Глава 6
Не утомлен ли ты моим лирическим отступлением, читатель?
Пожалуй, mon cher, сменим тему. Хочешь узнать, в какую историю влип Витька? Конечно хочешь. Кто же откажется насладиться печальной историей?
Истории о глупостях и несчастьях других делают нас лучше, заметно лучше, удачливее и даже счастливее. Когда другой что-то теряет, ты словно бы обогащаешься.
С Витькой я продолжал дружить, не порывая эпизодических, но бурных отношений с его красиво увядающей мамой Розкой. Она любила совокупляться нагло и бесстыдно, под носом у соседей и у мужа, в немыслимых позах и ситуациях. А потом, спустя мгновение, выходила из врат семейного очага, покачивая бедрами, как ни в чем ни бывало, сама невинность. Странно, но это возбуждало меня острее всего.
Помню, муж ее, как обычно вечером, играл в домино за столиком у нас во дворе. Я зашел за Витькой, его не оказалось дома. Розка молча задрала подол, и мы пристроились у растворенного окна, завешенного марлей. Она презирала любовные увертюры и, прилежная пионерка в прошлом, была всегда готова. "Розка, принеси сигареты", – хозяйским тоном распорядился муж, продолжая стучать костяшками. "Сейчас, несу", – отвечала его покорная супруга – и тотчас же зашлась в таком продолжительном немом экстазе, что у меня холка стояла дыбом еще неделю спустя. Потом она взяла сигареты "Прима" и понесла их повелителю, которому несказанно везло в игре в тот вечер. "Везет тебе сегодня", – сказала Розка, слизнув что-то с ладошки. Я-то знал, что она слизывала, как бы не замечая меня, страстно увлеченного игрой. Прораб даже не удостоил ее ответом, принимая везение как должное.
Я не уважал ее, презирал, она казалась мне гнездом порока и какой-то небывалой, жутко развратной шлюхой – и я ее хотел, и не мог отказаться от нее, и презирал вместе с ней себя. Она использовала меня, как бычка на веревочке. Теперь я понимаю, что ей, бесшабашной по натуре, катастрофически не хватало остроты ощущений. Может, были и еще любовники, не решусь этого ни утверждать, ни отрицать. Рутинная размеренность была не по ней, но всю ее инициативу и предприимчивость муж ревниво скручивал в бараний рог. А она ему в ответ иные рога наставляла.
Весь свой характер и темперамент она передала Витьке.
Да, сказал ли я, досточтимый читатель, что Витька, Розка, Кристина и я жили вовсе не в Минске (где вы видели здесь джунгли из камышей?), а в Средней Азии, за тридевять земель, в тридесятом ханстве, в окрестностях Ходжента? Боюсь, не станет ли рыхлой форма моего романа, если я отвлекусь на Витькину историю, без которой, кстати, вполне бы можно было обойтись в коммерческом романе?
Нет, расскажу, тут есть краски и нюансы, без которых вы не поймете, что за мука для меня была любить невесту сына.
На горизонте маячили новые времена, время рождало новых людей, исповедовавших новую мораль. Витька дерзко встал на ноги, реализуя ту экономическую модель, которая опиралась на древнюю психологию хищного Востока. Вот что надо было новому времени.
Он гнал вагоны с луком на Россию, снабжая свои точки в Туле, Твери (Калинине тогда еще) и в Подмосковье отменным луком, золотисто-сухим снаружи и сочным внутри. Витька становился влиятельной персоной в районе, он быстро оброс паутиной связей, которая делала его трудноуязвимым и немножко всемогущим.
Любовь к Соне, смешливой крымской татарочке, перевернула его жизнь.
Родители Соньки в штыки приняли настырность "узкоглазого пижона". Времена менялись. Крымские татары снимались и организованно уезжали в Крым, на историческую родину. Дети без особого почтения относились к прошлому, они не собирались жить во имя будущего, а в настоящем не очень-то считались с мнением родителей. Витька решил жениться на Соньке, и он сделал бы это. Он был по натуре "мачо", из породы тех счастливых стальных героев, которым третьего не дано: родина или смерть, все или ничего, кто не с нами – тот против нас. Такие побеждают, если остаются в живых.
О славные традиции народов расшибался не один сильный характер и разбивалось не одно благородное сердце. Вспомним еще Вильяма Шекспира. Витьке угрожали, жгли его лук, травили посевы, наносили урон сложной оросительной системе. Его семье не стало житья. Но беда пришла вовсе не оттуда, откуда ждал ее упрямый Витька. Она пришла не с фронта, а с тыла. Его собственный отец изнасиловал Соню в доме, в котором Витька прятал свою возлюбленную от насильственной депортации на историческую родину. Помню помертвевшее, потерявшее краски лицо Розки. Помню хладнокровную самурайскую ярость Витьки. Помню прилипший к стене страшный узор из мозгов похотливого прораба. Витька стоял, опустив дымящееся ружье. Соньку забрали и увезли, а Ромео и по совместительству Гамлету с Макбетом (многовато для простого смертного, особенно если учесть, что он отчасти был еще и Отелло) перешибли позвоночник. Помню ослепительный неунывающий оскал статного корейца в инвалидной коляске. Мы часто играли с ним в волейбол, а рядом с коляской всегда лежали крупные гантели. Народная мудрость гласит: один в поле не воин. Витька просто издевался над народом, над его полем и его воинами.
