парижа. Это один из вечных городов, в которые возвращаются снова и снова.
Он приехал сюда без Светы. Он ей все объяснил, она поняла.
Ему нужно разобраться с собой, подвести черту под прошлым, под собой прежним, и обновиться в атмосфере этого города (нет, лучше так – Города). Он должен о многом подумать, многое вспомнить, многое заново перечувствовать, многое запланировать. Забронировав гостиницу в центре, он прилетел на три дня – из промозглого мокрого сентября в солнечный, теплый сентябрь. Решение было спонтанным. Как озарение. Как предчувствие будущего. Его потянуло сюда, хотя он не был здесь раньше.
Он не ошибся.
Здешняя аура творит чудеса. Напитываясь ею, он чувствует, как тает тревога, а улыбка все чаще появляется на лице. Он хочет быть частью Парижа, хочет состоять из тех же молекул, жить тем, чем живет он, и хотя город не идеален, он не хочет видеть его изнанку, знать тайное и неприятное. Не сегодня.
Свое знакомство с Парижем он начал с кладбища Пер-Лашез. Здесь была отправная точка его пешего маршрута, рассчитанного на весь световой день. В июле 1971 года на Пер-Лашез нашел свой последний приют Джим Моррисон, лидер "The Doors". Пронесшийся по небосклону яркой звездой, вспыхнувший и быстро сгоревший, он навечно остался в Париже. Незадолго до смерти он гулял по тенистым аллеям кладбища, между могилами гениев прошлого, и думал о том, что хотел бы быть похороненным здесь. Он не мог знать, что это случится так скоро, но, может, он чувствовал это?
Еще будучи бедным студентом, Саша грезил Парижем. Засмотрев до дыр VHS-кассету с фильмом Оливера Стоуна "The Doors", финальные кадры которого были сняты на Пер-Лашез, он мечтал побывать здесь, в двух метрах от вечно живого идола рока. Мечта казалось несбыточной – где общага и где Париж? – но сейчас, спустя несколько лет, она вот-вот станет реальностью.
Перед ним мощная каменная стена, метров в пять высотой, и прямоугольный проем ворот.
"Mairie de Paris Cimetiere du Pere Lachaise".
Добро пожаловать в мир мертвых.
Днем здесь всегда много народу, но сейчас, в восемь сорок, свежим осенним утром, он входит один.
Сфотографировав стенд с планом кладбища, он пошел по улицам города мертвых. Куда ни глянь – всюду тронутые временем памятники, надгробия, склепы, фамилии и имена, даты. Большая часть этих людей ныне безвестна. Они растворились в прошлом, их нет в настоящем, и все, что от них осталось – сотни тысяч могил на улицах Пер-Лашез. Есть и другие. Им приносят цветы, их не забыли, их ищут на схеме и в лоскутах здешних кварталов.
Крейцер. Шопен. Пруст. Бальзак. Сара Бернар.
Morrison Jim.
Черный кружок с цифрой "30". Свернуть направо, пройти вперед, еще раз направо. Джим где-то здесь, рядом, его присутствие осязаемо. Но Саша, кажется, заблудился. То ли прошел мимо, то ли свернул не туда. Немудрено. Здесь та еще планировка.
Он решил обратиться за помощью к мужчине в форменной рабочей одежде, складывавшем спиленные ветви деревьев в кузов маленького грузовичка.
Он подошел ближе:
– Bonjour! Jim Morrison?
Тот показал дорогу. Нужно вернуться и обогнуть слева этот участок. То, что вы ищите, здесь, рядом, прямо за этими памятниками.
Язык жестов универсален. Саша все понял.
– Merci! – поблагодарил он француза.
Его сердце забилось чаще. Он совсем близко, в нескольких метрах от Джима. Если бы не циклопические надгробия, в человеческий рост, он давно бы увидел могилу. Странно, что до сих пор он не встретил ни одной надписи, сделанной фэнами Джима. Он видел граффити на фотографиях в Интернете и в фильме "The Doors": признания в любви к Джиму, строки его песен, рок-н-ролльные лозунги, указатели – "Jim", – но сегодня все было девственно чисто.
Еще один поворот – и…
JAMES DOUGLAS MORRISON
1943 – 1971
KATA TON DAIMONA EATOY
Окислившаяся медная табличка на простом каменном блоке.
Джим.
Ближе, чем когда бы то ни было.