Он уехал куда-то в Тверь. Соньку, по слухам, выдали замуж в Крыму, у нее трое или четверо детей.
Вот вам дыхание жизни, читатель. А вот и последний штрих к фрагменту реальности. В ту ночь, когда у Витьки вырвали из рук ружье и стали бить его смертным боем, а потом по большой протекции отвезли в областную больницу, Розка устроила мне тысячу и одну ночь. Это было, как потом выяснилось, последнее наше свидание. Я не помню, куда девали труп ее мужа, но я помню ее исступленный порыв. Время для прощания было выбрано, мягко говоря, не совсем подходящим. Вы можете обвинить ее в кощунстве и глумлении, а меня в пособничестве. Давайте, валяйте. Но учтите, что ей еще тогда было наплевать на вас. У Розки, как я сейчас понимаю, была совершенно не провинциальная психология. Она уважала самую черную правду жизни и подлинную свободу. После всего, что произошло, она испытывала страстное желание. И не считала нужным скрывать это. И это не было оскорбительным для Витьки и памяти ее мужа. Это был способ сохранить рассудок. В ней кричала не похоть, а боль.
Никто не научил меня так почитать свободу и никто не заразил меня стремлением к свободе так, как моя первая малограмотная и развратная любовница. Я научился не врать ни себе, ни другим в своих чувствах. С тех пор я испытывал только то, что испытывал. И не стеснялся этого, ибо я был не монстр, а человек.
Спасибо тебе, Розка.
С тех пор много воды утекло, и культура продвинулась далеко вперед в деле просвещения и умения смотреть правде в глаза. Тому примеров в избытке. Вот вам мудрая притча из жизни дев, рассказанная мне Люськой 9. Одна из ее приятельниц решила воспитывать свою дочь по новейшему половому кодексу, согласно которому принято называть вещи своими именами, преодолевая ложную, согласно новейшим воззрениям, стыдливость. "Так вот, дочурка, – с волнением приступила продвинутая мамаша, – женский половой орган – это не пися какая-нибудь, а влагалище; то, что мы называем животик – это на самом деле лобок, детка, а эта шишечка, cher ami, – клитор. Поняла?" – "Поняла, мамочка. А как называются ноги?"
Мне неизвестно, что ответила либеральная мадам. Я же считаю, что ноги женщины – это ее счастливая судьба. Путь к сердцу мужчин, если хотите, начинается со взгляда, который он не может не бросить на женские ноги, а они начинаются из мест, которые лучше не называть своими именами. Ибо вы как раз ошибетесь. Добрая половина известных мне головокружительных женских карьер начиналась с беглого взгляда на их ноги, а продолжалась эксплуатацией того интимного места, откуда ноги растут. Я не утверждаю, что ноги – это лучшее, что есть в женщине (а то, чего доброго, внесут в черный феминистский список злобствующих мужланов). Часто я просто теряюсь в метафизическом поле между крепенько-нежными грудками и знойным зевом, опушенным ухоженной кучерявой муравой. Я немею перед женскими достоинствами. Мне нечего возразить. Я молча снимаю шляпу и трусы…
Что-то форма не вяжется и сюжет не очень клеится. Впрочем, если вам, читатель, интересно мое мнение, "как в жизни" и означает: бессюжетно, рыхло, невнятно. Есть только внутренний сюжет. Присутствует ли он в моей книге?
Я все тешу себя надеждой, что сказалось больше, чем я хотел сказать, что роман умнее меня. Да и что я хочу сказать? Что-то банальное на тему "я люблю тебя, жизнь".
Но не всегда верь мне, читатель.
Бог с ними, с сюжетом и формой. Оставим эту головоломку специалистам. Попросим профессора – он нам исправит. Чтобы не возвращаться более к теме Средней Азии, где начиналась моя сознательная жизнь, я поступлю, быть может, не очень мастерски, зато не без оригинальности. А впрочем, я следую принципу "правда превыше всего, даже формы и сюжета", ибо именно этот принцип может служить хоть каким-то оправданием моей не очень-то заладившейся жизни.
Итак, вот вам правдивая повесть, написанная мною перед тем, как покинуть Азию навсегда. Обращу ваше внимание, читатель, на дух времени и характер идеалов того, кто сегодня мечтает о невесте сына. В персонажах повести легко угадываются действующие лица романа, даже имена сохранены для удобства читателя.
Все для тебя, читатель.
Надеюсь, и ты снисходительно отнесешься к первой тогда еще пробе пера.
Заранее благодарен.